Глаз бури - Тэд Уильямс

Граф усмехнулся.

- Ах, дитя мое, лошади передвигаются гораздо медленнее птиц, даже птиц, обремененных важной информацией. Видишь ли, Леобардис вместе со своей армией уже отправился на север около месяца назад. Если бы вы не пробирались так поспешно, крадучись и таясь, через селения Эрнистира, если б вы хоть с кем-нибудь поговорили, вы бы знали об этом…

Мириамель рухнула на стул, потрясенная. Граф громко постучал костяшками пальцев по столу. Дверь распахнулась, и Ленти со своими двумя помощниками, все еще в маскарадных костюмах, вошли в комнату. Ленти уже снял свою страшную маску: его мрачные глаза светились на лице, которое было розовее, но не намного живее сброшенной маски.

- Устрой их поудобнее, Ленти, - сказал Страве. - Потом запри двери и поможешь мне добраться до постели.

Пока засыпающего Кадраха поднимали из кресла, Мириамель обратилась к графу:

- Как вы могли так поступить? - горячо заговорила она. - Я всегда вспоминала вас с любовью, вас и ваш таинственный сад.

- А-а, сад, - сказал Страве. - Да, ты бы снова хотела его увидеть, не так ли? Не сердись, принцесса. Мы еще поговорим: мне многое нужно тебе сказать. Так приятно видеть тебя снова! Только подумать, что эта бледная застенчивая Илисса могла произвести на свет такое темпераментное создание!

Когда Ленти и помощники выводили их на дождь, Мириамель бросила последний взгляд на Страве. Он пристально смотрел на каминную решетку, а его седая голова медленно кивала.

Ее привели в высокий дом, полный пыльных портьер и древних скрипучих стульев. Замок Страве, примостившийся на выступе Ста Мироре, был пуст, если не считать горстки молчаливых слуг и настороженных посыльных, которые скрытно сновали туда и обратно, подобно горностаям, ныряющим в дыру забора.

У Мириамели была своя комната. Когда-то она, наверное, была прелестной, но очень, очень давно. Теперь поблекшие гобелены хранили лишь призраки людей и пейзажей, а солома в матрасе стала такой ломкой и сухой, что всю ночь шелестела ей в уши.

Каждое утро ей помогала одеться женщина с грубым лицом. Она натянуто улыбалась и мало говорила. Кадраха держали где-то в другом месте, поэтому ей не с кем было говорить в течение этих долгих дней и нечего было читать, кроме старой Книги Эйдона, рисунки в которой так стерлись, что изображения превратились в силуэты, как бы выгравированные на хрустале. С того момента, когда ее привели в дом Страве, Мириамель строила планы, придумывая способы освобождения, но несмотря на всю атмосферу пыльного запустения, замок оказался местом, из которого сбежать было сложнее, чем иэ самых глубоких и страшных подвалов Хейхолта. Парадный вход крыла, в котором она содержалась, был крепко заперт. Комнаты, выходившие в коридор, были также заперты на засовы. Женщину, которая ее одевала, так же как и другую прислугу, приводил широкоплечий серьезный стражник. Из всех возможных путей побега только дверь на другом конце коридора иногда бывала открытой. За этой дверью располагался огороженный стеной сад Страве. Там-то Мириамель и проводила большую часть времени.

Сад был меньше, чем ей помнилось, но это и не удивительно: она была очень мала, когда видела его в прошлый раз. Он казался старше, как будто яркие цветы и зелень поблекли.

Купы красных и желтых роз обрамляли дорожки, но их постепенно вытесняли пышные вьющиеся лозы с красными как кровь колокольчиками, их приторный аромат смешивался с мириадом других томительно-сладостных запахов. Аквилегия жалась к стенам и дверным проемам: ее изящные цветки казались в сумерках слабо мерцающими звездочками. Здесь и там меж ветвей деревьев и цветущих кустарников вспыхивали еще более экзотические краски: хвосты редких птиц с Южных островов. Воздух был наполнен пронзительными криками.

Над этим садом, обнесенным высокой стеной, было открытое небо. В свое первое утро в саду Мириамель попыталась взобраться на стену, но вскоре обнаружила, что камень был слишком гладок для ее ногтей, а вьющиеся растения - слишком слабыми, чтобы служить опорой. Как бы напоминая ей о близости свободы, маленькие горные птички спускались в сад через это небесное окно и прыгали с ветки на ветку, пока что-нибудь не пугало их, и тоща они снова взмывали в воздух. Время от времени чайка, занесенная ветром с моря, спускалась в сад, чтобы побродить среди более ярких представителей птичьего племени и угоститься остатками трапезы Мириамели. Но несмотря на открытое небесное пространство с его клубящимися облаками в такой непосредственной близости, южные птицы с их великолепным оперением оставались в саду, издавая возмущенные крики в тенистой зелени.

Иногда по вечерам Страве присоединялся к ее прогулкам по саду. Его приносил на руках угрюмый Ленти, он сажал графа на стул с высокой спинкой, покрывал его усохшие ноги узорным ярким пледом. Чувствуя себя несчастной в неволе, Мириамель сознательно сдержанно реагировала на его попытки развлечь ее забавными морскими историями или портовыми слухами. Тем не менее она обнаружила, что ей не удается вызвать в себе истинную ненависть к старику.

По мере того, как она убеждалась в бесполезности попыток бежать, а время смягчало горечь заточения, она начала находить неожиданное успокоение, когда сидела в саду по вечерам. Обычно в конце дня, когда небо над головой становилось из голубого синим, а затем черным и свечи догорали в канделябрах, Мириамель чинила порванную за время путешествия одежду. Когда ночные птицы робко пробовали свои голоса в начале ночи, она пила вечерний чай и делала вид, что не слушает рассказов старого графа. Когда солнце скрывалось, она куталась в плащ для верховой езды. Этот ювен был необычно холодным, и даже в защищенном саду ночи были прохладными.

Когда Мириамель провела пленницей замка Страве неделю, он пришел к ней с печальной вестью о гибели ее дяди герцога Леобардиса в битве под стенами Наглимунда. Старший сын герцога Бенигарис, двоюродный брат, которого она всегда недолюбливала, вернулся в Санкеллан Магистревис, чтобы занять трон в Наббане. Не без помощи, как предполагала Мириамель, своей матери Нессаланты, еще одной родственницы, которую никогда не жаловала Мириамель. Известие расстроило ее: Леобардис был добрым человеком. К тому же это означало, что Наббан покинул поле боя, оставив Джошуа без союзников.

Через три дня, в первый вечер месяца тьягара, Страве, наливая ей чай своей дрожащей рукой, сообщил, что Наглимунд пал. По слухам, там была кровавая бойня и мало кто уцелел.

Когда она зарыдала, он неловко обнял ее дрожащими руками.

Свет угасал. Пятна неба, просвечивавшие сквозь кружево листвы, неприятно лиловели подобно синякам на человеческой коже.