Комендантский час - Владимир Николаевич Конюхов

проулках. В садах еще не сняли румяные яблоки, синели переспелые сливы-бутылочки, заманчиво чернели кисти неукрывного винограда.

Побродив по станице, Герман выпил в кафе пару стаканов крепленого вина.

Возвращаться он решил по воде и очень расстроился, узнав, что «ракеты» давно отменили.

Но и уходить от реки не хотелось.

Маленькую кассу возле причала переделали под бар. Чуждая его слуху музыка доносилась из распахнутых дверей. С острой неприязнью смотрел Герман на подвыпивших, неопрятных станичников.

Он отошел подальше, присел под рыжими ивами. Совсем не широким показался пустынный Дон, обрамленный позолотой низкорослых деревьев.

Но хлюпающие о лодку волны, близкое негреющее солнце действовали расслабляюще. Прикрыв глаза, Герман отдался спокойному течению мыслей.

В сущности, себя он мог прокормить и тем, что зарабатывал… Он один: ни жены, ни детей, ни близких родственников. Не мот и не транжира. Правда, иногда позволяет себе «погудеть», а то и шикануть перед кралей. Но это скоро уйдет в прошлое — не тот характер, да и годы…

Зная, что в минуты откровения имеет привычку копаться в прошлом, поспешил отвлечься на что-нибудь приятное. Но безутешную мысль, что жизнь прожита зря, уже ничто не могло вы теснить.

«Почему именно я, а не кто-то», — с горечью подумал Бурый.

Две пожилые женщины, гремя цепью, спускали на воду лодку. По какой нужде им надо на другой берег, Германа мало заботило. Он представил другое: этих хлебнувших лиха женщин точит боль натруженных суставов и снедает печаль о потере родных… Но не гложет их мысль о зря прожитой жизни.

Они следовали своему, сложившемуся веками порядку и завещали так своим детям. И когда уйдут, останутся на фотографиях в родных хатах… А что останется после него?..

Глухой, дребезжащий звон раздался совсем близко. На паперти крохотной, запущенной церквушки тряс в колокольчик бородатый человек.

Герман любопытства ради решил заглянуть.

Служба закончилась, но батюшка еще стоял у амвона, окруженный богомольцами.

В церкви шел ремонт, и половина окон зияла пустотой.

Поразмыслив, Герман поставил свечку.

Глядя на две иконы, перед которыми склонились в поклоне молящиеся, он ощутил созвучие судеб своей и этой церквушки.

Храм закрыла, приспособив под склад, та же нечисть, что испортила и ему жизнь. По правилам этой нечисти он воспитывался, пропитываясь ею до тошноты… Но если рок, нависший над храмом, был неотвратим, то Герман в своей жизни во многом сам виновен.

Из таких, как он, находили тех, что снимали кресты и срывали позолоту с куполов, топтали и жгли иконы. И после этого они смеют говорить о каком-то прощении?!

На паперти, выложенной камнем-дикарем, стояла с протянутой рукой сгорбленная старушка. Мешалкин сунул ворох бумажек в темную узловатую ладонь.

В кафе он попросил водки. Собираясь уже выйти, поймал устремленный на себя пристальный взгляд. Герман сделал вид, что не узнал старого знакомца, с кем, сейчас особенно, не желал встречаться. Но тот (это был Зубарь) настойчиво пригласил за столик в дальнем углу зала.

Мешалкин нехотя пожал руку его лохматому дружку, назвавшемуся Ильей. Выпить он позволил себе самую малость с намеком, что очень торопится.

Но и Зубарь не намерен был долго рассиживаться. Узнав, куда держит путь Бурый, не без значения сказал, что они на колесах.

Стакан своего приятеля Зубарь не замечал («Он за рулем», — подумал Герман), сам же смаковал дорогой коньяк.

— Неужто и ты занялся бизнесом?

— Не от хорошей жизни. Завод простаивает, вот и кручусь.

Зубарь едко усмехнулся:

— С таким опытом и преешь в каком-то отэка. Давно бы уж…

— Какой там опыт. Что я, домушник или медвежатник?

— А твои «университеты»? — гоготнул Зубарь. — Было бы желание. Не боись, всесоюзный розыск уже никто не объявит.

Герман с тоской подумал о напастях, преследующих его. Зубарь так просто не расстанется с ним, считая к тому же Германа своим должником. А уж замыслов у этого пройдохи — на пятерых хватит.

— Вы как знаете, а я побегу, — поднялся Герман. — Есть тут одна знакомая.

— Не пырхайся, — помрачнел Зубарь, куда скажешь, туда и доставим.

На улице он сел за руль красных «жигулей», открыл заднюю дверцу.

— Падай… А ты сходи за табаком, — отослал он Илью.

Герман машинально взял предложенную Зубарем сигарету, сунул не тем концом в рот.

— Подходящее для дела приметил? — спросил не оборачиваясь Зубарь. — Ну-у, не телись.

— Не здесь, в райцентре. Наколок много, — зачастил Мешанкин. — Правда, охрана…

— Не надо подробностей, — перебил Зубарь. — И вообще, забывай о жаргоне. Щас все стараются быть привлекательнее, чем есть на самом деле. К чему и нам выделяться.

— Но я не желаю быть в деле, — стал отнекиваться Герман. — Дать наводку — пожалуйста, а так…

— Твое участие и не понадобится. Завтра вечерком жди нас в гости. Переночуем и распрощаемся… Но если где надо спросят, скажешь, что у тебя я был один.

— А как же напарник?

— Еще раз повторить? — процедил Зубарь. — Лучше назови свой временный адрес.

Когда возвратился Илья, загадочно улыбнулся.

— До встречи. А пока дуй до своей знакомой, если так невтерпеж.

«Чтоб ты куда-нибудь врезался после коньяка», — сплюнул вслед Бурый.

До отхода автобуса было еще далеко.

Герман покрутился на местном базарчике, заглянул в сельмаг.

Купив высокую с хрустящей коркой буханку, надуман еще раз зайти в церковь.

Если бы он знал хотя бы одну молитву, то непременно упал бы на колени, прося Бога смилостивиться к нему.

Герман с завистью посмотрел на молодого человека, истово отбивающего поклоны.

Сложив воедино ладони, Мешалкин долго не сводил глаз с иконы в простеньком окладе.

«Какую ж силу имеет Вера, раз тысячи страждущих добра и справедливости идут не только в сверкающие позолотой и дивными росписями храмы, но и в такие вот неказистые церквушки. И кому еще можно довериться, кроме Бога», — глубоко задумался Герман.

У ящичка с надписью «На восстановление» он вывернул карманы, оставив себе только на дорогу.

Отсутствия Рычнева, кажется, никто не заметил. С вечера первая группа из его отряда выехала в райцентр, на работы в урочище. Следом должен был отбыть с остальными и Захар.

Страх постепенно проходил, хотя он нервозно воспринимал каждое громкое слово или случайно брошенный взгляд.

В поселковой гостинице Захар попал в общий номер без удобств.

Привыкший хорошо поспать, он теперь вскакивал раньше всех, несся на первый этаж в умывальник, заодно проверяя, есть ли возле администратора милиционер.

Он постепенно свыкался с мыслью, что происшедшее будет довлеть над ним всю оставшуюся жизнь. И помочь ему в этом не может никто.

В первый же выходной отряд отправили в Журавскую, где готовились к открытию