Царствование императора Николая II - Сергей Сергеевич Ольденбург

германскому послу Пурталэсу от 8(21) марта гласила: «Ваше Превосходительство заявит г. Извольскому самым определенным образом, что мы ожидаем точный ответ – да или нет; всякий уклончивый, условный или неясный ответ мы были бы вынуждены счесть отклонением нашего предложения. В таком случае мы отошли бы в сторону и предоставили бы событиям идти своим ходом; ответственность за все дальнейшие последствия пала бы исключительно на г. Извольского».

Это заявление было бы неточно называть ультиматумом, но скрытая в нем угроза также была несомненна. Что значило «предоставить событиям идти своим ходом»? Очевидно – поход Австрии против Сербии, а если бы Россия захотела вмешаться, то Германия, по договору Тройственного союза, поддержала бы свою союзницу.

Германское предложение все же давало формальный выход из тупика, и государь (9 марта) телеграфировал императору Вильгельму, что оно «показывает желание найти мирный исход» и что он «сказал Извольскому пойти навстречу». Но он в то же время предупреждал, что «окончательное расхождение между Россией и Австрией неизбежно отразится на наших отношениях с Германией. Мне нечего повторять, как такой результат был бы мне тягостен…»

11(24) марта А. П. Извольский дал утвердительный ответ германскому послу, который на радостях даже телеграфировал своему правительству: «не исключено, что это – поворотный пункт» и что теперь «наступит новая ориентация русской политики в смысле сближения с Германией». Трудно было ошибиться более жестоко!..

Русское общественное мнение было плохо осведомлено о ходе переговоров, и когда в газетах 14 марта появилось сообщение всем участникам Берлинского договора об австрийском вопросе и о заранее данном согласии России на аннексию, в печати и в думских кругах поднялась целая буря. Спрашивали – почему Россия все время требовала международной конференции и теперь признала аннексию раньше, чем менее в этом вопрос заинтересованные Англия и Франция? Чтобы как-нибудь объяснить это решение, в обществе говорили о том, будто Германия пригрозила объявить России войну, если та немедленно не согласится на признание. Писали о «дипломатической Цусиме». Изображали происшедшее как унизительное поражение России. Наряду с искренним чувством обиды тут действовали и политические факторы: желание оппозиции подчеркнуть и преувеличить новую неудачу «царского правительства» и стремление сторонников англо-французской ориентации углубить расхождение между Россией и Германией.

При всем том несомненно, что Австро-Венгрия всей своей политикой, начиная от санджакской дороги и кончая угрозами похода на Сербию, проявила полное неумение или явное нежелание считаться с исконными традициями русской политики – тогда как Германия во время боснийского конфликта явно «оптировала» (сделала выбор) в пользу Австрии, разойдясь в этом случае с заветами Бисмарка, писавшего в своих мемуарах, что Германия никоим образом не должна «оптировать» между Россией и Австрией.

Боснийский кризис разрешился, но оставил весьма глубокий след в международных отношениях.

В начале 1909 г. русское общество было взволновано сенсационными событиями в среде крайних левых. Обе революционные партии, с.-д. и с.-р., переживали полосу отлива и разочарования. Влияние их падало даже в студенческой среде. В то же время, хотя убийства полицейских и «экспроприации» продолжались, все более смешиваясь с простым разбоем, за 1907 и 1908 гг. не было серьезных террористических актов, хотя и было раскрыто несколько революционных заговоров.

В январе 1909 г. в заграничной печати появилось сообщение, что член центрального Комитета партии с.-р., Евгений Филиппович Азеф, бежал от партийного суда и признан «провокатором». В России это известие дней десять не разрешали печатать; газеты, сообщившие о разоблачении Азефа, были конфискованы. Но 19 января в Петербурге был неожиданно арестован бывший директор департамента полиции А. А. Лопухин – и с этого дня, в течение двух-трех недель, дело Азефа стало главным предметом разговоров.

В Гос. думу было внесено по этому поводу два запроса – один к.-д., другой крайними левыми.

Имя Азефа было новым для широкой публики, но оно было очень хорошо известно в революционной среде. Азеф считался лучшим техником революционного дела, стоял во главе боевой организации партии с.-р., был членом ЦК партии (он же участвовал в свое время в «съезде оппозиционных и революционных организаций» осенью 1904 г.). Теперь оказывалось, что Азеф был агентом охранного отделения, и об этом рассказал с.-р. – ам никто иной, как бывший директор департамента полиции!

Положение было настолько необычным, что молва немедленно преувеличила значение Азефа до фантастических размеров. Читая иные газеты, можно было думать, что он одновременно руководил всею революцией и всей борьбой против нее. Теперь, хотя многое в деятельности Азефа так и осталось невыясненным, можно более точно определить его истинную роль.

Евгений (Евно) Азеф происходил из бедной еврейской семьи, жившей в Ростове-на-Дону; 22 лет он уехал за границу и поступил в политехникум в Карлсруэ; в том же 1893 г. подал прошение директору департамента полиции Дурново о зачислении его в секретные агенты для наблюдения за русскими учащимися за границей. В 1899 г. Азеф вернулся в Россию, работал в качестве инженера, участвовал в подпольной пропаганде с.-р. и в то же время представлял рапорты охранному отделению. В партии он – за свою энергию и отчасти как бы «по выслуге лет» – постепенно продвигался на более видные посты.

С 1903 г. – по одним данным, под впечатлением кишиневского погрома, по другим – под влиянием с. – ра Гершуни, Азеф стал менее полно осведомлять полицию и все активнее участвовать в партии. Аресты и смерти других руководителей выдвинули Азефа на одно из первых мест среди организаторов террора, наряду с Б. Савинковым. Азеф едва ли был этому рад: он чувствовал себя под непрерывной угрозой разоблачения и смерти. Отмечают, что он боялся опьянеть, чтобы не проговориться, и что он во сне стонал, скрежетал зубами и разговаривал, и потому на ночь запирался один в своей комнате. В то же время он широко пользовался субсидиями обеих сторон – кстати, он получал много больше денег из революционных фондов, нежели от полиции, – предавался кутежам в дорогих ресторанах и шантанах, объясняя террористам, что это лучший способ «отвести глаза»; тратил огромные суммы на одну шансонетную певицу.

Пока революция шла вверх, Азеф служил больше ей, чем полиции; когда правительство победило, Азеф снова стал ревностнее исполнять свои обязанности агента-осведомителя и в 1907 г. фактически совершенно дезорганизовал революционный террор. Систематические неудачи начали вызывать в партии подозрения; публицист В. Л. Бурцев (занимавшийся преимущественно историей революции) выступил против Азефа с открытым обвинением. Сначала лидеры партии ему не верили, ввиду революционных «заслуг» Азефа в прошлом. Но Бурцев вступил в сношения с б. директором департамента полиции Лопухиным (уволенным в свое время без пенсии), который подтвердил ему, а затем и посетившим его в Лондоне представителям партии, что Азеф – давнишний агент охранного отделения. Был созван партийный суд; Азеф сначала энергично защищался; но в перерыве между двумя заседаниями скрылся. Он так и пропал без вести[149].

Для партии с.-р. это было