Последние узы смерти - Брайан Стейвли

Но она не дотянулась до лича, и тот не успел ничего сказать, и никто не успел выпустить стрелу, когда над дальней стеной взмыла громада птицы. Невиданно огромная, заслоняя все небо золотыми крыльями, затмевая солнце, она весь двор накрыла тенью. Под ней на самодельной веревочной сбруе висели шестеро кеттрал – ее кеттрал. Мужчин и женщин, которых она выучила или пыталась выучить: Квора и Делка, Фраин и Челт – с круглыми от гнева и страха глазами, до белизны в костяшках впившись в путаницу веревок. И еще одна фигурка, маленькая, мальчишеская, вовсе без страховки державшаяся на когте, свесилась с него, положившись только на руки спутников, – Анник с расплывшимся в движении луком, с каменно-неподвижным лицом. Непрестанный звон тетивы сливался с режущим слух кличем Аллар-ра.

34

Длинный Кулак стоял в кольце кента в полушаге от края, с которого островок обрывался в море. Обратив к Кадену спину, он смотрел на запад, словно через столько миль, за изгибом мира, мог увидеть Аннур – если Аннур и правда лежал в той стороне, – заглянуть в Рассветный дворец и рассмотреть, что там происходит. Порывы горячего ветра трепали его длинные светлые волосы, грозили сбросить в прибой. Он их не замечал. Расставив ноги, скрестив руки на груди, он выглядел такой же неотъемлемой частью острова, как древние врата рядом с ним – вросшие в камень и несокрушимые.

Каден подошел беззвучно, но шаман обернулся ему навстречу, пронзил ледяным взглядом. Между ними свистел соленый ветер.

– Ты не справился, – после долгого молчания заговорил шаман.

Вне ваниате эти слова могли бы его уколоть. Но Каден, пройдя сквозь врата, сохранил отрешенность, а в храме пустоты обвинение прозвучало для него простой констатацией факта.

– Да, – ответил он.

Шаман долго разглядывал его, потом снова повернулся к морю:

– Я пойду сам.

– Нет смысла. Адер ничего не скрывает. Она вытащила Тристе из тюрьмы.

– И где девчонка?

– Сбежала, – сказал Каден.

Длинный Кулак покачал головой. Тихо брякнули висевшие на кожаных шнурках кости у него на шее.

– Тогда сделаем иначе.

– Как? – спросил Каден.

– Я убью того кшештрим прежде, чем он ее разыщет.

План был безумным – если заслуживал называться планом. Ил Торнью не занимали ни ургулы, ни Аннур, ни Каден, ни Адер, ни Нетесаный трон. Ему нужны были боги, он хотел дотянуться до них мечом, а Длинный Кулак готов был сам идти к нему в руки. Возможно, у шамана хватило бы сил справиться с полководцем-кшештрим, убить его… А может быть, это была ловушка.

– Ты не сможешь его убить, – сказал Каден.

Шаман опять обернулся к Кадену, растянул губы в презрительной усмешке:

– Ты лучше меня знаешь предел моей силы?

– Тут дело не в силе, а в расчете. Ты, как бы ни относился к кшештрим, понимаешь, сколь обширен разум ил Торньи. Понимаешь, что он ничего не упустит. Если бы ты мог его убить, попросту войдя в его лагерь, сделал бы так много месяцев назад, и твои ургулы уже растоптали бы весь Аннур.

Длинный Кулак оскалил зубы, но промолчал.

– Ты понимаешь, – негромко продолжал Каден, – что, атаковав ил Торнью сейчас, на его территории, проиграешь. Он уничтожит занятое тобой тело и отрежет тебя от этого мира.

– Думаешь, ты способен понять разум существа, с которым даже не встречался?

– Познавать чужой разум можно по-разному, – ответил Каден.

«А что твой разум, Тристе? – подумал он. – О чем твои мысли? Где ты прячешься?»

Закрыв глаза, он бережно снял с себя бесконечную скорлупу ваниате, переместился из безграничной пустоты в сознание молодой женщины. Поначалу пространство ее мыслей оставалось недоступным, непостижимым. Каден отстранил нетерпение, смирившись с долгим и упорным трудом воображения, заставил себя забыть о тяжести присутствия Длинного Кулака, и медленно-медленно, как распускается первый слепой теплый бутон, в его разуме начал прорастать разум Тристе.

Долгое время бешра-ан открывало ему только эмоции, огромные полотна ярости и боли, пеленающие, ограничивающие разум. О детстве Тристе Каден знал мало, но последние годы состояли из страдания и предательств. Мир обходился с ней жестоко или отворачивался от нее. Богиня ее предала, отец предал и, самое жестокое, – предала мать. Тристе не могла даже восстать против них: Сьена слишком глубоко скрывалась, а обоих родителей сильная рука Ананшаэля унесла в места, недоступные человеку.

«Вот бы и мне туда, – развернулась в сознании Кадена мысль Тристе. – В места, недоступные человеку. Туда, где я никто, на край света…»

И тут, удивительнее кеннинга личей, слова – ее слова – обрели форму. Воображаемое стало реальным, Каден вспомнил голос Тристе, звучавший из сумрака ее клетки, сквозь пьяную муть и настороженность прорвавшийся к подобию искренности.

«Ушла бы куда-нибудь. Как можно дальше от вашего дворца, поцелуй его Кент. Мать рассказывала о деревушке в оазисе под горами Анказа, на самом краю Мертвых солончаков. Дальше от мира и быть невозможно, – говорила она. – Я бы добралась туда. В ту деревню. Вот куда…»

Каден распахнул глаза.

Не слишком надежная опора – даже не догадка, несколько пьяных фраз, произнесенных в тоске и ярости. И все же, когда он погрузился в поток ее чувств, это прозвучало разумно. Пустыни на западе Моира. Дальше ей из Аннура не добраться, а еще, отправившись туда, она как бы будет возвращаться к себе – в места, о которых говорила еще не предавшая ее мать, где осталась частица Морьеты.

Каден повернулся к Длинному Кулаку:

– Отправимся в Анказ. – Он удивился собственной уверенности. – Там, на краю Мертвых солончаков, есть один оазис.

Взгляд шамана ударил его молотом.

– Откуда ты знаешь?

Каден покачал головой: всего не объяснишь.

– Она мне говорила.

– Говорила, куда идет, а ты забыл? – с тихой угрозой спросил шаман. – Или это какая-то дурь смертных? Ты вообразил, что солгавший мне останется жив?

– Я не лгу, – ответил Каден. – И это не дурь и не забывчивость. Человек не знает всего, что хранится в его памяти. Ее слова лежали у меня в голове, как закрытая книга на заброшенном чердаке. Я не помнил, что они там. Чтобы найти эту книгу, потребовалось время. И чтобы ее открыть, тоже.

Над ними кружили чайки, влажный поток воздуха возносил птиц все выше. Островок мог лежать в центре мира или вовсе в другом мире. Глядя в океан, легко верилось, что волны бесконечно простираются во все стороны, что не существует никакого Аннура, империи, ургулов… Только медлительное движение океанских валов, жесткая трава островка и высокая светлая фигура