Четвертый путь к сознанию - Георгий Иванович Гурджиев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пройдя, пошатываясь, небольшое расстояние по дорожке, я, будучи очень уставшим, сел на первую же скамейку, до которой дошел.
Случилось так, что я сел на ту самую скамейку, на которой в первый год моего писания у меня была привычка часто сидеть и работать.
В то время часто приходили ко мне и садились рядом со мной на эту скамейку по обеим сторонам от меня два моих близких существа, единственно близких моему внутреннему миру.
Одна из них, всегда обожаемая мной, была моя старая мать, а другая – моя единственно и искренно любимая жена.
В настоящее время обе эти женщины, единственно близкие моему внутреннему миру, мирно покоятся рядом друг с другом на кладбище, которое для них, так же как и для меня, находится в совершенно чужой стране.
Первой умерла, от продолжительной болезни печени, моя мать; несколько месяцев спустя, от самого ужасного современного бедствия, болезни рака, ушла моя жена.
Эта страна Франция, между прочим, которая явилась последним местом успокоения для этих двух существ, единственно близких мне, но которая в действительности совершенно чужая моей природе, остается в моих чувствах, только по этой причине, как бы моей родной землей.
И вот, когда я сидел на этой скамейке и почти механически наблюдал знакомое окружение, во мне, по ассоциации идей, стали всплывать различные переживания, которые я имел в этом самом месте.
Вдруг я вспомнил и представил себе, как будто наяву, картину, которую часто видел в короткие периоды отдыха от моего активного размышления.
А именно, картину того, как с левой стороны от меня в компании двух павлинов, кота и собаки медленно шла по тропинке моя незабвенная старая мать.
Здесь невозможно не рассказать об отношении между моей матерью и упомянутыми животными, поскольку оно было на самом деле необычным в жизни современных людей.
Эти четыре столь разных по характеру животных всегда заранее точно знали, когда выходила моя мать, и, собравшись около двери ее дома, ожидали ее появления, а после этого, куда бы она ни шла, чрезвычайно «степенно» сопровождали ее.
Всегда кот шел впереди, два павлина по бокам и собака сзади.
Обычно, когда моя мать выходила из дома, который был назван «Le Paradou», и следовала в направлении меня, из своего дома, называвшегося «Le Prierre», выходила и шла ко мне моя жена.
Обе шли, опираясь на трости, и обе были сгорблены.
Я должен признаться, что согбенная фигура первой не трогала меня так сильно, потому что я считал это и принимал как нормальный удел каждого человека в почтенном возрасте.
Но с искривленной позой второй я был совершенно не способен примириться; каждый раз, когда я замечал ее, во мне поднималось чувство протеста и мое сердце колотилось, как у резко остановленной лошади.
Потому что только каких-то восемнадцать лет назад из-за этой, теперь сгорбленной и с пожелтевшим лицом женщины и ее случайного присутствия на происходившем в Санкт-Петербурге конкурсе красоты знаменитая Лена Кавальери, тогда в расцвете своей юности, лишилась своего первого приза.
Продолжая сидеть на скамейке, а также продолжая не мешать автоматическому течению мыслей об этих дорогих для меня женщинах в связи с этим местом, я вспомнил и очень сильно пережил в себе снова в точности то чувство глубокой растроганности, которое я не раз испытывал, когда они говорили друг с другом.
Я вспомнил, как часто случалось, что они сидели рядом со мной, одна справа от меня, другая слева, почти касаясь меня, и сидели так, что, хотя очень тихо, чтобы не мешать мне, они иногда, когда я наклонялся вперед, сосредоточившись на своей работе, могли шептаться друг с другом у меня за спиной.
И это их перешептывание и их полное понимание друг друга всегда производило во мне это чувство глубокой тронутости.
Дело в том, что моя мать не знала ни слова на том языке, на котором говорила моя жена, а моя жена в свою очередь не понимала ни слова на языке, на котором говорила моя мать.
Несмотря на это, они не только очень свободно обменивались мнениями, но они сообщили друг другу в очень короткое время весь своеобразный опыт и всю историю своих жизней.
Из-за общего объекта этой центростремительной любви, очень скоро они сочинили своеобразный самостоятельный диалект, состоявший из многих разных языков.
Мои мысли, в то время как все еще продолжалось во мне переживание упомянутого чувства, незаметно перешли вновь к теме, мучившей меня во все дни этого моего само-вопрошения.
Начав думать об этом вновь, я поднялся, чтобы идти домой, так как уже становилось довольно холодно.
Через несколько шагов в моих мыслях внезапно появилось, и после небольшого сравнения стало для меня совершенно ясным, следующее:
За все время моей величайшей занятости писанием качество моей работоспособности и ее продуктивность всегда были результатом и зависели от долготы и тяжести констатации моим активным мышлением автоматических – то есть пассивных – переживаний страдания, происходившего во мне, об этих двух, для меня ближайших женщинах.
Потому что уже с самого начала, когда я был физически совершенно беспомощен, я занялся своим писанием, уверенный, без тени сомнения, в безнадежном состоянии их здоровья и в их надвигающихся смертях.
С тех пор начало происходить вот что: как только мое активное мышление относительно вопросов писания слабело хотя бы немного, немедленно все духовные части моего существа начинали ассоциироваться во мне вокруг них.
И так как любая ассоциация, связанная с ними, влекла за собой процесс страдания – то я, чтобы не испытывать этого неприятного процесса, немедленно зарывался в вопросы писания.
Необходимо признаться здесь, что страдания мои были в основном о моей жене.
В этом, как я теперь понимаю, играл большую роль мой, так сказать, «непримиримый протест» против несправедливости случайной и своевольной судьбы.
Горе было в том, что, считаясь многими людьми в то время (и может быть, даже сейчас, я не знаю) единственным человеком на Земле, который мог бы полностью излечить ее от этой болезни, тем не менее в то время из-за моей собственной болезни я не мог этого сделать.
Самоуверенность, которую я выразил сейчас, может быть, при желании, оправдана и адекватно понята каждым читателем, если он прочтет только одну главу из моих писаний на тему «закона вибраций».
Итак, с бурными чувствами и дикими мыслями выйдя из
