Хождение по квадрату - Рид Коулмен

Я удивился, почему никто, включая бывшего полицейского на входе, не сказал мне, что соседи Малоуни смылись. Я молча курил и рассматривал стены. Мое восхищение не осталось не замеченным Дуби.

— Очень круто, правда?

— Твоя работа? — удивился я.

— Ни в коем случае, приятель, — засмеялся он. — У меня даже человечки из палочек не получаются. Они здесь уже были, когда я сюда въехал. В ванной нарисован «Унылый Блюз». Очень жаль, что он не нарисовал ни одного альбома «Зеп» или «Заппа».

— Да, жаль. Не знаешь, кто из парней…

— Наш Гудини, то есть Патрик. Смотрите, он подписал их все в углу.

Дуби был прав. В левом нижнем углу каждой стенной панели виднелись инициалы «ПММ». Конечно, это не потолок в Сикстинской капелле, но на меня рисунки произвели впечатление. Просто поразительно.

— Вы его разыскиваете? — спросил Дуби.

— Я и все остальные. Ты назвал его странным. Почему?

— Я не имел в виду ничего плохого, — начал оправдываться Дуби. — Я жил в этом же коридоре, и мы с ним даже словом ни разу не перекинулись, разве что «привет-привет». Вы понимаете? Но он был именно странный. Не знаю…

— Попытайся.

— Он был… Объяснить. Ну-у типа… Вы когда-нибудь видели тот фильм с Дэвидом Боуи?

— «Человек, который упал на землю»?

— Во-во! А вы для полицейского, того…

— Спасибо, но вернемся к фильму.

— Простите. Итак. Ну, вы знаете, Боуи был вроде чужеземца. И Патрик тоже. Он не соответствовал. Он жил в том же коридоре, но был отдельно от всех.

Я терял терпение с этим Дубстером и молился в душе об одном: чтобы он не тянул резину.

— Ты можешь привести пример?

Он указал пальцем на злобный «Акваланг» над моим плечом.

— Он нарисовал все это. Но парни мне говорили, что он никогда не слушал музыку. Ну, ненавидел ее. Стремился сбежать или запереться в своей комнате, когда другие врубали. Они сказали, что он расписывал стены, чтобы подлизаться к ним. Вроде обмена, понимаете?

— Что на что он хотел обменять?

Дуби задумался:

— Чтобы они его терпели, полагаю. Если они шли в бар или на стадион, брали его с собой.

— Если он не вписывался в компанию, почему не сменил соседей?

— Похоже, он устал это делать, приятель. Бобби сказал…

— Роберт Клингман? — спросил я. В голове у меня возник образ матери Клингмана, развивающей потенциал личности.

— Ага, Роберт Клингман. Он сказал, что Патрик после первого курса менял соседей по общежитию каждый семестр. Послушайте, он был ненормальный. И слишком часто улыбался, понятно?

Я не понимал. Из того, что сказал Дуби, я понял только, что Патрик Малоуни отчаянно стремился приноровиться. Мне, полицейскому-еврею, легко было поставить себя на его место. Я помнил, что был готов терпеть многие неприятности, лишь бы меня приняли товарищи. Я требовал от Дуби новых примеров странностей Патрика, но он просто пожимал плечами и говорил, чтобы я отстал, но я чувствовал — он что-то скрывает. Я снова надавил, напомнив о жетоне в кармане и о том, что сравнительно небольшое количество его любимой травки обеспечит ему бесплатное жилье в Аттике по закону Рокфеллера о наркотиках. Он прикинулся оскорбленным. Я веду нечестную игру. Я же обещал, что облавы не будет. И не будет, сказал я, если он перестанет врать.

Дуби сдался и поднял руки вверх:

— Ладно, вы победили. Но чтоб никаких слухов по общежитию… вы понимаете. Я хочу сказать — вдруг парень мертв, ну и все такое, а я…

Я сказал, что понимаю, но нет никаких доказательств смерти Патрика. Может, то, что он собирается сказать мне, как раз и поможет найти парня!

— Однажды вечером я зашел, чтобы одолжить у Бобби Клингмана альбом «Yes». — Тон Дуби внезапно сделался серьезным. — Я вошел. Было холодно, входная дверь никогда не закрывается, в комнате Бобби никого не было, но я слышал, что в другой комнате кто-то есть. Я подумал, выкурю-ка косячок. И тут увидел, что дверь Патрика закрыта неплотно, и заглянул. Хотел заговорить с ним, но он вел себя как ненормальный.

— Как?

— Патрик был в одном белье и ходил задом наперед, стараясь обойти комнату ровно по квадрату. Он все ходил и ходил и посматривал через плечо назад, чтобы убедиться, что его ноги попадают в точности в свой след. Я не знал, что делать. Не хотел смущать парня, понимаете. И, черт, я совсем одурел от наркотиков и уже почти всунул туда голову. Ну вот, а он кончил ходить по квадрату и оделся.

— Ну и что. — Я пожал плечами. — Оделся.

— Но не так, как одеваюсь я и все нормальные люди. Он принялся считать вслух обратным счетом, от двадцати, шептать себе под нос, взял одежду, которая лежала свернутой на кровати, и надел на себя все прежде, чем досчитал до нуля. И тут снова стал считать нормально и по счету разделся. Все аккуратно свернул и начал по новой. Я заметил: сначала он надевал все на правую сторону: правый носок, правую штанину, правый рукав. А когда раздевался, делал все наоборот. Сначала все снимал с левой части тела. Мне стало страшновато, я понял, что не имею права больше подглядывать. Я на цыпочках отвалил, но тут вошел Бобби и бросил книжку на пол.

— Патрик увидел тебя?

— Да. — Дуби наклонил голову. — Наши глаза типа встретились, и я почувствовал себя подлецом. Я ничего никому не сказал об этом, ничего, даже когда сюда пришли полицейские.

Я пожал Дуби руку. Я поблагодарил его и сказал, что уважаю его за то, что он сохранил в тайне ритуал Патрика. Перед уходом я посоветовал ему закрывать входную дверь, мало ли кто может подглядывать или вдруг войдет.

Первоначально я собирался найти всех соседей Патрика, но теперь этот план потерял смысл.

Воспоминания Дуби, сидящего в конопляном дыму, вдохнули жизнь в образ Патрика Малоуни. Он перестал быть для меня абстракцией, приобрел человеческие черты, стал человеком страдающим, чудным, со своими секретами. Дуби дал мне более сильный стимул, чем Фрэнсис Малоуни с его кнутом и пряником. Я найду Патрика, я, и никто больше, и не важно, сколько времени у меня на это уйдет.

Когда я выходил из общежития, меня окликнул охранник. Я проигнорировал его — в наказание за неискренность в рассказе о соседях Патрика. Один философ однажды сказал: быть — значит быть замеченным. Надеюсь, бывший коп придет однажды к такому же заключению.

Направляясь к студенческому центру, я обдумывал две возможности: найти офис студенческого самоуправления или попытаться отыскать студенческую поликлинику. Поскольку факт причастности Патрика к студенческому совету был для меня очевиден, а об его обращении к докторам по поводу его, так сказать, ритуалов мне ничего не было известно, я выбрал первый вариант.

Дверь в здание, где находился офис студенческого самоуправления, была открыта настежь. Здесь меня тоже встретила музыка. На этот раз Джонни Митчелл звучал не слишком громко, не угрожая временной потерей слуха. Я грустно улыбнулся. Мне никогда раньше не приходило в голову, что чем старше мы становимся, тем реже наша жизнь сопровождается музыкой. Я вспомнил, что в доме моих родителей музыка звучала всего час во время «музыкального шоу» по субботам. Даже мне новости по радио начали заменять музыку и стали моей звуковой дорожкой.

В офисе длинноногая девушка в ковбойских сапогах и белых брюках танцевала с папкой в обнимку. У нее были прямые плечи, водопад кудрявых каштановых волос и профиль с невероятно высокими скулами. Я застыл на несколько секунд, наблюдая за движениями ее губ, когда она вдохновенно произносила под музыку слова вновь обретенной любви. Я вспомнил недавнее признание Дуби о его болезненном любопытстве и постучал костяшками пальцев в дверь.

Она повернулась ко мне с улыбкой, без намека на смущение на бледном личике, словно сошедшем с миниатюры Викторианской эпохи. Ее звали Мария. Я не похожа на Марию, сказала она. Мы пришли к мнению, что скорее уж я похож на итальянца, но не она. В конце концов она спросила, чего я хочу. Имя Патрика Малоуни согнало улыбку с ее лица и отбило охоту слушать Джонни Митчелла.

Да, она его знала. Нет, он ей не нравился. Он выполнял свою работу в совете, но без энтузиазма. Притворщик, потребитель.

Я сказал, что у меня сложилось совсем другое впечатление о нем.

— Конечно, — сказала Мария, — но… — Она замолчала и покраснела.

Я настаивал.

— Но что?

— Меня просто тошнит от всей этой ерунды в газетах, — прошипела она со злостью.

— У вас был роман?

— Роман? Нет. Он никогда не предложил бы мне встречаться, а я никогда бы не согласилась.

— Почему? — удивился я.

— Что почему? Почему не предложил бы или почему я не согласилась бы?

— Выбирайте сами.

— Он бы не предложил, потому что я слишком красивая, — сказала она без тени смущения.

— А если бы попросил…

— Я думаю, он был противный даже до того… — Она снова замолчала. — Он просто был странный, вот и все.