Миллионы глаз - Лев Зильвер

Павел умолк. Василий сидел нахмуренный, злой.

— Васька, идея! — Павел хлопнул по плечу приятеля. — Что, если нам сегодня к нему отправиться? Потолкуешь с ним, — может, действительно что-нибудь полезное посоветует.

Василий растерянно пожал плечами.

— Неудобно, пожалуй, все-таки иностранец. Ты бы лучше его еще раз сюда вытащил. Собрали бы ребят, поговорили.

Павел укоризненно покачал головой.

— Честное слово, ты ребенок. Ты хочешь, чтобы иностранец в присутствии всех назвал тебя неподготовленным, выругал за технику. Брось, не давай повода дружкам-приятелям болтать о случайности твоих успехов. Сейчас не время для этого. Спартакиада не за горами. Поедем лучше.

Павел решительно встал и направился к выходу. Ладынин медленно двинулся за ним.

Господин Рунке был очень гостеприимен. Он восторженно отзывался о русских спортсменах… Но техника, техника неважная…

Он показывал гостям иностранные журналы, с блестящих страниц которых глядели мировые спортивные знаменитости; говорил, что со многими из них хорошо знаком.

Василию не терпелось, хотелось поговорить о технике бега. Наконец он задал вопрос. Господин Рунке добродушно улыбнулся.

— Вы очень нетерпеливы. Не беспокойтесь, всему свое время. И о технике поговорим, — я вас еще по косточкам разберу.

Рунке говорил с акцентом. Низенький, с подвижным круглым лицом, подстриженный ежиком, он невольно располагал к доверию. С ним было просто, рассказывал он презабавные истории, и Василий чувствовал себя отлично.

— Оскар Христофорович, что это у вас? — Павел вертел в руках маленький черный ящик.

Приятели немного выпили. Раньше Василий почти не пил; крепкое пряное вино путало мысли, разливало по телу приятную усталость. Василий сидел на диване, рядом с хозяином.

— Тише, тише вертите! — Оскар Христофорович замахал руками на Павла. — Это фотоаппарат, он заряжен.

Но Павел разобрался в хитроумном ящичке.

— А ну, сидите смирно! — шутливо скомандовал он, навел аппарат на Василия и Рунке и щелкнул.

В этот вечер разошлись поздно. Оскар Христофорович пригласил Ладынина заглянуть к нему через два дня.

Прасковья Сергеевна ждала сына. Последнее время ей редко удавалось видеть его. Со своим новым приятелем Павлом Вася был неразлучен. Прасковья Сергеевна радовалась их дружбе. Павел казался парнем хорошим, простым, вежливым. Он заботился о Васе, о его режиме, тренировках. Но сегодня настроение Прасковьи Сергеевны немного испортилось. Вечером к Василию пришел его старый приятель, комсомолец Андрюшка Семенов. Васи не было дома. Из разговора с Андреем мать поняла, почему сын отошел от старых друзей.

— Вы поймите, Прасковья Сергеевна, не хотели мы Ваську обидеть, а он сразу на дыбы, — оправдывающимся тоном говорил Андрей. — Ну, да не он это: науськивает его чорт этот длинный.

И сейчас мать ждала сына: хотелось поговорить с ним, поругать, что скрыл от нее свою обиду и ссору со старыми друзьями.

Василий пришел поздно. У него был усталый и довольный вид. Объяснение с сыном Прасковья Сергеевна решила перенести на завтра. От ужина Вася отказался — хотелось спать.

Уже выходя из комнаты, погасив свет, по старой привычке, мать подошла поцеловать сына. Василий спал. Наклонилась к нему и почувствовала запах вина. Это было неожиданно. Вася рюмки в рот не брал, а сейчас, в решающие дни тренировок, перед самым отъездом, начал пить. Осторожно отошла от кровати, забыв поцеловать.

Вторая встреча Ладынина с господином Рунке носила еще более дружеский характер. Василий рассказал, как он тренировался, под чьим руководством. Оскар Христофорович слушал внимательно. Он говорил, что все это ему нужно для того, чтобы знать спортивные данные своего молодого друга и будущего ученика.

Вечер кончили в ресторане. С эстрады раздавались тягучие звуки танго.

Василий несколько раз танцовал с беловолосой накрашенной девицей. Оскар Христофорович был в восторге.

— Вы молодец, вы настоящий мужчина! — говорил он каждый раз, когда утомленный, захмелевший Вася возвращался к столику. — Вы тип европейского спортсмена… Надо уметь жить!

И Рунке увлеченно рассказывал Ладынину о жизни чемпионов за границей.

— Да! — внезапно вспомнил Оскар Христофорович. — Вы же еще не видели.

Он извлек из бокового кармана фотографическую карточку и показал Васе. На фотографии он и Ладынин в дружеской позе сидели на диване. Рука Оскара Христофоровича покоилась на Васином плече.

— А ну, пишите, — сказал Рунке и перевернул карточку. — Хочу иметь память, а то чемпионом станете, загордитесь, узнавать не будете. — Оскар Христофорович протянул «вечную ручку».

Василий вывел: «На память. В. Ладынин».

Позже, у себя в номере, гостеприимный Оскар Христофорович вручил молодому другу замечательные часы-секундомер.

— Ничего, ничего, — говорил он, добродушно улыбаясь, — заплатите, когда деньги будут, я подожду.

В этот день Павел пришел необычно рано. Василий завтракал. Мать шила в соседней комнате.

— Слушай, Василий, — не поздоровавшись, взволнованно заговорил Павел: — неприятная новость. — Павел оглянулся на дверь и пододвинулся к приятелю. — Ты, оказывается, вчера был у Рунке.

— Ну да, ведь ты же знаешь об этом, при тебе договаривались.

— Да, да, — Павел кивнул головой, — не в этом дело. Неприятность большая. Органы НКВД предложили Рунке немедленно выехать за границу. Ты понимаешь, он, оказывается, кроме своих представительских дел, еще кое-чем занимался. Такой негодяй, шпион проклятый!

Василий был поражен.

— Что ты говоришь? Откуда ты узнал?

— Я сегодня встретил Рунке. Он шел ликвидировать какие-то дела фирмы… Кстати, Вася, — у Павла было встревоженное лицо, — ты никаких глупостей не натворил, когда был у него? Я что-то никак не пойму записки, которую он просил передать тебе. Вот, возьми.

Письмо господина Рунке было невелико.

«Уважаемый друг, — писал Оскар Христофорович, — обстоятельства вынуждают меня уехать раньше срока. Очень жалею, что не смогу заняться повышением вашей спортивной техники. Льщу себя надеждой, что дело еще не окончательно потеряно. Небольшой долг, — писал Оскар Христофорович, — за секундомер и ужин в ресторане прошу занести по прилагаемому адресу моему другу Фрицу. Так и спросите, — его там знают.

(Далее следовало подробное название улицы и дома в городе, в котором должна была начаться спартакиада.)

Зайдите непременно. Кроме всего прочего, получите ценные справки о ваших противниках на спартакиаде.

Считаю долгом предупредить, что в случае вашего отказа посетить моего друга Фрица я вынужден буду обратиться письменно в Комитет по делам физкультуры и спорта, переслав туда же нашу дружескую фотографию с вашей собственноручной подписью. Но я надеюсь, что этого не понадобится делать. Будем откровенны: дружба со мной не может не подорвать доверия к вам и вашему другу Павлу, а это — конец выступлениям, конец спортивной карьере. С глубоким почтением. Рунке».

В комнате наступило молчание.

— Вася, в чем дело? Объясни, — спросил Павел, не сводя глаз с приятеля.

— Что объяснять! — почти закричал Василий. — Свел меня с гадиной, а сейчас объяснений спрашиваешь!

Павел медленно поднялся.

— Ну, ты… — злобно проговорил он. — С больной головы на здоровую валить нечего. Глупости натворил, а я виноват!

Ладынин сидел понурившись, молчал.

— Вася, расскажи подробно, в чем дело, — уже мягче произнес Павел; снова опускаясь на стул.

И Василий подробно обо всем рассказал. Когда кончил говорить, поглядел на Павла. Тот улыбался.

— И это все? — радостно проговорил он.

— Да.

— Дурья голова! Так что же мы с тобой с ума сходим? Вся история выеденного яйца не стоит. Зайдешь к этому самому Фрицу — и все в порядке.

— Что ты? Я уверен, что все это подстроено, запутать хотят…

— Брось, Васька! — Павел рассмеялся. — Тебе уже кошмары всякие начинают казаться. Скажите, пожалуйста, какая птица, охотиться за тобой будут… Ерунда! Ты лучше подумай, что будет, если в комитете получат письмо Рунке и фотографию. Скомпрометирован вконец и ты и я! А там попробуй докажи, что мы не дружили с ним, что других дел между нами не было.

Павел говорил долго, горячо, настойчиво, и постепенно растерянный, напуганный Ладынин убеждался, что действительно лучше всего принять совет приятеля: зайти там, за границей, к какому-то чортову Фрицу, а пока обо всем молчать.

Друзья уходили вдвоем. В соседней комнате мать была занята шитьем. Увлеченная работой, она не подняла головы и не ответила на поклон Павла.