Россия: Подноготная любви. - Алексей Меняйлов

Великая борьба началась от начала и шла повсеместно. В России для изведения неугодников был изобретен простой до гениальности способ: выцеженных соседями неугодников отправляли на военную службу. Условия жизни в армии в противоположность тем же европейским армиям были настолько физиологически неестественны, что службу в армии, дававшую приличную пенсию, российские исполнители воспринимали как несчастье и всячески от нее отлынивали, выбирать рекрута предоставляли старостам и помещикам - и в армию отсылались неудобные. Их муштровали, их спаивали, их отправляли подальше к границам и по возможности подставляли врагу, нередко безоружными.

В сущности, их убивали (во всяком случае, пытались убить) только за психоэнергетические выгоды - от новых территориальных захватов помазанные на царство Романовы больше жрать не начинали. Как жрали в одно горло, а не в три, так и продолжали.

Можно вспомнить ту же Крымскую войну 1853-1856 годов, когда англо-французские войска были вооружены нарезным огнестрельным оружием, а столь любимые графом Игнатьевым (об этом удивительном человеке речь в следующей главе) и графом Львом Толстым русские рекруты - всего лишь гладкоствольным, дальность полета пули из которого была в три раза меньшей. Естественно, что русские солдаты начинали гибнуть еще задолго до того, как их пули могли "достать" цивилизаторов.

О "странностях" русско-японской войны 1904-1905 годов (без пулеметов, без орудий, без снарядов, но с немецким генералитетом) уже говорилось.

В 41-м году - все то же. "Странные" приказы разминировать мосты, атаковать окопавшихся на высотах немцев в полный рост с одной винтовкой на троих, и так далее.

Словом, поведение Романовых узнаваемо - оно всего лишь типично "внешническое".

Если вещи называть своими именами, в частности, немцев - немцами, а не эвенками, не башкирами и не русскими, а именно немцами, то от схемы: цари русские, просто часто ошибались, - можно легко освободиться. И тогда выясняется, что никаких ошибок вожди не совершали. Они поступали вполне целостно и закономерно. Они прежде всего пытались уничтожить неугодников, а территориальные и материальные приобретения - дело пятое, можно обойтись и без них, как в 1853-1856 годах.

Декабристы, часть которых, видимо, могла бы быть принята в партизанский отряд Батеньки, - правда с испытательным сроком, - попытались это положение исправить.

Глава пятьдесят первая. ТАК ЛИ УЖ ПЛОХА С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ТЕОРИИ СТАИ ВЕЛИКАЯ ОКТЯБРЬСКАЯ СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ? УДИВИТЕЛЬНАЯ СУДЬБА ГРАФА ИГНАТЬЕВА

Регрессом или прогрессом какого из трех начал было свержение в России царского режима, о сохранении которого заботилась мыслящая часть декабристов? В чем психологическая сущность установления в России так называемого "социалистического строя"? Бедствием ли для России обернулась, в конечном счете, Октябрьская революция, как утверждали эмигрировавшие "внешники"-аристократы и торговцы-"внутренники", или - прорывом к экономическому благополучию, как то 70 лет утверждали коммунисты?

Было ли уничтожение царского общества для России благом или злом?

Перестала ли Россия быть Россией с приходом к власти новых волн все тех же некрофилов, но уже безродных? Или стала Россией в еще большей степени?

Вопрос вполне конкретный, определявший дальнейшие поступки человека, и отвечать на него приходилось в 1918-1920 годах очень многим, решая: оставаться ли им под властью неизвестных им большевиков или бежать, а если бежать, то куда: в Америку, Германию, Сербию, Францию?

На этот вопрос пришлось для себя отвечать графу Игнатьеву Алексею Алексеевичу, кавалергарду (соединение элитарное даже среди гвардейцев - для охраны Ее Императорского Величества; требования к кавалергарду: знатность, образованность, наличие состояния для содержания солдат своего полка (!), крупная стать и физическая сила) и образованнейшему человеку - офицеру генштаба времен Николая II. Этот перешедший на сторону большевиков граф, получивший у них подтверждение своего генеральского чина, оставил после себя толстенную книгу воспоминаний - бесценнейший документ души человека (Игнатьев А. А. "Пятьдесят лет в строю" - первое издание вышло в 1940 году; приведеная ниже цитата - по 150-тысячному изданию 1986 года).

Граф Игнатьев, хотя ему временами и казалось, что он в состоянии себя объяснить, был, однако, достаточно мудр, чтобы в последней главе (в которой он описывает, как после десятилетних усилий получил высочайшую награду - право вновь вернуться в Россию - большевистскую) написать следующие строки:

Не берусь судить (!), в силу каких причин русская земля мне всегда казалась легче французской, почему-то по ней легче было ходить. И как-то необычайно легко дышалось в этот приезд в Москве, и встречные люди казались как-то по-новому любезными.

Эти две на первый взгляд случайные фразы об исключительно ощущениях многое открывают нам о душе графа Игнатьева - русского. С одной стороны, этот красивый человек жил, как и все другие, прежде всего чувством - и был достаточно умен, чтобы это признать; кроме того, не стеснялся, что его чувства не совпадают с ощущениями многих окружавших его людей. С другой стороны, человек, полностью лишенный критического мышления, не смог бы написать "не берусь судить, в силу каких причин" - а повторил бы что-нибудь шаблонное от "идеологов": дескать, потому легко дышится, что на родине оказался, родился здесь, да и березки белые тут растут - их-де во Франции нет. Но кавалергард граф Игнатьев понимал, что легко дышится в России не потому, что он здесь родился, и не потому, что здесь неповторимый, иной, нежели в других частях света, ландшафт, и не потому, что есть специфические растения.

Если бы он мог эти шаблонные мысли допустить, он бы их записал. Тем более, что они были вовсю разработаны идеологами советского периода, которые и цензурировали русского графа.

Но не написал.

Потому что причина легкого дыхания была иная - нечто, а вот что- именно, граф Алексей Игнатьев выразить не мог. Он просто чувствовал.

Нечто.

И этим наслаждался. Хотя обладание этим нечто стоило ему всего его состояния.

Это нечто осмыслить желательно - ибо всякое понимание прекрасно.

Отчетливей всего человек постигается через:

- эстетические предпочтения;

- притягивающиеся к нему события жизни.

Граф Игнатьев был при армии смолоду. Начало карьеры было суровым: его отец-чиновник посчитал, что его крупный статью сын чрезмерно плаксив, поэтому для становления характера, еще ребенком, отдал его в кадетское училище в Киеве. Затем Алексей для продолжения обучения был переведен в элитный Пажеский Его Императорского Величества корпус, после которого, получив кроме прекрасного для его возраста образования еще и офицерское звание, занялся обучением солдат (всеобщая воинская повинность была еще впереди, соответственно, солдаты были почти как рекруты 1812 года) - и общение с ними Алексею Игнатьеву, как и Льву Николаевичу, нравилось.

Граф Игнатьев образование решил продолжить - в Академии Генерального штаба.

Академия Генерального штаба во времена Николая II была противоположностью Академии генерального штаба советско-сталинского периода.

Противоположность ее заключалась в том, что в Академию принимали отнюдь не подхалимов.

Если по порядкам, установленным еще Сталиным - и до сих пор не измененным, - чтобы попасть в Академию Генштаба, необходимо одно: желание вышестоящего начальника, зафиксированное в рекомендации, - иными словами, этой авторитарной скотине нужно было показаться хорошим, перед ним выслужиться и, в конечном счете, вылизать ему … в той мере и с той страстностью, с которой требуется, - то во времена графа Игнатьева в Академию Генерального штаба мог поступать любой офицер - хоть корнет, - и зачислялся он по результатам честной интеллектуальной борьбы - на многочисленных экзаменах, включавших такие экзотичные предметы, как астрономия и геология. Набравший наивысший балл получал право несколько лет работать над собой с помощью книг.

Таким образом, если в сталинской армии попавший в Академию Генштаба был, как правило, законченным карьеристом (скажем, прославленный маршал Жуков написал три варианта воспоминаний, содержание которых было скандально разным и определялось тем, какой в то время был у власти правитель - Сталин, Хрущев или Брежнев), то попавший в царскую Академию (за исключением периода Николая I) был, напротив, - искателем познания.

Как следствие, генштабист советского образца не вызывал никакой неприязни у нижестоящих офицеров-пропойц и комиссаров-предателей, - он был свой, хотя и вызывал некоторую зависть; а вот генштабистам времен Николая II, несмотря на часто очень незначительные звания (по окончании Академии Генштаба присваивалось всего только одно внеочередное звание), завидовали люто, но главное, - многие из них офицерам-солдафонам были чужие.