Журнал Наш Современник №11 (2002) - Журнал Наш Современник

Настя приходила. Переписывала из книги страницы о Рождестве, влуплялась в телевизор, лежала с собаками. Уже к вечеру она должна явиться к мужу. Взяли сапоги и отнесли подбить подковками. “Проводи меня до остановки”, — попросила. Раньше никогда меня с собой не брала. Мешал. Хлопьями летел мокрый снег. Зонтик сломался. Живу как во cнe. Настя ушла в свою жизнь, как уходят в пространство дни. Она еще не чувствует времени. Нашел запись, неужели она в пять лет так сказала: “Обожаю гром. Обожаю гром, когда сидишь в маленьком доме. А в большом, знаешь, как страшно”.

На юге России заметнее, как исчезает все стародавнее, русское. Почти нет журналистов, которые бы смотрели на жизнь по-русски и писали так же. Как-то я сказал про одну газету, что она русская, но на самом деле она номенклатурно-советская, и считают ее русской потому, что она не печатает евреев.

...И нынче, когда они уже не сидят в партийных кабинетах и не приветствуют нас ленинским жестом с трибуны, “отличительной их особен­ностью являются” неуловимость, рассеянное выслушивание ходока, равно­душие к любой судьбе. Они слушают и в эти минуты убегают от просящего.

В воспоминаниях провинциального генерала нет ничего, кроме одного: видите, я их знал, наших вождей, М. А. видел даже в калошах, я здоровался с ними, а вы — нет. Но с каким гонором он ходит. Каждый раз я думаю: потому и проиграли страну, что генералы походили на графоманов.

Стало мне безумно жаль не ранней молодости, а недавнего девятилетия, которое не повторится. Так не хочется стареть!

Хожу по базару, по магазинам. От бедности своей я страдаю, но горжусь тем, что в это предательское время я не богатый.

Ноябрь. Грустно и горько мне бывало после возвращения из Союза писателей, где от местных графоманов, жалких в своей провинциальности хуторян, ничего не услышишь, кроме гадостей друг на друга или волокитных разборов воров-издателей. Принесешь домой газет, журналов, купишь еще нечаянно в магазине книгу и тотчас уткнешься читать. Я всегда любил что-нибудь почитать для освещения души — это и мемуарное и что-нибудь о секретах ремесла или строчки о России. И вот прочитаешь что-то чудесное (ну, пусть из записных книжек), вспомнит кто-то, среди кого жил, с кем разговаривал, и так обидно! А где, среди кого прожил я? Что слышал?

...Мы отдали Союз писателей графоманам. Мы отдали наш Союз так же, как в России отданы кому попало заводы и недра. Пока мы сражались за чистоту русских рядов в литературе, хитрые графоманы на время примкнули к нам (хотя нигде не рисковали и жили, набрав в рот воды). Но едва страна покатилась к капитализму, они тотчас предали все и, подобно врагам нашим, кинулись на захват сфер влияния и законно принадлежащих настоящим писателям (а не графоманам) прав. Повторяю! Наше литературное бытие убито не демократией (даже), а графоманами. В общественно-политическом смысле графоман — всегда предатель. У него одна вечная задача: выкрутиться, спастись. Если за крик “моя Россия!” дадут 40 тонн бумаги, он пристроится к этому крику. Одновременно графоман и за демократию, за, так сказать, Сенной рынок. Графоману даже не снилось, что для его широкого кармана наступят такие золотые времена. Но в беседе с патриотами он скажет: “Какое проклятье! Жить невозможно! Что они наделали, эти Гайдары!” В жадности своей он не различает позиции газет и бежит в любую, где возьмут его объедки. Еще мгновение — и графоман присвоит себе все.

20 декабря. Позавчера умер в Магадане знаменитый певец Вадим Козин.

(Окончание следует)

Юлий Квицинский • Отступник (продолжение) (Наш современник N11 2002)

Юлий Квицинский

ОТСТУПНИК

ЖИЗНЕОПИСАНИЕ

Глава VI

ПЕРЕСТРОЙКА

В маленькой квартире в доме на улице Бочкова, где проживал раньше Шукшин, было людно и шумно. Справляли день рождения хозяйки. Гостей, как обычно, было больше, чем мест за столом. Закусок больше, чем могла бы съесть рота солдат. Водки, коньяка, вина и пива — море разливанное. Женщины продолжали суетиться на кухне, помогая хозяйке. Мужики частично курили, частично “говорили за политику”, частично в очередь звонили куда-то по телефону.

Андрей поздоровался. Обошел знакомых и полузнакомых, пожимая руки и лихорадочно вспоминая, как же зовут того лысого геолога и ту гримершу с Мосфильма, которую он обычно видел раз в год и только здесь. Публика была разношерстная. Инженеры, артисты, научные работники и еще Бог весть кто. У хозяина квартиры, полугрузина Гоги, было много друзей и московских, и немосковских. Инженер-самолетостроитель, он вечно мотался по авиазаводам на Украине, в Узбекистане, в Грузии и на Волге. Домой вез дыни, редиску, урюк, вино и новых знакомых. Говорить с этим народом было весело и интересно.

Застолье началось с длинного и цветастого тоста за здоровье именинницы. Потом пили за родителей, за детей, за тех, кто в море. Повторяли на разные лады тосты за хозяйку, хвалили хозяина, рассказывали анекдоты. Народ с каждой рюмкой веселел. Хозяин тянулся к симпатичной гримерше, которая со смехом била его по рукам. Артисты рассказывали, как заведено, последние сплетни с киносъемок. Инженеры с жаром спорили, стоит ли продолжать работы по созданию сверхзвукового пассажирского Тy. Женская часть разошлась в мнениях по поводу целесообразности приобретения вьетнамского серебра. Ученые из ИМЭМО с важным видом что-то бубнили о признаках завершения экономического подъема в США и неизбежной рецессии.

— Ребята, — крикнул через стол Гоги, — кончай про рецессию. Все мы знаем, что они там загнивают и что предсказывать экономический кризис в США — самая спокойная и доходная профессия в советской науке. Кризис не наступает, зарплата идет, книжки пишете и за границу ездите. У них кризиса нет, и хрен с ними. А у нас в магазинах ничего не купишь, зато на столе все есть. Они к нам как в гости придут, так и глаза на лоб. Так что в мире существует справедливое равновесие. И слава Богу! Давайте за мир! С неба звездочка упала, — заерничал Гоги, — прямо милому в штаны, хоть и все там разорвало, лишь бы не было войны! Правильно я вопрос ставлю, девушки? Пьем за борцов за мир в лице нашего единственного дипломата! — Гоги потянулся рюмкой к Андрею.

Выпили. Зажевывая водку красной гурийской капустой, Гоги поинтересовался, как там дела на женевских переговорах, удастся ли уговорить американцев не расставлять в Европе свои “Першинги”.

— Нехорошая это штука, понимаешь, генацвале. Говорят, они могут этой ракетой в форточку сортира нашего Генерального секретаря попасть. Ага, прямо в форточку! Это что же такое! А мы Рейгана в его сортире не накроем. Чего там наш новый Генеральный думает?

— Не знаю, — пожал плечами Андрей. — Он только что пришел. Симпатичный. Делами, похоже, интересуется, в материю вникает. Это уже хорошо...

Стол притих и внимательно слушал. Вмешался Юра Коровин, старый друг Андрея, из ИМЭМО:

— Почитайте его речь на апрельском пленуме. Не знаю, как вы. Сейчас многие говорят, что это сигнал. Пишут, что грядут перемены. Может быть. Я лично ничего не вижу пока. Слова разные красивые он говорит. Но мысли нет. Ребята из МГУ, с которыми он учился, рассказывают, что троечником был. Середняк. Ванька из деревни. С тех пор, конечно, мог и развиться. Большой путь все же прошел. Но пока я ничего выдающегося не вижу...

Продолжать эту тему было как-то неловко. Народ за столом начал перегляды­ваться. С одной стороны, Юрка вроде ничего такого и не сказал. Подумаешь, новость какая, что Генеральный новенький и к нему надо еще приглядеться. Все так думают. С другой, вдруг кто-нибудь доложит. Потом в партком вызовут. Нет, конечно, не вызовут. Сейчас уже не то время. Но все же. Новая власть она как новая метла. Кто его знает. Да и не хочется сомневаться, хочется верить, что будет лучше. Оно, конечно, и сейчас неплохо сидим. Но можно же лучше. Чтобы зарплата была побольше, чтобы шмотки импортные в магазинах были, чтобы магнитофоны и видаки у нас стали делать хорошо и дешево, чтобы за границу побольше и почаще пускали.

Наступившую паузу прервала Даша, гримерша с “Мосфильма”.

— Ну-ка, плесни мне чего-нибудь, Гоги, — решительно промолвила она. — Знаешь, Юрка, — сказала Даша, — и мне, и тебе, и всем нам надоело, что нами правят немощные старики. Ждать от них нечего. А что менять что-то нужно, это ясно всем. Застой у нас как при Брежневе начался, так и не кончается. Я тоже эту речь на апрельском пленуме читала и перечитывала. Ничего там нет. Прав ты. Обычное балаболство. Но, может быть, у него пока и не получается сказать больше. Вокруг него-то все старые кадры. Небось в оба за ним смотрят. Надо время ему дать, чтобы развернулся. В общем, я беспартийная, и вся мне политика до лампочки. Вы меня знаете. Но предлагаю выпить за нового Генсека. За надежду.