Писательский Клуб - Константин Ваншенкин

Охранник Андрея Петровича исполнял свои обязанности не столь истово, да и что ему было беспокоиться: из зоны никуда не денешься. Он с кем-то заговорил, отвлекся, а в это время из длинной землянки, в каких обычно располагаются продовольственные склады, высунулся краснолицый старшина и позвал громким шепотом, сделав энергичный приглашающий жест:

Старостин! Иди сюда!

Андрей не заставил себя ждать и спустился в землянку. Старшина запер дверь, быстро разлил по кружкам водку, вскрыл мясные консервы, крупно нарезал хлеб.

— Ну, давай!

Конвоир, потерявший подопечного, побегал, покрутился и безошибочно стал стучать в землянку. Старшина убрал со стола и открыл дверь. Конвоир придирчиво посмотрел по сторонам, понюхал воздух и спросил строго:

— Заключенный Старостин, кто вам разрешил опьяниться?..

Потом Андрей Петрович долгие годы провел в Норильске, тренировал местную футбольную команду, которая имела немалые успехи и выиграла Кубок Красноярского края.

Великое множество раз я встречался с ним и помимо прямого удовольствия от общения еще обязательно узнавал нечто новое.

Несколько лет он был начальником сборной команды СССР, объездил с нею без преувеличения чуть не весь свет, при нем она выиграла Кубок Европы. Но однажды он признался мне, что теперь не тот, что был когда-то, — нет в нем прежней уверенности, смелости, самоуважения.

Я не очень поверил ему, не хотелось верить. Тем более что у него было прескверное настроение: накануне «Спартак» проиграл торпедовцам финал кубка, — в результате, как считал Андрей, недобросовестного судейства.

Помню, договорились мы встретиться в Центральном доме литераторов. Андрей Петрович пришел со своим вечным спутником, милейшим Ариком Поляковым, трогательным сотоварищем тех давних лет. Но оказалось, что ЦДЛ закрыт. Я предложил пойти в Дом архитектора.

Он спросил, где это. Я удивился и объяснил, что рядом, на улице Щусева.

— Щусёва? — переспросил он. — Где же это, Щусёва? — Он так произносил.

Мы пересекли проходной двор, миновали страшный когда-то особняк и повернули направо.

— Щусёва! — сказал Старостин с чувством. — Это же Гранатный переулок. Вон мой дом, я здесь жил, а вот школа…

И он, усмехнувшись, рассказал, как однажды пришла завуч из этой школы и, долго извиняясь, попросила его и бывавших у него других футболистов пореже выходить на балкон. Она понимала бестактность своей просьбы, но ее вынудила необходимость: срывались занятия, падала успеваемость, мальчишки, ничего не слыша, глазели на его балкон, стоило кому-нибудь там появиться.

Андрей обещал это учитывать.

Он бывал у меня дома, хорошо знал мою семью. А в последнее его лето вместе с Яном Френкелем был у меня на даче.

Пока накрывали на стол, я предложил немного пройтись.

— Пройтись? — переспросил он с преувеличенным ужасом. — Исключено.

Мы сели на скамейку.

— А комаров у вас нет? — поинтересовался он весьма серьезно.

Комаров не было.

В остальном это был прежний Андрей Петрович.

Год спустя я сказал к месту своей внучке — третьекласснице:

— Был такой замечательный человек, Андрей Петрович Старостин…

Она посмотрела на меня с удивлением:

— Почему был?

— Он умер.

— Как? Но он же приезжал к нам летом… — И глаза ее наполнились слезами.

Она хорошо помнила его, и ее поразила столь очевидная реальность перехода из жизни в смерть.

На поминках по Александру Старостину я прочитал строчки из моего давнего стихотворенья. Теперь их вполне можно отнести и к Андрею. Там есть слово «команда», у меня имеется в виду корабельная, но ведь то же самое можно сказать и о футбольной:

Команда сильно поредела,Таков был будничный уклад,И для живых, по сути дела,Жизнь состояла из утрат.

…Горько и странно, что его нет.

Жена-цыганка

В ресторане нашего писательского Клуба я ужинал с Андреем Петровичем и Михаилом Михайловичем Яншиным. Был еще Арик Поляков. Сидели спокойно, никуда не торопясь и говорили не только о футболе.

Шел мимо, уже к выходу, поэт и очеркист Владимир Гнеушев, симпатичный мне человек. Он на ходу кивнул мне, потом посмотрел на наш столик внимательней и вдруг повернул к нам.

Подойдя, он бегло поздоровался, основательно уперся ладонями в стол, а взглядом — выборочно — в Андрея Петровича и стал проникновенно объяснять ему, как он его уважает. По правде сказать, это несколько меня удивило: я никогда не слышал, чтобы Гнеушев интересовался футболом. Но тот, нависая над столом и заглядывая в лицо Старостина, продолжал что-то ему нашептывать. Андрей Петрович был, конечно, человек привычный к обожанию, умел это переносить, но тут и он уже начал томиться.

— Володя, — пришел я на помощь, — ну что ты все: Андрей Петрович, Андрей Петрович. А вот Михал Михалыч Яншин…

Расчет мой оказался точен. Гнеушев ахнул и переключился на Яншина:

— Михал Михалыч!..

Теперь он говорил о каких-то ролях, виденных в разные годы фильмах и спектаклях… Вдруг он опять вспомнил о Старостине и стал попеременно обращаться к тому и другому.

Они оба уже поворачивались ко мне — за помощью.

— Ладно, Володя, спасибо на добром слове, — сказал я ему дружески. — Нам всем очень приятно…

Те тоже покивали ему. Гнеушев галантно раскланялся.

— Кто это? — разом спросили оба, едва он отошел. Я сказал.

Ужин продолжался, про Володю вскоре забыли.

И тут, может быть, через полчаса, мне пришло в голову:

— А вы знаете, почему он подходил? Вроде бы ни с того ни с сего?..

Они даже не сразу поняли, о ком я.

— Да?

— Его же к нашему столу просто притянуло — подсознательно. То, что он болтал, это так. А причина другая: у него жена цыганка!..

Они оба так и ахнули:

— Почему же вы нам сразу не сказали?

— Да я сам только сейчас догадался. Только сообразил…

— Как интересно!..

Объясню причину их реакции.

Михаил Яншин был женат до войны на известной цыганской артистке Ляле Черной. Андрей Старостин учился с нею в школе, а его женой всю жизнь была ее двоюродная сестра, тоже артистка, плясунья из театра «Ромэн» Ольга Кононова. Она с маленькой Наташкой к нему и в Норильск ездила.

Теперь они сокрушались время от времени:

— Как жаль, что он ушел. Правда, жена — цыганка? Это же такая редкость!.. И неужто он ничего не знал про Лялю и Ольгу?

Беседа

Он увлеченно стал ей рассказывать: