Копье и Лавр (СИ) - Кукин Федор

— Ты верно вспомнила об орации. Это один из видов чудотворства.

— Один из видов? — возмутилась Окаста. — Уж не хулишь ли ты богов, крестьянин? Людям не дано…

Старый крестьянин, по-прежнему улыбаясь, поднял правую руку и сжал ее в кулак.

В воздухе, в трех пальцах от лица Окасты, вспыхнул язык пламени. Не белого божественного пламени, но обычного огня, какой согревает дом в холодные ночи. Аристе невольно вспомнились горящие стрелы в ночном небе.

Окаста вскрикнула и дернулась назад так резко, что едва не свалилась со скамьи. Тут и там послышались смешки: заносчивая дочь капитана в кои-то веки чего-то испугалась.

Пламя плюнуло парой искр и сгинуло. Лайус состроил гримасу боли, разжал кулак и показал амфитеатру раскрытую ладонь. На коже стремительно набухал белый пузырь от ожога.

— Кто знает, как зовется то, что я сейчас сделал?

К общему удивлению, голос подала Тигона.

— И… Ипи…

— Слушаю тебя, доблестная воительница!

— Иписемантия! — выпалила Тигона.

Кто-то хихикнул. Тигона покраснела.

— Ипсомантия, — мягко поправил Лайус. — Верно. Можешь сказать, какова ее суть?

— Ты…обжигаешься, чтобы создать огонь… отдаешь что-то или вредишь себе, и тогда что-то происходит.

По Тигоне видно было, что она слабо понимает предмет, но честно старается объяснить то, что ей все же понятно.

— Ага! Вижу, с овечки сходит первая шерсть!

Несмотря на обожженную ладонь, Лайус был, кажется, искренне доволен ходом занятия.

— С молодых дней мира боги заповедали, что люди не могут творить чудеса, когда захотят, и менять мир, как им вздумается. И хорошо сделали, скажу я вам — иным людям лопату в руки опасно дать, не то что силу чудотворства!

Иные, включая Аристу, усмехнулись, и старый крестьянин усмехнулся в ответ.

— Но добрые боги дали также закон, следуя которому, смертные могут все же нет-нет да и сотворить что-нибудь небывалое. Люди меня умней зовут его Законом Воздаяния. Я зову его так: любишь пиво пить, люби и ячмень молоть. Как ни назови, все едино: хочешь выйти за пределы того, что возможно смертному — придется что-то отдать.

Лайус взял прислоненную к нижней ступени амфитеатра палку и начертил ею на земле приблизительный рисунок храма.

— Ораторы, слуги богов, отдают свои силы в молитвах или приносят в жертву вещи и скот. Да любой ладдиец, даже и не оратор. может заслужить себе маленькое чудо, отдав что-нибудь в храм, — Аристе показалось, что взгляд старика задержался на ней. — Силы бессмертных неисчерпаемы, потому бог может раздать сколько хочет чудес своим поклонникам. Но милость богов к ораторам куда больше, потому и чудеса по их молитвам сильнее.

— Почему бы тогда всем не сделаться ораторами?

За миг до того Ариста и не думала спрашивать, но вопрос сложился как-то сам собой.

— Не получали бы по чуду зараз, а молились бы все время и все время творили бы чудеса!

Множество голов повернулось к ней. Но Лайуса из Кикинны не так просто было смутить.

— Легкая у тебя мысль. Но в том-то и соль, что нам просто живется: сегодня принесли жертву одному богу, завтра другому. Будь ты оратором, пришлось бы раз и навсегда посвятить себя одному божеству. Да еще и обеты принять, чтобы связать себя с ним. Молишься Мегисту-скитальцу — не живи в одном месте более трех дней. Служишь Тоскару-воителю — не сможешь выйти из спора, не пролив кровь. Хотела бы ты, дева, жить в оковах таких клятв и запретов?

Ариста не нашлась, что ответить. Выдержав небольшую паузу, Лайус начертил рядом с рисунком храма замкнутый круг.

— Наш брат, ипсомант, славен иным. Мы берем силу на чудо из самих себя. Из жил наших, крови и косточек. Захоти я, и здесь сей же час вырастет яблоня с плодами слаще меда. Только сам я при этом надорвусь да рухну наземь, как старый мешок с картошкой. Потому и чудотворим мы помаленьку, не берем на себя слишком многого.

— А мозно этому науциться? — выкрикнула с верхних рядов Ифина.

Ариста успела уже узнать, что красивая соседка по казарме страсть как любопытна. На каждом занятии Ифина обязательно задавала уточняющие вопросы.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

В первые недели Ариста крепко завидовала Ифине: как это ей удается каждое утро являться на построение вовремя, но с такой аккуратной прической, будто она собиралась не менее часа?

Впрочем, соседка была все же не идеальна: в учебных боях она часто пропускала удары. Один такой удар даже выбил ей кусочек резца. С тех пор Ифина немного шепелявила, когда задавала свои бесконечные вопросы.

— И да и нет, — ответил старый Лайус. — Ипсомантия тоже дар богов. Никто не знает, кому и за что он будет послан. Но получив, придется оттачивать его, как нож, чтобы сделаться настоящим умельцем.

Боковым зрением Ариста заметила, что на этих словах Тигона машинально сжала правую руку в кулак, повторяя магический жест крестьянина. Должно быть, размечталась, каково это — быть чародейкой.

— А какое нам до всего этого дело? — выпалила Окаста.

Девушка закипала с того самого момента, как Лайус напугал ее огненным языком, и вот наконец взорвалась.

— Здесь учат ремеслу войны, а не бабкиным наговорам! Никто из нас колдовать тут не думает!

Окаста грозным взглядом окинула амфитеатр, бросая вызов каждому, кто вздумает оспорить ее слова.

— Гонец, пробежавший Орифийскую дистанцию! — догадка ударила Аристе в голову, как молния. — Он был ипсомантом!

— Что?! — Окаста развернулась к ней с таким лицом, будто Ариста сказала жуткую грубость.

— Чтобы предупредить союзный отряд, он пробежал пятнадцать миль за полчаса, в полном боевом снаряжении! Даже ты так не сможешь!

— Верно! И сразу зе он рухнул замертво! — подхватила Ифина.

— Ну? Как человек мог такое сделать, если не чудом?

— Истинно так! — одобрительно вскричал Лайус. — Имя того гонца не сохранили молва и летописи, но все мы помним его подвиг. Не промчись он эти пять миль, и уже три поколения мы бы жили под пятой Хеменидов. И это…

Между рисунками храма и круга он начертил образ меча.

— Это говорит о том, сколь важно на войне чудотворство. При осаде и штурме города пуще глаза надо беречь храмы и ораторов: их молитвы могут спасти нас и в самый черный час! Один ипсомант на фалангу — уже немалая сила, ведь он может бежать как лань и бить как трое мужей!.. если накануне наестся от пуза. Выступите в поход без провизии — оголодаете. Но выступите без жертвенных животных — и удача изменит вам в битве в наихудший момент!

Лицо Лайуса вдруг омрачилось. Будто бы тень пробежала по его живым чертам, и вместо крестьянского ехидства в голосе зазвучала суровость.

— К тому же, — сказал он, — враги ваши тоже могут призвать чудеса. И не все они так ясны и честны, как эти, — он ткнул палкой на символы под ногами. — Есть искусства страшные и запретные, к которым толкают смертных алчность или отчаяние. Знает ли кто из вас, о чем я сейчас говорю?

В амфитеатре повисла тишина. Солнце скрылось за набежавшим облаком, с моря дунул холодный ветер. Лайус начертил на земле последний знак — змею с разинутой пастью. И только потом заговорил снова.

***

Толпа на агоре ревела и лютовала. Над площадью судов и гражданских собраний висел надрывный, неослабный вой женщины. Так воет человек, чью душу убили, оставив тело доживать свой век.

— Сера и ад! — выругалась Ариста, когда ей пятый раз саданули локтем в плечо. — Тигона, держись за мной, затопчут!

— Пустите!

— Куда прешь?!

— Дорогу!

Девушкам из Стратегикона — Аристе, Тигоне и еще десятку других — пришлось поработать локтями и коленями, чтобы пробиться к капитану Ио и другим наставницам. Только там, в передних рядах толпы, они смогли разглядеть, что творилось на площади.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

В центре агоры высилось большое кострище; отборные дрова из сосны еще сочились ароматной смолой. На вершине костра, связанный по рукам и ногам, лежал стройный здоровый юноша, раздетый догола. Пока вокруг бушевало людское море, он ничего не говорил, лишь тяжело дышал да бешено водил глазами по лицам в толпе.