Следствие ведут дураки - Кондратий Жмуриков

Комиссар, все так же приглядываясь к Астахову, неторопливо поставил печать, Ваня одной рукой буквально вырвал паспорт из рук парижанина, а второй подхватил свой чемодан и прошмыгнул за ограждение. Правда, при этом он отпустил руки, и его ни к месту восставший мужской орган, подпрыгнув, натянул подол платья.

Глаза комиссара и двух полицейских полезли на лоб.

Ваня припустил к двери, пользуясь замешательством представителей капиталистической законности, выскочил на улицу, а в затылок ему, ероша и поднимая дыбом волосы на голове, плашмя шмякнул сочный, как широкая русская оплеуха, вопль на русском же языке:

— Бля, да держите эту суку, уррроды!

«Сука» затравленно хлопнула дверью, «уроды» выпали из секундного ступора и рванули к двери. Быть может, они и нагнали бы путавшегося в непривычной юбке Астахова, но тут обокраденный «француз» Жодле сам испортил положение: он оттолкнул комиссара и попытался было преодолеть заграждение без всякого штампика, а когда полицейский приемом свалил его на пол и сам, не удержавшись на ногах, грузно упал на пассажира, Жодле выхватил из кобуры полицейского пистолет и дважды выстрелил в Астахова.

По ушам всех собравшихся, оторопевших от такого поворота событий, полоснул чей-то дикий визг.

Одна из пуль угодила в перекрестье алюминиевого каркаса, а вторая, рассадив стекло, ушла на вольный парижский воздух, оставив после себя дыру пулевого пробоя с разбегающимися от нее тоненькими трещинками.

— Ой, бля! — выговорил Осип, отскакивая от стены плюющегося пулями здания, а Иван Саныч подскочил к такси и, сунув шоферу сто баксов, заорал по-русски:

— Вези, еб твою мать! Осип, че ты торкаешь свой чемодан? Садись, бляха-муха!

— О дела! — промычал Моржов, вертя головой, а Настя, бросив закуренную было сигарету, первую сигарету в Париже, прошмыгнула в салон такси.

Шофер ударил по газам, по всей видимости, прекрасно поняв, что от него требуется, хотя едва ли ему приходилось бывать в переплетах, подобных настоящему: все-таки Париж — это не Медельин и не Мехико, до последней возможности нафаршированные криминалом.

Отъехав от аэропорта на несколько кварталов, он повернул голову к Ивану и проговорил скрипучим, до довольно приятным голосом, и, к немалому удивлению гостей Парижа, на чистом русском языке:

— Ну что, только из России? «Хвост» за собой привезли, да?

— А, черт… — пробормотал Иван Саныч, а Осип обрадовался:

— Енто что, ты наш, русский?

— Ага, — ответил таксист, — тут много русских. Большая диаспора, особенно в предместьях — в Сен-Дени там, ну и так далее… Куда везти-то вас?

— А вот ты сказал Сен-Дени. Вот туда, знаешь ли, и вези, — отозвался Осип.

— «Знаешь ли…» Знаю, конечно. Тут совсем близко. Смотри, — он показал в лобовое стекло, — видишь спортивный комплекс? Ну, стадион! Вон там — «Стад де Франс»!

— Это котор?

— Это где наши французов обыграли 3:2, когда Панов два гола забил? — оживился Иван Саныч, который был страстным поклонником футбола.

— Ну да, — сказал шофер. — Да куда ты смотришь? Не там вовсе. Как говорят гиды: «Стад де Франс» встречает гостей, высадившихся в аэропорту Шарль де Голль, еще в пути, — деловой скороговоркой, удачно копируя интонации профессиональных гидов, сказал таксист с коварной усмешкой. — Стадион виден и из окон электропоезда по линии номер 13, станция Saint-Denis — Porte de Paris, и тем более с шоссе. Трудно не обратить внимания на оригинальную конструкцию, напоминающую летающую тарелку: крыша-диск подвешена на стальных тросах, которые спускаются с восемнадцати мачт. В общем, видишь? — перешел на нормальный тон водила.

— Ну да!

— Ну вот, там и есть Сен-Дени.

Осип почесал в затылке, разглядывая открывшуюся его глазам панораму, и буркнул:

— Да ты, быть может, даже знаешь, коли наш, русский: Степан Семеныч Гарпагин — слыхал такого?

По строгому лицу таксиста внезапно брызнула саркастическя улыбка, при которой на его смуглом лице образовались глубокие морщины, а шея аж повисла складками, словно «жабры» у попсового отечественного певца Витаса. Таксист рассмеялся беззвучным смехом и выговорил:

— И что ж вас к этому другу человечества дернуло-то, гости дорогие?

— А родственник он, — пискляво сказал Ваня Астахов, неожиданно для себя самого обнаружив в своем голосе нотку обиды, — мой. А че «друг человечества-то»?

— Сам поймешь.

— Стало быть, ваш Париж тоже как большая деревня — все друг друга знают, — заключил Осип.

— Вот уж нет! — возразил тот. — Девять миллионов — это тебе деревня, что ли? Просто я тоже живу в Сен-Дени, там много иммигрантов, русских особенно. А в Сен-Дени Степан Семеныч — фигура известная. Кстати, вам удивительно повезло: я могу довезти вас прямо до его дома, я просто знаю, где Гарпагин живет.

— Это чем же он так известен? — язвительно спросила Настя.

— Да хотя бы тем, что, имея черт знает сколько миллионов в банках, причем, что характерно, не в трехлитровых, как у нас в России, а в швейцарских, — при всем при этом он умудряется жить если не как нищий, то, по крайней мере, как сильно стесненный в средствах человек. В одном пиджаке уже несколько лет ходит, не снимая. Зубы ему жалко вставить. Детей вообще не… а, что о нем говорить? — проскрипел водитель.

— А мы к нему в гости приехали, — разочарованно отозвался Иван Саныч.

— А вот это зря вы. Гостей он не любит. Да и сам в гости не ходит, думает, что все только и думают о том, как бы у него побольше денег выманить или просто ограбить.

— Красно-от ты говоришь для таксиста, — подозрительно сказал Осип. — Это что же такое?

Шофер засмеялся:

— А тут все просто. Я до того, как уехал во Францию, преподавал в университете. Я же доктор наук, профессор бывший.

— Каких ето наук?

— Технических.

— Ух ты! — воскликнул Осип. — Не слабо! Никогда не видел профессора. У нас был один такой — Профессором тож погоняли, да только его на распиловке бревном зашибло. Ядреное бревно-от было… кедровое.

Пока Осип болтал с водителем, Настя и «Жанна Николаевна» во все глаза смотрели в окна. «Париж, надо же — Париж,» — несколько раз повторила Дьякова, очевидно, желая втолковать самой себе, что она в самом деле попала в столицу мира. Н-да… на фоне мокроусовских индустриально-ассенизационных пейзажей контраст был особенно ярок и очевиден.

Машина ехала по дороге, с двух сторон обсаженной зеленеющими деревьями. Справа был разбит большой сквер с высоченными ажурными фонарями, а слева уже выплывала громада знаменитого собора Сен-Дени. От собора ехали недолго: машина свернула в переулок, который почему-то напомнил Осипу его собственную деревню, только со сплошь новыми двухэтажными домами и с роскошными палисадниками, в которых и возле которых ходило бессчетное количество собак с хозяевами и без оных.

Таксист остановил машину возле забора, возле которого густо разрослись яблони, вишни и особенно виноград. За почти непроницаемой зеленой стеной слабо угадывались контуры небольшого дома в глубине сада; дом сиротливо уткнул в голубое небо две ветхие башенки, в свое время, верно, неказисто скопированные с башни собора Сен-Дени. Разумеется, в пропорции один к черт знает сколько.

— Пожалуйста, — сказал шофер своим характерным скрипучим голосом. — Он живет вот здесь. Кстати, вам, кажется, скучно не будет: там какой-то шум. Наверно, опять у Семеныча денег просят, — добавил он на прощание, глядя, как Осип выгружает свой и Настин багаж. — Если что, то я живу на соседней улице, такой дом с желтым забором. Возле старой часовни.

И уехал.

— Мерзавец! Ска-а-атина!! А-а-а… бива-ют!!

Вопли летели из глубины сада один за другим.

— Уу-у-у!!

— Тэк-с, — поежившись, произнес Иван Саныч, — мы, кажется, из огня да в полымя. От одной драки уехали, к другой приехали.

— Но орут-от, кажись, по-нашенски, — бодро выговорил Осип.

— Вот это мне и не нравится!

— Вот что, — сказал Моржов, снимая очки и убирая их во внутренний карман пиджака, — ты, Настюха, покеда посиди на чумоданах, а мы с Санычем, то бишь ентой… Жабой Николавной наведаем родственничка. А то хто-то орет, как будто его, как хряка, режут. Ну-ка, Саныч!

Иван Александрович боязливо поежился, но, поймав на себе насмешливый взгляд Насти, присевшей на чемодан Моржова, выругался про себя и последовал за Осипом, чья широкая спина уже мелькала меж зеленых парижских насаждений.

Глазам гостей из России предстала следующая сцена, которую по всем характеристикам следует отнести к числу батальных.

На капоте машины лицом вниз лежал взлохмаченный мужчина, его держал за шею и за руки, заведенные за спину, волосатый здоровяк с раскормленной мордой повара-дзюдоиста и замысловатой татуировкой на руке, — а мускулистый негр с растрепанными дредлоками методично колотил бейсбольной битой по заднице незавидно загнутого к машине господина, что-то непрестанно бормоча на диком наречии, которое Осип, при всей его нелюбви к французскому языку, таковым все-таки признать не мог.