Ермак - Евгений Федоров

— Хвала аллаху! — вознес руки сеид. Они не добрались сюда. Я вижу, русские под яром сложат свои кости: так писано в книге Судеб.

Сцепив на животе руки, хан дремал. Сеид с надеждой посматривал на Кучума: «Кто его знает? Он безмолвствует и сидит, закрыв очи, а сам, как старый коршун может быть все видит и все слышит и готовится к расправе над неверными».

Сеча прекратилась, но тревоги и ратные труды не окончились с наступлением тьмы. Ермак вызвал пушкарей и велел сгружать пушки. Перед ним стоял сильный, но сморенный долгим тяжким боем казак.

— Петро, ты отменный пушкарь, — сказал атаман. — Ставь пушки на колеса и тащи в обход, за Чувашью гору. Оттуда по зову рожка бей по басурманам!

— Тяжело, батько, с голубками нашими пересечь овраги и мхи, но будет так, как велено, — ответил суровый пушкарь. Ермак мельком взглянул на его цепкие жилистые руки. «Этакими он всю землицу сибирскую перероет, а пушки доставит!» — с верой, что приказ будет исполнен, подумал атаман.

— Торопись, Петро!

В черном небе ярко пылали крупные звезды, серебристой пылью из далеких небесных глубин искрилась звездная дорога. На ярах трепетало пламя татарских костров, от которых во мрак торопились рои быстрых искр.

Ермак прислушивался к ночному шуму. На невидимых дорогах слышался беспрерывный гул голосов. С холма неслись отрывистые звуки чонгура: у близкого костра заунывным голосом татарин пел сказание о древних степных батырях.

С высоких обрывов поминутно сыпались комья глины, изредка прилетала шальная стрела. Но больше всего казакам досаждали злые усмешки, которыми их донимали задиристые уланы Маметкула. Они «висели» над яром и с издевкой кричали по-татарски:

— Эй, урус, помирать пришел? Поможем!

— Завтра голова вашего батыря потащится в пыли за хвостом кобылицы!

— Свинопасы!

— Кучум потопчет вас, как саранчу!

— Хо! Вы завтра не успеете… — начал кто-то голосисто, но тугим кулем упал с яра, снятый пищальником.

— Угомонился, леший! — с презрением ткнул сапогом в труп стрелок.

— В Иртыш его, пусть не смердит тут! — закричал другой. Тело подняли и, раскачав, бросили в темные быстрые воды.

— К аллаху заторопился на казаков жаловаться, — пошутил пищальник.

Ермак сидел у костра. Иртышский пронизывающий ветер холодил кольчугу, пробирая до костей. Мысли у атамана ясные, решительные. Думал он: «Как холопская сермяга латана тряпьем, так и войско кучумовское лоскутное. Надо его рвать по частям!» Он вспомнил о проводнике вогуле и позвал его.

Хантазей стоял перед ним, маленький, похудевший, лицо запеклось от солнца, ветров, комарья. В живых глазах, однако, светлая радость.

— Вспомнил, батырь, — улыбаясь, проговорил он. — Что делать надо? Скажи-и.

Ермак взглядом обласкал вогула:

— Слава господу, жив человек, — добрел-таки с нами сюда. Много доброго ты сделал для нас, Хантазей, — начал Ермак, — а ноне предстоит еще одно.

— Говори, батырь, все сделаю! — отозвался вогул. — У меня нож острый…

Ермак улыбнулся в бороду:

— Одним ножом да копьем иль рогатиной не всегда возьмешь, друг. Есть оружие и посильнее, — атаман многозначительно посмотрел на проводника. — Наше оружие — правда! Вот ты вогулич, а с нами идешь. У Кучума тож вогуличи и остяки. За что они пришли свои головы класть тут?

Хантазей помрачнел:

— Им хан бедой пригрозил, вот и присли.

— То-то и оно! А ты поди и скажи своим, что пусть идут по стойбищам. Мы их не тронем. Русь даст им облегченье от тягот. Русские почитают их труд, потому как сами великим потом хлеб добывают. Слышишь? Всю правду им скажи! Сам небось видел. Вогул склонился:

— Я все знаю, все понимаю. У хана худо-худо жить манси и ханту. Он все берет у них: и олесек, и соболь, и лисиц. Ничего не оставляет: после татар ложись и умирай. Хоросо, я иду и расскажу правду!

— Возьми двух солеваров. Солевары без толмача обойдутся, многие с остяками жили. Проведи их, чтобы никто не сметил, чтобы ни один татарин, ни князек не прознал про них.

Ермак смолк, перебирая в своей памяти солеваров, приставших к повольникам на Каме.

— Ерошку и Данилу возьми!

— Хоросо, шибко хоросо, — кивнул одобрительно Хантазей. — Добрый человек жил на Конде. Одень его в парка — на манси похож будет!

— Пойдут с тобой. Только поберегись! Великое дело за тобой: прознают вогуличи и остяки правду, покинут Кучума. — Ермак поднялся с камня, обнял вогула. — Верю тебе. Выручай Хантазей!

На востоке синела полоска зари, предутренняя прохлада шла с иртышского простора. Утопая в пуховиках, хан сидя дремал, когда в шатер вошел и низко поклонился Карача. Кучум открыл глаза.

— Что случилось, думчий? Почему в неурочный час поспешил сюда?

— Мудрый повелитель, сейчас поймали подосланных русскими, которые возбуждали вогуличей уйти с поля. Их порознь ведут сюда!

— Кто осмелился на черную измену? — хрипло спросил хан. Каждая жилочка в его теле трепетала от возбуждения.

Карача слонился еще ниже.

— Что молчишь, думчий? Как ведут себя князьцы?

— Горе, — пролепетал Карача. — Двое ушло, а с ними разбежались остяки. Вогуличи и васюганцы волнуются.

— Молчи! — выкрикнул хан. — Никто не уйдет с поля. Вернуть князьцов!

У шатра зашумели. Кучум вопросительно посмотрел на думчего.

— Ведут пойманных, — оповестил тот. — Прикажи судить!

Хан поднял руку и сказал:

— Судить буду сам. Тащите первого.

Телохранители втолкнули вогула в шатер. Избитый, с багровыми ссадинами на лице, с крепко связанными руками за спиной, вогул предстал перед Кучумом.

— Падай ниц! — толкали его копьми в бока телохранители хана.

— Ни-ни, — отрицательно повел головой Хантазей. — Он не Чохлынь-Ойка! Я не хочу на него молиться. Кучум презрительно посмотрел на пленника, повел воспаленными глазами, и мурза Карача спросил Хантазея:

— Презренный раб, ты находишься перед лицом солнца вселенной — всемогущим ханом. Как ты смел говорить своим кровным, чтобы они покинули его? Ты предал свой народ!

Хантазей сверкнул глазами:

— Врешь, ханская собака! Я говорил им только правду…

— За твое слово я отрежу тебе язык, — сердито перебил Кучум. — Он ткнул в вогула пальцем и спросил: — Ты знаешь, кто такие руссы?

— Много-много знаю, — охотно отозвался Хантазей, и изуродованное лицо его осветилось, — они добрый народ, их батырь зовет меня братом и другом!

— Врешь! Все врешь! — замахнулся посохом Кучум.

— Это правда! — твердо вымолвил Хантазей. — Они придут сюда, возьмут Искер и прогонят тебя. Твое брюхо ненасытно, долго ты нас грабил. Глаза твои слепнут от жадности.

— Отсечь ему голову! — выкрикнул Кучум.

— Погоди, не все сказал, — отталкивая от себя ханских телохранителей, продолжал вогул: — Ты не даесь нам жить по своим обычаям ни в лесах насих, ни в тундре.

— Сейчас же на кол его голову, а тело псам! — выкатив гнойные глаза, задыхаясь от удушья, прохрипел Кучум.

Телохранители схватили Хантазея за руки, но он вырвался и плюнул под ноги хану:

— Вонючий хорек, я не боюсь смерти!

— Залейте ему рот горячей смолой.

— И этого не боюсь. Сюда придет друг наш — Русь…

Хан отвалился на спину, сипел и судорожно шевелил рукой. Вогулу заткнули рот грязной тряпицей и поспешно вывели из шатра…

Не знал, не ведал Хантазей, что в ту пору, когда его допрашивал хан, за пологом, в ожидании своей участи, томились камские солевары. Они услышали крики вогула: молча переглянулись и поняли друг друга. Когда их ввели в шатер, растревоженный Кучум уставился на пленников злыми глазами.

— И вас прислал сюда тот разбойник! — прокричал он.

Ерошка прищурил левый глаз, разглядывая хилое тело хана, презрительно усмехнулся и ответил:

— Ошибся, старичок. Нас послала сюда Русь. Ермак и все мы — ее сынки…

— Что вам в Сибири надо? — длинные пальцы Кучума нетерпеливо перебирали янтарные четки, жилистая шея его по-гусиному вытянулась.

— Мы не спрашивали тебя, когда ты шел на родимые земли наши, жег огнем отецкие селения, пленил старых и малых кровью поливал дороги. Ты все хочешь знать. Ну что ж, изволь, хан. Порешили мы, что хватит тебе зорить народы! Будет, поцарствовал над бедными людьми!

— Дерзок ты не в меру! — подался вперед Кучум. — За дерзость мои палачи срубят ваши головы.

— Побереги их, хан, — они еще пригодятся тебе для обмена. В жизни всяко бывает, старичок! — Ерошка с простоватым видом почесал затылок. — Ошибиться в запале можешь!

Тяжелое предчувствие охватило сердце Кучума. Он повел бровью, стража схватила и увела солеваров.

— Ну, давай, братец, простимся, — предложил другу Ерошка. — Сейчас башку снимут. Гляди, родимый, не сробей. Не гоже умирать нам с позором.

— Не сробею, — задумчиво отозвался Данилка и тяжело опустил голову. — Матушка учила стоять за правду и помереть за нее, если доведется. Вот и пришел мой час. Прости, друг…