Глиняный бог - Анатолий Днепров

— Хотите получать в три раза больше? — спросил Семвол, не спуская глаз с Родштейна.

— Хочу получать в пять раз больше.

— В четыре, — поторговался Семвол.

— Хорошо, — ответил Родштейн. — Кроме того, вы должны позаботиться о том, чтобы мне вернули мои ценности.

— Какие там еще у вас ценности? — насмешливо спросил Семвол.

— Те самые, которые у меня украли ваши соотечественники в Зондерштадте.

— Если они их и взяли, то по праву победителей, — небрежно бросил полковник.

— Мне наплевать на то, что вы победители. Я вам нужен — верните мне мое добро. Вот и все.

Родштейн бесцеремонно повернулся к полковнику спиной и стал рассматривать стены кабинета.

— Ладно, я прикажу вернуть вам ваши ценности. Что вы умеете делать? — спросил Семвол, внутренне возмущаясь его наглостью.

— Все, что вам нужно. Так как вы все равно ни черта в науке не понимаете, то, наверное, по–вашему, очень многое. Коротко, я атомщик–экспериментатор. В. наше время это самая грязная и самая высокооплачиваемая работа.

— Почему же самая грязная? — усмехнулся Семвол.

— Потому, что мы работаем на массовое убийство людей.

— И вас не мучают угрызения совести? — иронически спросил Семвол.

— Не больше, чем вас, — ответил Родштейн. — Мы работаем, чтобы убивать русских, они работают, чтобы убивать нас. Вот и вся логика. Пока тебя не убили, нужно накопить денег, чтобы построить надежное противоатомное убежище.

— А я думал, что вы просто скряга! Оказывается, вы собираетесь построить персональное убежище! — рассмеялся полковник.

Родштейн подошел вплотную к письменному столу, навалился на него всем телом и прохрипел:

— Только богатые кретины вроде вас, шеф, тратят деньги на автомобили, загородные виллы и на драгоценности для алчных любовниц. Вы ведь не понимаете, что при атомном взрыве все это становится обыкновенным горючим. Я же на свои деньги, когда наступит время, построю в одном укромном местечке земного шара нору собственной конструкции, залезу в нее и буду наблюдать, как вы станете испаряться. После того, как ваши вонючие тела в виде пыли и радиоактивных газов будут развеяны в ионосфере, я выползу наружу, соберу все то, что еще можно будет называть людьми, и каждый день буду вдалбливать в тупые головы оставшегося человечества прописные истины: наука — это подлость, цивилизация — глупость, техника — преступление, книги — самоубийство. Короче говоря, я позабочусь о создании на земле такого золотого века, которого заслуживает и к которому стремится современное человечество.

— Не слишком ли пессимистично, Родштейн? — воскликнул Семвол. — Ведь то, что вы предсказываете, возможно только в том случае, если “Омега” будет разработана обеими сторонами?

— А вы думаете, что русские будут ждать, пока “Омегу” разработаете вы? — спросил Родштейн с удивлением учителя, который обнаружил, что ученик не знает давно пройденного урока.

— А почему вы думаете, что они ее разработают раньше нас?

— Потому, что они раньше начали, шеф. Наш фюрер кое в чем недооценивал русских. Вы, кажется, повторяете его ошибки.

Семвол поморщился. Второй раз сегодня упоминают о каких‑то русских работах, аналогичных “Омеге”, и вторично говорят, что они начаты раньше.

— Оставим пока философию и вернемся к делу, — сказал полковник. — Что вы скажете о Мюллере?

— Талантливый физик и вдобавок дурак.

— Почему дурак?

— В ядерных делах он разбирается лучше любого, кто в них замешан. А дурак потому, что верит, будто его исследованиями воспользуются для какого‑то всеобщего блага. Я надеюсь, что разговор с вами заставит его поумнеть.

— Так. Все, Родштейн. Вы можете идти. Будем считать, что договор между нами заключен. О ваших ценностях не беспокойтесь. Их вернут.

Родштейн вышел из кабинета, не попрощавшись.

5

Мюллер и Семвол изучали друг друга очень долго. Мюллер разглядывал полковника как исследователь, как будто перед ним находилось представляющее научный интерес живое существо с другой планеты. От его взгляда не ускользнули ни слегка растрепанные после сна седые волосы, ни полированные ногти. От этого пристального взгляда полковнику стало неловко, и он на мгновенье утратил привычную уверенность в себе.

В этом молчаливом поединке взглядов Семвол выступал в роли покупателя, пытающегося за внешней оболочкой вещи угадать ее внутреннюю ценность. Казалось, Мюллер был отрешен от своего тела и весь состоял только из большой красивой головы, наполненной драгоценным веществом.

Именно эта умная голова и путала полковника. Как ни силился Семвол мысленно проникнуть в душу державшегося с достоинством ученого, он ничего не мог в нем разгадать, кроме того, что он чертовски умен.

“Черт его знает, — подумал Семвол, — если я продумываю партию на десять ходов вперед, не способен ли Мюллер опередить меня на все двадцать?”

Семвол решил начать с “психологической разведки”. Он спросил, слегка улыбаясь:

— Вам, по–видимому, господин Мюллер, пришлось перенести много неприятностей в годы войны?

— Не больше, чем другим, господин полковник Семвол, — ответил Мюллер.

“Ого! Ход конем! Откуда он знает мое имя и то, что я полковник?” — как молния, пронеслось в мозгу у Семвола. На мгновенье он растерялся. Мюллер улыбнулся широко и открыто.

— Вы удивляетесь, откуда я знаю ваше звание и ваше имя? Я просто слышал, как о вас говорили солдаты, сопровождавшие нас сюда.

“Проклятые болтуны. Вот и военная тайна в наше время!”

— Но я надеюсь, они не говорили, что с вами будет беседовать именно полковник Семвол? — сухо спросил полковник.

— Нет, они действительно этого не говорили. Но они очень красочно вас описали. Один из них сказал, что ваша голова напоминает старую тыкву, на которую для смеха наклеили немного седых волос.

Семвол совсем растерялся, не зная, как продолжать разговор. Но, глядя в искрящиеся весельем глаза Мюллера, начал сперва тихонько, потом все громче и громче смеяться.

— Вот и законспирировался! — воскликнул он. — Ну, ладно, доктор Мюллер, уж если дело обстоит так, будем знакомы, я действительно полковник Семвол. Только, ради бога, никому об этом не говорите!

Последние слова Семвол произнес таким тоном, будто он и Мюллер — старые друзья, между которыми могут быть свои секреты.

— Хорошо, я об этом никому не скажу, — сказал Мюллер.

Семвол был доволен. Он решил, что ситуация не ушла из‑под его контроля и что ход Мюллера был удачно, даже с пользой для дела, нейтрализован. Ему казалось, что он завоевал доверие ученого.