Пантелеймонова трилогия - Сергей Дигол

– Там еще и албанский флаг, – сказал Энвер. – И он на пять сантиметров выше американского. Чтобы было понятно, чье судно.

– Понятно, – смутно понимал Берку.

– А американский флаг…. Ну, это просто. Во—первых, Албания – член НАТО. Во—вторых, паром передан Америкой Албании в знак дружбы и сотрудничества. Ну а в третьих, – сказал Энвер, – в третьих, с американским флагом стопудово не распиздячат к хуям.

– А—а—а, – протянул Пантелеймон, не уставая удивляться совершенством русского языка албанца. – Теперь понятно, почему такое название. Джеймс Белуши – это же, кажется, американский актер?

Энвер отрицательно помотал головой.

– Паром у нас как раз переименовали. Джеймс Белуши – албанец по происхождению. Можно сказать, символ единения Албании и Америки. Хотя «Оскар» до сих пор не получил именно из—за своего происхождения. Американцы, конечно, нам братья, но что поделаешь – расовая дискриминация у них в крови. Раньше давили негров, а теперь вот, – и он вздохнул.

Энвер сунул руку в карман и на столе что—то звякнуло.

– Бери, – кивнул он Пантелеймону.

– Что это? – спросил тот, глядя на загадочное устройство. На вид – обычная компьютерная флешка, только вместо металлического прямоугольника, подключаемого к компьютеру – делать это Пантелеймона научила супруга, – короткие проволочные усики, сплетенные в косичку.

– Это твои шестьдесят штук евро, – пояснил Энвер. – Удержишься в седле – деньги твои.

– В каком седле? – похолодел Пантелеймон. – Это что, – прозревал он, – ключи от машины?

– Вернее, устройство для угона, – сказал Энвер. – Нас здесь двадцать девять человек, включая меня. Твой ключ – тридцатый. Водить—то, надеюсь, умеешь?

– Да, то есть нет, – осекся Пантелеймон, – то есть. Мы же не так договаривались.

– То есть как это не так? – удивился албанец. – За что же ты надеялся получить шестьдесят штук евро? Только за то, что познакомишь меня с итальяшками, на которых я, после твоего рассказа, и сам бы без проблем вышел? Не думал ли ты, что мне дешевле было убрать тебя, а?

– Думал, – признался Пантелеймон.

– А раз думал, – резюмировал Энвер, – значит нехуй придуриваться. Сам должен понимать – за пиздеж такие бабки никто не платит. Поедешь с нами. Откроешь машину, заведешь, все вместе вернемся в порт. Поедем колонной, тебе покажут твое место. Как только погрузимся, сразу получишь бабки. И все, la revedere7, папаша!

– Виорика научила? – заискивающе спросил Пантелеймон, думая о том, что было бы неплохо дать деру.

– Да какая там Виорика! – махнул рукой Энвер. – У меня предки с Буджака8.

– Откуда? – подумал что ослышался Берку.

– У вас что, эту землю по-другому называют? Бессарабия, город Болград, сейчас это Украина. Сто лет назад албанцы там составляли десять процентов населения. Наша земля, а никакая не украинская, не молдавская и уж тем более не этих предателей гагаузов.

– Всего десять процентов? – спросил Пантелеймон.

– Один албанец пятерых итальянцев стоит, – серьезно сказал Энвер. – Что уж о вас, молдаванах говорить. Ничего, – закивал он головой, – вы еще будете частью Великой Албании. А я – губернатором Буджака.

Пантелеймон молчал, оглушенный новой исторической реальностью.

– Ну что, посидели на дорожку? – привстал буджакский албанец Энвер.

– Можно вопрос? – приподнялся в свою очередь Пантелеймон.

– Конечно, папаша, – великодушно позволил Энвер.

– Почему вы не сказали мне, что приедете?

Энвер пожал плечами.

– А я никому не сказал, – сказал он. – Ребята увидели меня уже в Дюрресе9.

– Да, но вы же сами рискуете.

– Само собой, – согласился Энвер. – Но это не сравнить с другим риском – оставить тридцать албанцев с чемоданом, набитым бабками для итальянской мафии.

***

За ни с чем не сравнимое, совсем как в рекламе, удовольствие от вождения, Пантелеймон расплатился двумя предынфарктными состояниями подряд. Первый раз его сердце, сорвавшись с привычного каната, рухнуло куда—то в подбрюшье, когда наперерез колонне, в которой ему отвели место примерно посередине, ринулась полицейская машина с включенной мигалкой. Пантелеймон видел, как цепочкой засветились стоп—сигналы у едущих впереди машин и заранее сбросил скорость. К счастью, тревога оказалась ложной. И хотя полицейские умчались так же неожиданно, как и появились, сирена еще была слышна с минуту, растворяясь в этом сумасшедшем и тревожном вечере одновременно с взбесившимся барабаном в груди Пантелеймона.

Во второй раз он сам едва не оплошал. Пропустил поворот, хотя видел все – и то, как головные машины ныряли вправо одна за другой, и то, как его поводырь, серебристый мерс, успел проскочить на зеленый сигнал светофора. Ждал Пантелеймон недолго, отсчитывая пятнадцать секунд вместе со светофорным табло, но порядок уже был нарушен – и в колонне, и в его мыслях. Мерседес Пантелеймона оказался во главе второй части колонны, и стоило засветиться зеленому, Берку рванул с места и проехал перекресток, не сворачивая направо. Было конечно все – и симфония из автомобильных, совсем как на молдавских свадьбах, гудков, и нога Пантелеймона, соскочившая с акселератора на педаль тормоза, и еще – задняя передача, которую он нашел с четвертой, что ли, попытки. Он думал, что до парома не дотянет, рукавом стряхивал пот с ресниц, падал в объятия удушающего жара и пронизывающего холода, разговаривал сам с собой, представляя, как будет объясняться за свою тупость под прицелом упрямых и безжалостных глаз.

Успокоился он уже в порту, когда машины по специальному широкому трапу, больше похожему на короткий мост, въезжали на паром и парковались на палубе в три ряда, согласно обозначенным белым меткам. Свою машину Пантелеймон припарковал третьей у правого борта, и выйдя из мерседеса, тут же столкнулся нос к носу с Энвером.

– Все отлично! – бросил тот и вдруг навалился на Пантелеймона всем телом и захрипел.

– Что за…, – успел сказать Берку прежде чем понял, что из ноздрей Энвера струится кровь.

Отступив под натиском тела вплотную к машине, Пантелеймон опустил Энвера, и тот упал, издав при падении лицом о палубу звук шмякнувшейся на паркет медузы. Из лопатки у Энвера росла рукоятка от ножа, на серой водолазке расплывалось грязно—влажное пятно. Пантелеймон поднял глаза и увидел то, чего страшнее не может быть – стоявшего напротив албанца, еще не разжавшего ладонь, которой только что убил человека.

– Гетур парате! – услышал он крик и увидел человека, выбежавшего из каюты Энвера. Человек тряс над головой черным дипломатом.

Другие албанцы, те, что уже припарковали свои машины, бросились к мужику с кейсом. Другие выскакивали из машин, не удосуживаясь выровнять машины, так что через минуту на трапе застряли два последних мерседеса. Они оглашали порт гулом сигналов, а их водители, спустив стекла, что—то кричали и яростно жестикулировали. Не торопились лишь два албанца – остывающий у ног Пантелеймона Энвер и его убийца, не сводивший с Берку глаз даже после того, как из толпы, образовавшейся вокруг похитителя чемодана, стали выныривать албанцы с веерами купюр в руках.

– Это же для итальянцев, – шепнул Пантелеймон, не решившись, однако напомнить, что среди прочего, полным ходом идет разграбление и причитающихся ему шестидесяти тысяч.

– Танудесин дериндре, – сказал Пантелеймону убийца и, наклонившись, схватился за рукоятку.

– Что вы дела… – пролепетал Пантелеймон, прижавшись к машине. С лезвия, длиннющего, как у хлебного ножа, капала кровь.

– Мут молдуван, – сказал албанец и пнул мертвого Энвера ногой.

Ждать Пантелеймон не стал, как очутился в воде – не сразу вспомнил. Он пришел в себя, когда понял, что тонет и что вокруг него – тонны, тысячи, миллионы литров холодной воды. Жестикулируя почище возмущенных албанцев – кроме рук ему пришлось это делать ногами, – Пантелеймон добился главного на текущую минуту. Высунул голову из воды и сразу все вспомнил. Как там, на палубе, неожиданно для албанца с ножом, да и, чего там, для себя самого, упал на капот мерседеса и перекатился на бок. Как подбежал к борту и влез на него, подтянувшись на руках и не успевая удивиться невесть откуда взявшейся силе. Как вскочил на борт и когда за спиной послышался крик и Пантелеймону уже грезился порез, дикой боли порез ноги чуть выше пятки, сиганул вниз, почти плашмя. Лишь где—то на полпути к воде он поджал подбородок к груди и, закрыв глаза, рассек Адриатическое море кулаками на вытянутых руках.

Вынырнув, он увидел над собой черный небоскреб без единого окна, на крыше которого мелькали головы, взмахивали руки. Что—то хлюпнуло метрах в десяти от него – Пантелеймон не сразу сообразил, что с парома в него стреляют.