Третий Вавилон - Андрей Столяров

Опять вспыхнуло, и шары затрещали. Когтистая лапа сатаны давила их в небе. Я увидел, что демиург повернулся, но почему-то не уходит, — он стоял странно покачиваясь, будто пьяный, а потом упал лицом вперед, и хитон его задрался, обнажив мускулистые ноги в плетеных римских сандалиях, какие обязан носить каждый посвященный. Я нагнулся над ним и попытался поднять. Зрачки его закатились. Он был мертв.

От леса, от сплетенных пурпурных теней, отделился Бьеклин с пистолетом в руке и тоже посмотрел, — собирая в мелкие складки кожу вокруг глазниц.

— А ведь я даже не успел выстрелить, — растерянно сказал он.

6. В ЛЕСАХ ПОД МИНСКОМ

Гауптштурмфюрер похлопывал стеком по черному сияющему голенищу.

— Хильпе! Вы уверены, что за ночь ни одна собака не выскочила из этой паршивой деревни?

— Так точно, господин гауптштурмфюрер! Я лично проверял караулы.

Староста, мнущий картуз поодаль, подтверждая, затряс клочковатой, сильно загорелой яйцеобразной головой.

— Нихт, нихт… Все по хатам…

— Что он бормочет?

Он говорит, что все жители деревни на месте, господин гауптштурмфюрер!

— Смотрите, Хильпе, вы головой отвечаете за секретность операции.

— Так точно, господин гауптштурмфюрер!

Маленький полный Хильпе тянулся на носках, но едва доставал до подбородка офицеру СС.

— Вы двинетесь через час после нас. Направление — деревня Горелое. Там ссадите людей, скрытно выйдете к Мокрому Логу и займете позиции на краю леса, перекрыв выход из болот. У вас будет три пулемета. Кажется, вам что-то неясно, Хильпе?

— Болото непроходимо, господин гауптштурмфюрер, — низенький Хильпе даже взмок от того, что приходилось возражать начальству. Но гауптштурмфюрер благосклонно кивнул.

— Правильно, Хильпе. Непроходимо. Именно поэтому Федор поведет свой отряд туда.

— Есть там тропки, герр комендант, — подобострастно сказал староста, напряженно прислушивающийся к гортанным звукам чужой речи. — На карте оно, правда что не того, а тропки есть, — местные ходят… Проведем вас, можете не сомневаться…

— Ваша задача, Хильпе, сдерживать партизан до тех пор, пока не подойду я с двумя ротами. Мы прихлопнем Федора на окраине болот. — Гауптштурмфюрер поднял одутловатое с прозеленью бессонницы лицо к озаренным верхушкам берез и длинно вдохнул прохладу хрящеватым носом. — Какое утро, Хильпе! Да у вас тут просто санаторий… Перед выходом деревню сжечь!

— Слушаюсь, господин гауптштурмфюрер!

Утро в самом деле было чудесное и, когда машины, скрежеща на проваленной дороге, пятнистыми тушами зарылись в лес, то солнце уже вытекло из горизонта и теплое туманное золото его обволокло воздух. Вспыхнули сухие иглы на соснах. Загомонили птицы. Пестрая сорока, выдравшись из ветвей, уселась на самую макушку и заверещала, напрягая все свои мелкие силы. Связной отряда, примостившийся в развилке могучих лап, вздрогнул и чуть не выронил бинокль.

— Тьфу ты, зараза! — в сердцах сказал он.

Отсюда, со всхолмленной высоты, грузовики казались безобидными навозными жуками, которые едва-едва скребут лапами по желтой глине. Но за ними в хрупкую и прозрачную сентябрьскую голубизну поднимался черный столб дыма.

— Что делают!

Обдирая колени, связной скатился вниз и побежал по хвойному склону в распадок — там его ждала лошадь. Через полчаса — охлюпкой, подпрыгивая на острой спице — он ворвался на поляну в красном сосновом бору и, бросив поводья, растягивая губы вдоль десен, соскочил у бревенчатой землянки.

— Пропусти к командиру!

— А зачем тебе командир?

— Говорю: пропусти — срочное донесение…

И когда вышел коренастый бородатый человек, одергивающий гимнастерку за широким ремнем, то связной фыркнул, как кот, — одной фразой:

— Идут, товарищ командир, четыре грузовика на Горелое, сам видел, деревню подожгли, сволочи…

Командир задумчиво, будто не видя его потное, взъерошенное, возбужденное лицо, кивнул: — Хорошо, отдыхай, — и вернулся в землянку, где мигала редкими хлопьями коптилка на стене, а посередине, отъединенный пустым пространством, горбился на шершавой табуретке человек в изжеванном городском костюме:

— Как выглядит этот офицер?

— Гауптштурмфюрер Лемберг? — высокого роста, бледный, худощавый, отечный, волосы белые, неприятно щурится все время, — сразу же, не задумываясь, ответил человек. — Хильпе, комендант, — низенький, толстый, суетливый, подстрижен бобриком…

— Ну, коменданта он мог видеть в Ромниках, — сказал привалившийся в углу комиссар. Поправил ватник на ознобленных плечах и отхлебнул ржавый брусничный чай из помятой кружки.

— А староста? — спросил командир.

Человек на табуретке опустил набрякшие веки. Он опять до осязания зримо увидел продолговатую тесную комнату, в неживом полумраке которой угадывались комод и громоздкий шкаф, а на вешалке подолами и рукавами теснилась одежда. Он никогда раньше не видел этой комнаты. Он мог бы поручиться. Шаркнула дверь — неуверенно, как больная, появилась женщина, закутанная до самых глаз в толстый платок, подошла к окну и не сразу, несколькими слабыми движениями отдернула плюшевые шторы. Проступил серый тревожный отсвет, крест-накрест перечеркнутый полосками бумаги. А за ними город, — город и река в гранитных берегах, подернутая шлепаньем дождя.

— Что с вами, Денисов?

Он очнулся.

— Извините, я не спал трое суток… Староста — лет пятидесяти, среднего роста, почти лысый, на голове — клочья бумажные, очень темное лицо, щербатый, все время улыбается, облизывает губы…

— Дорофеев это, больше некому, — определил комиссар. — Увертливый, сволочь, никак до него не дотянуться.

— Ты вот скажи: проведет твой Дорофеев сотню человек через болота или не проведет? — спросил командир.

— Проведет.

Тогда командир выложил на стол пудовые кулаки с надутыми узлами вен.

— Немцы двумя ротами вышли из Новоселка и движутся сюда по лесной дороге, — сообщил он.

У Денисова ввалились небритые щеки.

— Ну что же сделать, чтобы вы поверили мне!..

— Вообще-то лучше, чем Бубыринские болота, места не придумаешь, — неторопливо сказал комиссар. — Колдобина на колдобине, сам черт увязнет. Но если проводником будет Яшка Дорофеев… Он тут лесничил и каждый омут не хуже меня знает…

Командир с досадой впечатал кулаками по оструганным доскам.

— Задача!.. Это же только сумасшедший пойдет через Марьину пустошь, — голое место, бывшая гарь, укрыться негде, перестреляют, как рябчиков. У нас — лошади, обоз, трое раненых… — Он пересилил себя и крикнул громовым басом. Сапук! Спишь, Сапук, чертова коза, цыган ленивый!