Твердыня тысячи копий - Энтони Ричес

– Что уши-то поразвесили? Басен не слыхали? Нашли кому верить… А ну, герои-тыловики, разошлись и занялись делом. Бегом!

Легионерам не требовалось повторять дважды. Каждый побрел к своему подразделению, начальник караула тоже развернулся, собираясь уходить, как вдруг наткнулся на выставленный в грудь палец и пристальный взгляд.

– Кроме тебя, Циклоп. И ты, Шрамолицый, тоже не спеши. Разговор есть.

Одноглазый тессерарий покорно кивнул, не позабыв о своих стычках с Юлием еще до того, как им заинтересовался Марк, который и вытащил Циклопа из спирали нарушений уставной дисциплины и все более жестоких наказаний.

– Начальник караула, где твой центурион? Отвечать.

Август показал на палатку за спиной.

– Мы как вернулись в лагерь, он ни разу не вышел.

– А твой опцион?

Шрамолицый тоже решил поучаствовать в беседе.

– Он с ранеными. Велел мне воды принести.

Центурион подался ближе, буравя глазками Шрамолицего и крепко хватая его за тунику.

– Вот и принеси. А здесь тебе нечего делать. Понял? Да, и кстати, попутно маленький совет. Если еще раз услышу, как ты распинаешься про своего Корва и его сегодняшние подвиги, тебя ждет болезненный урок на тему «Закрой пасть». Поговаривают, будто ты над своим центурионом трясешься, как клуша над цыпленком, болтаешь о нем каждому встречному и поперечному. Может, это тебя, а не меня надо бы звать гарнизонным сортиром? Раз на большее ты не способен? А теперь пошел вон.

Весь побагровев, Шрамолицый зашагал прочь, кипя гневом, но мясистый центурион уже забыл о нем, повернувшись к начальнику караула:

– Так он что, действительно там засел и не вылазит? Не желает носа казать?

Циклоп молча кивнул; его расстроенные чувства до того бросались в глаза, что даже Юлий, который при других обстоятельствах тут же наорал бы на него, приказал взять себя в руки и заняться делом, лишь хлопнул тессерария по плечу.

– Ладно… Сходи-ка проследи, чтобы люди привели в порядок оружие, да пусть закутываются в плащи и отдыхают до утра. Поговаривают, спозаранок опять на марш, охотиться за новыми синеносыми башками.

Циклоп вновь кивнул, отсалютовал могучему центуриону и пошел исполнять приказ. Юлий задумчиво разглядывал палатку и ее задернутый проем, наконец обреченно махнул рукой и шагнул внутрь. Там он обнаружил сидящего в полутьме Марка, который так и не удосужился снять доспехи, вымазанные запекшейся кровью убитых.

– Вот еще новости! Эй! Давай, парень, ты же сотник, встряхнись. У тебя там раненые, а ты их бросил на попечение своего опциона. И вообще, я бы на твоем мес…

– Он мертв, Юлий. Мертв. Мой лучший, единственный друг на свете…

Центурион проследил за бесконечно усталым, пустым взглядом – и вздрогнул. На земле, словно подпирая палаточную стенку, стояла отсеченная голова Тиберия Руфия, в ответ взиравшая на молодого сотника остекленевшими глазами.

– Чтоб мне провалиться! Да ты совсем… да как же…

Окончательно потеряв дар речи, здоровяк-центурион только потряс головой от возмущения и потянулся вниз.

– Оставь. Его. В покое!

Чуть ли не звериная, едва сдерживаемая свирепость, прозвучавшая в голосе Марка, заставила командира Пятой замереть на месте. Он медленно повернулся к своему товарищу и очутился лицом к лицу с человеком, в котором с трудом признал молодого парня, сумевшего выбраться практически из пропасти и доросшего до тунгрийского сотника. Марк заговорил вновь, цедя слова сквозь стиснутые зубы:

– Не вздумай его тронуть. Ты понял меня? Я еще не все ему сказал, не все объяснил.

И тут он вдруг обмяк, будто внутри что-то поддалось. Будто свечу задуло.

– Просто оставь меня с ним, ладно? Нам надо попрощаться…

Юлий выпрямился и беспомощно повел могучими плечами.

– Марк, послушай… Так нельзя, это неправильно…

Юный центурион медленно съехал спиной по парусиновой стенке, не сводя взгляда с мертвой головы. Юлий только глаза закатил и, раздраженно оскалив зубы, вылетел из палатки.

– Ты! Стоять!

Проходивший мимо ауксилий испуганно дернулся при диком окрике, замер по стойке смирно и выпучил глаза, ожидая худшего.

– Светильник и масло! В палатку твоего центуриона! Живо, сволочь!

Трибун Скавр вернулся к себе в палатку уже на закате, когда солнце коснулось западного горизонта. Взгромоздил шлем и перевязь с мечом на небрежно обтесанный стол, после чего скупым кивком пригласил присесть двух старших центурионов. Вслед за успешным набегом на становище сельговов и резней, которую устроили два римских легиона, его в компании других командиров вызвали к наместнику провинции на совещание, затянувшееся до самого вечера. Скавр буркнул что-то негромкое телохранителю, и великан-германец, кивнув в ответ, ступил наружу, встал в охранение.

– Арминий проследит, чтобы нас не беспокоили. То, что я хочу сказать, предназначено исключительно для ваших ушей, по крайней мере, на текущий момент.

Приняв винную чашу из протянутой руки примипила Фронтиния, Скавр поднял ее, молчаливо приветствуя обоих офицеров, и осушил одним глотком.

– Спасибо, Секст. Митра необоримый, если б вы только знали, до чего мне этого не хватало. Просто диву даюсь, как наш воздержанный скромник Ульпий Марцелл вообще сумел дослужиться до претора. У него о добром кубке и мечтать не смей, хотя бы и после славной рубки… Ладно. Как люди?

Прежде чем ответить, Фронтиний провел ладонью по налысо бритой голове. Выглядел он изрядно уставшим.

– Трибун, наш участок лагеря уже полностью обустроен. Сторожевое охранение выставлено. Обе когорты отдыхают. Караулы удвоены. На случай, если варвары попытаются просочиться к нам под покровом темноты.

Его коллега, старший центурион Второй когорты Нэуто, согласно кивнул.

– Утром больше всего досталось Первой когорте, так что мы решили, пусть моя Вторая и займется караулами.

Скавр ничуть не удивился, услышав о принятом решении. С момента своего назначения на должность командира обеих тунгрийских когорт вслед за преждевременной кончиной префекта Второй и одновременного повышения в чине до трибуна, что отражало возросшую ответственность и социальное положение, Скавр убедился в отличной слаженности, которой отличалась работа обоих примипилов. Их решения крайне редко требовали пересмотра или вмешательства.

– Потери подсчитали?

Даже не заглядывая в раскрытый диптих восковой табулы, которую Фронтиний держал в руке, посуровевший примипил доложил:

– Сто тридцать семь, из них восемьдесят семь безвозвратных. К рассвету, думаю, потеряем еще с дюжину тяжелораненых. По словам лекарей-капсариев, есть надежда, что со временем десятка два удастся вернуть в строй, но остальные для армии утрачены. Впрочем, практически все центурии сохраняют приемлемую боевую численность. Кроме, конечно, Шестой. Там дела совсем невеселые.