Время и боги. Дочь короля Эльфландии - Лорд Дансени

казалось, еще не ведает об изобретении паровоза и пороха (как в Китае, говорят, в далеких горах никто не знал о войне с Японией).

День кончался, силы у лошадей были на исходе, но неутомимая лиса продолжала свой бег. Я замедлил скачку, пытаясь понять, где мы находимся. Последний межевой знак, что мы видели, остался милях в пяти позади, а до него мы проделали еще по меньшей мере миль десять. Ах, добыть бы ее! Солнце село. Я размышлял, каковы наши шансы загнать эту лису. Посмотрел на Джеймса, который скакал рядом. Он был вполне уверен в себе, но его лошадь устала не меньше моей. Стояли прозрачные сумерки, след был по-прежнему ясен, преграды преодолимы, но бесконечные долины страшно утомляли, а конца им не предвиделось. Похоже, пока след не пропадет и дневной свет не угаснет, мы будем загонять и лису, и лошадей, но, так или иначе, ночь положит этому конец. Нам уже давно не встречалось никаких домов, никаких дорог – только сумрачные склоны и разбросанные то тут, то там стада овец да темнеющие заросли кустарников. Наконец мне показалось, что свет угас, и наступила темнота. Я взглянул на Джеймса – он скорбно кивнул. Вдруг в небольшой лесистой долине мы рассмотрели красно-коричневые башенки необычного старинного дома, возвышавшиеся над кронами дубов, и в ту же секунду я увидел лису – меньше чем в пятидесяти ярдах от нас. Мы на ощупь двинулись через лес к дому, не найдя ни подъездной аллеи, ни даже тропинки и никаких следов колес. В окнах то тут, то там загорался свет. Мы были в парке, в парке прекрасном, но невероятно запущенном, все заросло колючей ежевикой. Лису мы уже не видели – было слишком темно, но знали, что она смертельно измотана; собаки бежали чуть впереди нас – и вдруг перед нами возникла дубовая ограда высотой в четыре фута. Я не стал бы пытаться ее перескакивать и в начале скачки, на свежей лошади, а сейчас лошадь была на последнем издыхании. Но какова была скачка! Такая бывает раз в жизни. Я замешкался, и собаки скользнули в темноту, догонять свою лису. Лошадь врезалась в ограду прямо грудью – и дубовая ограда превратилась в кучу щепок: она сгнила от времени. Мы очутились на лужайке, а на другом ее конце собаки упали прямо на лису. Лиса, лошади, свет – все сошлось в конечной точке этой двадцатимильной скачки; все сошло на нет. Мы наделали много шума, но никто не вышел из странного старинного дома. Я отправился к входным дверям, украшенным лепной головой, а Джеймс с собаками и обеими лошадьми пошел искать конюшню. Я позвонил в изъеденный ржавчиной колокольчик, и после долгого ожидания дверь слегка приоткрылась – я увидел холл, увешанный старинным оружием, и самого оборванного дворецкого, какого только можно себе представить.

Я спросил, кто здесь живет. Сэр Ричард Арлен. Я объяснил, что моя лошадь больше не может идти и я хотел бы просить сэра Ричарда Арлена о ночлеге.

– Сэр, здесь никто никогда не останавливается, – ответил дворецкий.

Я возразил, что я остановился.

– Не думаю, что это возможно, сэр, – сказал он.

Я рассердился и велел позвать сэра Ричарда, и стоял на своем, пока тот не пришел. Я извинился и объяснил свое положение. На вид ему было не больше пятидесяти, но университетское весло на стене с датой, относящейся к началу семидесятых, указывало на то, что он старше. В лице его была некая робость – как у отшельника. Он извинился и сказал, что у него нет для меня комнаты. Явная неправда; кроме того, больше здесь негде было остановиться – я стал настаивать. Тогда, к моему удивлению, он обернулся к дворецкому и вполголоса перекинулся с ним несколькими словами. Казалось, они придумали наконец, как меня устроить, хотя и с явной неохотой. Было уже семь часов; сэр Ричард сказал, что ужин в половине восьмого. Вопрос одежды решался просто – та, что на мне, ибо хозяин дома был ниже и полнее. Он тут же показал мне гостиную, в которую и вернулся ближе к половине восьмого, уже в вечернем костюме с белым жилетом. Гостиная была просторная, со старой мебелью – скорее ветхой, чем старинной; с обюссонским ковром[31] до пола, со сквозняками, со следами потеков в углах; незатихающий осторожный топоток крыс свидетельствовал о степени ущерба, который время нанесло деревянным стенным панелям, кое-где они отошли от стен и грозили обрушиться. Оплывающих свеч явно не хватало для столь обширной комнаты. Мрачность и уныние, навеваемые всем этим, находились в полном соответствии с первыми словами сэра Ричарда, обращенными ко мне, когда он вошел в комнату:

– Должен сказать вам, сэр, что я жил дурно. Очень, очень дурно.

Такое признание от человека гораздо старше себя после получаса знакомства – вещь настолько редкая, что в голову мне не пришло подходящего ответа. Я с опозданием пробормотал:

– В самом деле? – И добавил, в основном чтобы предупредить следующее замечание такого же рода: – Какой у вас восхитительный дом.

– Да, – сказал он. – Я не покидаю его почти сорок лет. С тех пор, как вернулся из Университета. Пока мы молоды, знаете ли, перед нами множество возможностей… Но я не оправдываюсь – мне нет оправдания.

Тут двери скрипнули ржавыми петлями и открылись, повеяло сквозняком, колыхнулся длинный ковер и портьеры на стенах; потом все успокоилось и двери снова закрылись.

– Ах, Марианна, – сказал он. – У нас сегодня гость. Мистер Линтон. А это – Марианна Гиб.

Тут мне все стало ясно. «Сумасшедший», – подумал я, ибо в комнату никто не входил.

За деревянными панелями все топотали крысы, ветром снова открыло дверь, и снова колыхнулись складки ковра.

– Позвольте вам представить мистера Линтона, – сказал хозяин. – Леди Мэри Эрринджер.

Дверь закрылась. Я вежливо поклонился. Будь даже я приглашен, я все равно подыграл бы ему, а уж незваный гость просто обязан был это сделать.

Это повторилось одиннадцать раз: скрип дверей, колыханье ковра, топоток крыс – потом распахивалась дверь, и печальный голос хозяина представлял меня очередному фантому. Затем он некоторое время ждал, а я старался соответствовать ситуации; разговор тек с трудом. Но вот снова в комнату ворвался сквозняк, и тени заметались в пламени свечей.

– Опять опаздываете, Сесили, – тихо и скорбно сказал хозяин. – Вечно вы опаздываете.

И я отправился ужинать в обществе этого человека, его безумия и двенадцати призраков, им порожденных. Длинный стол с прекрасным старинным серебром был накрыт на четырнадцать персон. Дворецкий