Ермак - Евгений Федоров

Они обнялись и рассцеловались… Однако палачи не отрубили им головы. По велению Кучума, их заковали в цепи и бросили в глубокую яму. Ерошка повеселел:

— Гляди, и впрямь силен Ермак, если хан спужался. Эх, поживем мы с тобой, друг. Поглядим на синее небушко! Песни еще споем. Вот Хантазея, кажись, не повидаем боле.

— А жалко… Хороший мужик! Хоть и не русский.

Одна за другой в темном небе меркли звезды. Над ямой занимался скудный рассвет, а вместе с ним в татарском лагере началось движение.

На высоком яру появился мулла и, обратившись лицом к Мекке, торжественным и громким голосом стал совершать намаз. На поле, усеянном тушами побитых и покалеченных коней, среди огромного притихшего татарского лагеря, вид молящихся воинов был грозен…

Но вот отзвучали слова намаза, и будто ветер прошелестел, когда тысячи воинов встали с земли. Началась утренняя суета: спешно чистили оружие, лучники подвязывали перья к стрелам, всадники кормили коней. Шум предстоящей брани долетел до узилища. Пленники встрепенулись.

— Ну, братец, будем по слуху судить, кто сильнее! — сказал Данилка. В этот момент дрогнула земля, раскатилось эхо. Ерошка радостно взглянул на товарища:

— Ого, паря, пушкарь Петруха зорю встречает из своей голубицы. Тошно станет Кучуму…

В голубом небе быстрыми стрижами понеслись рои оперенных стрел.

Иванко Кольцо выбился в поле и завернул левое крыло казачьего войска в обход татар. Как и вчера, Маметкул, сидя на высоком коне, наблюдал за битвой. Он сметил казачий обход и растянул свой стан, стремясь загородить дорогу к завалам. Три сотни казаков с атаманами, во главе с Ермаком, кинулись в центр кучумовской линии, где волновались толпы вогулов и остяков.

— Веди, батько, веди! — кричали разгоряченные рубкой казаки.

Кругом раздавался исступленный вой сотен посеченных и покалеченных людей. Стрелы низали воздух. Не оглядываясь, Ермак угадывал, что каждое мгновенье гибнут дружинники, что их становится все меньше, и поэтому рванулся еще быстрей вперед. Блестело на солнце острие его секиры, все время среди шума битвы звучал его громкий зов:

— За мной, рыцари! За мной!

Иванко Кольцо настиг Ермака и, оберегая его, взывал:

— Руби, браты, сам батько с нами!

Среди толпы ясычников на белом коньке топтался князец Самар и что-то пронзительно кричал. Но остяки не слушали его угроз и, как вешние талые ручейки, стали сочиться с поля. Они уходили группками и в одиночку…

Маметкул вымчал к центру, но упавшее ядро перебило ноги аргамаку. Конь протяжно, жалостно заржал. Спешенный тайджи, засучив рукава бешмета, с ятаганом бросился навстречу казачьей волне. Гул, вой, брань и звон клинков усилилась.

Где-то рядом ударили ломовые пушки, внося опустошение среди сибирцев.

— Молодец, Петро, — одобрил стрельбу пушкаря Ермак.

По высокой каменистой круче заметались встревоженные вогулы и остяки. Они не устояли и побежали, своей лавиной увлекая за собой сородичей.

— Шайтан! Куда? — исступленно кричал Маметкул, но буйная волна обезумевших людей подхватила и смяла его. Остяки на бегу садились на оленей и торопились убраться от беды. За ними хлынули вогулы, за вогулами — идоломольцы Васюганских болот.

Маметкул, однако, не растерялся. Он выбрался из страшной людской тесноты. Уланы подали свежего коня, и он устремился к завалам. Там хоронились новые отряды. На них была его последняя надежда.

На скаку он приказал разметать завалы. В трех местах татары поспешно проломали засеку и буйным потоком вырвались на простор.

Ермак оглянулся на злых и потных дружинников.

— Заманить! Назад — для разгона! — приказал он атаманам.

Казачьи сотни вдруг замялись и стали отходить. Татары зашумели и погнались… На широком пологом поле насмерть схватились враги. Уланы Меметкула окружили полусотню Брязги и теснили ее.

— Врешь, не собьешь станицу! — в запальчивости орал Богдашка. — Там, где казачий след остался, все кончено!

Пищальники неутомимо слали свинец. В сизом пороховом дыму глаза застилало едкой слезой.

Не уберегли уланы Маметкула, — свалился он на землю с пробитым пулей бедром и потерял сознание.

— Убит! — истошно закричал перепуганный татарин, видевший падение полководца. — Горе нам!..

В ответ на вопль загремел Ермак:

— Поднатужься, браты! Вот когда настал час!..

Казаки прорвались через завалы. Ильин, работая топором, пробился на вершину холма и водрузил знамя. Оно призывно и победно затрепетало на иртышском ветру. Заметив русский стяг, Бзыга заорал:

— Иртыш Дону кланяется!

— Мало берешь! — перебил его поп Савва, бежавший рядом. — То Русь поднялась над сибирской землей… А Русь больше Дона!..

За проломом казаки быстро проникали повсюду. Впереди им виделось кучумово зеленое знамя. Савва утер пот, застилавший глаза, и, перемахнув груды вьюков, очутился в тесном дворике. Два плечистых татарина бросились на попа… Зазвучали мечи. Бились долго и яростно, — булаты высекали искры. Татарин сделал неловкое движение, и поп сразил его.

«Ну, теперь полегче!» — повеселел Савва.

Второй улан наседал на попа, стремясь оттеснить его к яме. Боясь оступиться, Савва уходил в сторону.

— Батька, да чего вертишься! Бей супостата! — внезапно раздался из ямы русский голос.

— Ой! — оживился вояка и, подскочив, сильным махом опустил меч на бритую голову татарина…

Тут только Савва очухался и заглянул в яму.

— Да кто же вы, горюны? — с опаской наклонился он.

— Эх, Савва, Савва, неужто не узнал своих? Данилка да Ерошка! Выручай, друг!..

Поп вытащил солеваров из узилища.

— Прячтесь, пока наши не подоспеют! Мне некогда! — он перемахнул через тюк и вдруг вспомнил: — А где Хантазей, куда подевался?

Ханские полоняне молча переглянулись. Ерошка тяжко вздохнул, и поп все понял.

— Ну, коли так, держись теперь, Кучумка. Уж я татарву благословлю за вогулича!

8

Ядра глухо и тяжело ударялись в крутой вал, от сильных ударов содрогалась земля, черные рассыпчатые комья поднимались высоко и падали на шатер. Кучум впервые слышал такой грохот. Чутьем воина он догадывался об опасности. Как бы в подтверждение этого, пуля пронизала полог шатра. Кучум услышал ее свист, сорвался с места и, протянув руки, вышел из шатра. Его сразу охватила тревога. С холма сквозь пелену, застилавшую больные глаза, он смутно увидел воинов, сцепившихся в бешенной борьбе, бесчисленные арбы, пыль из-под колес которых, мешаясь с дымом казацких пушек, заволокла небо. Озлобленно ревели верблюды, которых алтайские лучники гнали на пришельцев. До хана донеслись исступленные крики и постепенно нараставший топот бегущих. Словно хищник-беркут, когтистой рукой хан ухватил телохранителя за плечо и, тяжело дыша, спросил:

— Что там делается? Скажи, что видишь?

Телохранитель молчал. Он видел потрясающее, и язык его онемел. Как скажешь господину, что скоро конец всему?

Казаки стремительно двигались вперед. Их здоровые глотки, как медные трубы, ревели непонятное:

— На слом!.. На слом!..

Разве не слышит хан стук копий, звон клинков, гул, вой, брань — гром этой страшной битвы, которая проиграна повелителем?

— Что молчишь, раб? — злобно выкрикнул Кучум. — Говори!

Телохранимтель, заикаясь, сказал:

— Всемилостивый и могучий, все, что я вижу здесь, ты видел не раз в битвах. Побежали остяцкие князьцы, а с ними воины. Васюганьцы рубят своего деревянного бога, который оробел перед русскими…

— О, аллах! — в горечи вскрикнул хан. — Говори, что видишь еще!

— Куда-то бегут вогулы. Кричат алтайцы, барабинцы…

— Врешь! — перебил его Кучум. — Врешь, плешивый пес! Я слышу кричат и наши, они бьют урусов. Где Маметкул?..

Раздался топот, и на холм вымчал всадник. По лицу его струилась кровь. Он закачался и выпал из седла.

— Маметкул?

— Тайджи ранен, уланы уплыли с ним за Иртыш!

— Алла! Говори, еще говори! — тряся вестника кричал хан, но его окрик потонул в буйном, чудовищном хаосе, который, подобно грому, катился к холму. Опираясь о телохранителя, Кучум подошел к обрыву и слезящимися глазами вгляделся в даль. Словно в тумане, он увидел цепи татарских лучников, которые яростно слали кучи стрел. Метальщики сбрасывали лавины камней, но увы, — что могли поделать они против бесстрашных бородатых людей, рубивших с плеча и шедших властной тяжелой поступью. Впереди этой неудержимой лавины на лихом скакуне, приподнявшись в стременах, размахивая окровавленным мечом, мчал осанистый казак с курчавой бородой. Кучум узнал его:

— Он!.. Он!..

Мурза схватил хана под руки и раболепно упрашивал:

— Премудрый, настал час… Надо уходить!

Костистый, жилистый хан уперся:

— Нет! Нет! Еще не все. Коня мне…

Но все было напрасно. Степные всадники с криками рассеялись по полю и уносились прочь. За ними, волоча нарты, спасая своих хозяев, мчались легконогие олени. Бежали татары, сургутские остяки, — бежали все, кто мог. Клубами стлалась вздыбленная пыль, вопили люди, с треском опрокидывались арбы, и самое страшное, что потрясало и леденило душу, — над полем стоял сплошной крик: