Россия: Подноготная любви. - Алексей Меняйлов

<Вообще вся амуниция> "верх безобразия и как бы нарочито сделанное изобретение, чтобы стеснить и затруднить все движения человека. Грудь солдата сжата, его тянет назад сухарный запас, ранец, скатанная шинель, патроны в безобразнейшей суме, по икрам его бьет ненужный тесак, ему обломило затекшую руку держание "под приклад" ружья".

Когда вдвое превосходившие силы турок через несколько месяцев на введение русских рекрутов под командованием немецких генералов отреагировали, то начали с того, что заняли Калафат. Это был ключевой город, захват которого турками привел впоследствии ко многим бедам (для рекрутов, разумеется, но не для генералов). Потерю Калафата офицерский корпус приписывал личной бездарности генерала Фишбаха. Приписали носителю немецкой фамилии, заметьте, бездарность - то есть, не до конца доведенный хладнокровный расчет, нечто личное, - а не некое "внешническое" подсознательное движение.

Дело Фишбаха продолжил генерал Данненберг, который 30 сентября (12 октября) 1853 года отдал приказ за номером 839, в котором давалось категорическое распоряжение в случае, если турки вздумают переправиться на наш, левый берег Дуная, не завязывать с ними дела, а "только" (!) не пускать их дальше. Генерал Павлов, стоявший около Ольтеницы, был возмущен этим поразительным по нелепости распоряжением и даже рискнул уведомить своего начальника Данненберга, что ни он сам, ни его офицеры не понимают: как это можно, "не завязывая дела", "не пускать" кого-либо идти, куда тот хочет? Павлов указал даже и позицию, где удобнее всего можно было бы дать бой туркам. Но Данненберг, подобно педантичному Сталину в 41-м, настоял на своем.

Дальше - больше.

20 октября (1 ноября) генерал Павлов получает известие, что турки переправляются через Дунай на большой лесистый остров и прямо угрожают Ольтеницкому карантину. Генерал Павлов немедленно доносит об этом Данненбергу. Тот в саркастичной манере приказывает генералу Павлову не беспокоиться. Генерал Павлов, наблюдая накапливающихся турок, отнюдь не проявил тех неугоднических свойств некоторых командиров советских частей, которые накануне 22 июня 1941 года вопреки приказу Сталина и под угрозой расстрела, точно так же видя накапливающихся гитлеровцев, свои войска из казарм все-таки вывели. Считающийся русским генерал Павлов смотрел, видел и - видимо, выполняя святое святых армейца - приказ вышестоящего в иерархии, - не беспокоился.

Турки, естественно, через Дунай переправились и, оттеснив недостаточно сильный отряд охранявших карантин казаков, его заняли.

Далее: для того чтобы при попытке русских взять карантин обратно им были нанесены гораздо большие, чем у обороняющихся потери, туркам необходимо было время - для того, чтобы укрепиться.

Это - элементарно. Когда Наполеон, перегруженный золотом, но уже испытывавший недостаток в продовольствии, пытался через Малоярославец прорваться в хлебные районы Украины, город 8 раз переходил из рук в руки. Выбитые превосходящими силами наполеоновцев войска Кутузова контратаковали немедленно, не давая наполеоновцам времени освоиться с незнакомой местностью и наладить систему огня. И потрясенные французско-немецкие войска всякий раз откатывались назад, не умея наладить оборону в незнакомом месте. Быстрота в подобных случаях - азы, известные не то что офицеру, а тем более генералу, но и рядовому. (Офицеры-сталинцы в 41-м, помнится, приказывали солдатам атаковать по завершении артподготовки после паузы.)

Генерал Данненберг тоже, старательно протянув сколько можно, необходимые туркам несколько дней предоставил.

После того как туркам дано было достаточно времени, чтобы полностью подготовиться, по приказу Данненберга утром 28 октября русская бригада пошла на штурм Ольтеницкого карантина. Но когда русские на глазах наблюдавших с безопасного расстояния немцев к Ольтеницкому карантину еще только подходили, они подверглись страшному артиллерийскому огню:

Возвышенность правого берега Дуная <где стояли турки, была> причиной, что выйдя из Новой Ольтеницы, мы были перед турками как на ладони… спокойно, безопасно, отчетливо они могли направлять на наши части, по усмотрению, выстрелы своих крепостных орудий и мортир… Туркам предстояло действовать как на практическом ученье: мы были их подвижной мишенью.

К карантину можно было подобраться с разных сторон, там везде были защищающие от прицельных выстрелов заросли, но генерал Данненберг приказал атаковать "против правого крыла, с той единственной стороны, где атакующие подвергались огню, <и> с господствующего правого берега Дуная, снабженного батареями" (Алабин).

После того как была отбита первая атака, по усеянному трупами пути было приказано, как бы в издевку, наступать вновь. Только по этому, обстреливаемому с двух сторон, маршруту! И ни по какому иному!

Российская артиллерия тоже не была оставлена немцами без внимания. Постреляв час с четвертью и не успев подавить батареи противника, она была вынуждена по приказу Данненберга огонь прекратить, хотя и дальше могла бы действовать с полной силой. Но самое интересное то, что артиллеристам было приказано обстреливать только те батареи противника, в сектор обстрела которых наступающие русские не попадали! В те же орудия, в сектор обстрела которых русские попадали, было приказано не стрелять.

Однако несмотря на всю невозможность ситуации, громадность потерь (900 человек!) и численное меньшинство, русские солдаты первые укрепления захватили, тем пробудив паранойяльные чувства у турок. Было отчетливо видно, как частью побросав орудия - важнейший трофей войн той эпохи, - частью начав их свозить с валов, они бросились к посланным им с другого берега лодкам.

Отовсюду было отчетливо видно - победа полная!

И в этот момент генерал Данненберг приказывает отступать.

Турки были настолько ошеломлены представшей перед ними картине, они настолько не могли поверить в реальность происходящего, что не сделали вслед отступающим ни одного выстрела!..

Бой и приказы были классическим предательством русских. Естественно, даже младшие офицеры (русские) догадались заговорить о суде - подобном тем, которые устраивал Наполеон над своими офицерами за стократ меньшие преступления против интересов войска.

Отстоял Данненберга человек с русской фамилией, о котором во всех мемуарах вспоминают как о законченном угоднике, не способном изъясняться на русском языке, - начальник штаба армии князь Горчаков. Объяснения Данненберга были столь неумны и смехотворны (даже в рамках суверенитизма), что над ними издевались и генералы тоже, но Данненберг от немецкого командования и царя, естественно, никаких взысканий не получил.

А с какой, собственно, стати? Он ведь выполнял свой особый долг! За выполнение которого он и получал немалое денежное вознаграждение от царя-немца.

Другая история с участием полковника Баумгартена и генерала графа Анрепа впечатляет не менее - своей издевательской откровенностью.

Это было второе сражение 1853 года - под селением Четати.

Про Фишбаха те, кому вопреки очевидному выгодно было веровать, что царь предоставил командование немцам для того, чтобы выиграть войну (занять новые территории, захватить трофеи на благо русского народа), говорили, что даже генерал Данненберг на его фоне мог сойти за способного военачальника. Фишбах сделал много, но его перед "странным" сражением под Четати заменили - начатое доделывали другие "внешники", хотя тоже, естественно, немцы.

Вообще говоря, если бы хоть один из десяти в тот день погибших офицеров русской крови, накануне в пьяном ужоре бахвалившихся, что они жизнь готовы положить за Россию, пристрелил хотя бы одного немца - а их не так уж и много было, в сущности, единицы: генералы и один полковник - и был бы за это расстрелян (а какая разница, от чьей пули погибать - немецкой или турецкой), то он все равно спас бы от смерти под перекрестным огнем турецких орудий не только девятерых своих собутыльников-офицеров, но и сотни рекрутских солдат. Однако, как всегда среди исполнителей, дальше пьяного офицерского бахвальства и выяснения, кто кого "круче", дело, разумеется, не пошло.

Итак, сам полковник Баумгартен, чей отряд, несмотря на личное мужество рядового состава, был практически полностью истреблен, столь же откровенно, как и его соплеменник при штурме Ольтеницкого карантина, действовать не мог: так получилось, что единственный раз за всю кампанию 1853 года под угрозой оказалась жизнь немца. Отряд Баумгартена то окружали, то отрезали превосходящие силы турок, и угроза жизни полковника Баумгартена была более чем реальная. Если он хотел остаться в живых, то вынужден был сохранить жизни хотя бы нескольких защищавших его русских. Тут и выяснилось, что немецкие старшие и высшие офицеры вовсе не тупицы и способны командовать не хуже любого русского младшего офицера.