Голова Медузы Горгоны - Валентина Пономарева

Долгирев отставил кружку с зеленоватой жидкостью, помрачнел.

Лазарь Моисеевич торопливо продолжал:

— Живу я по соседству с ними. У Павла ведь их десять душ. Чем кормить? Я тут с ребятами поговорил… Кто полпорции оставит, кто кусок лепешки. Так я тайком от Павла заношу жене. Да много ли у нас остается? — Лазарь Моисеевич сокрушенно вздохнул. — Вчера вот зашел с пустыми руками. Плачет соседка, окружили детишки со всех сторон и тоже голосят. У меня в кармане был всего один леденец. Так старший раскусил его, положил осторожно на ладошку и давай обделять всех по очереди — по крошке. Все раздал. Спрашиваю: «Себе чего же не оставил?» «Они, — говорит, — болеют, а я еще нет». Еще нет… — Повар опять тяжело вздохнул.

Что мог ответить ему Долгирев? Он знал, как трудно приходится чекистам, как бедствуют их семьи. Знал, что горят люди на работе, что пустая похлебка лишь согревает живот, но не придает сил. Знал, как туго сейчас приходится многодетному Моносову. Но что он мог сделать?

— Был я вчера, Лазарь Моисеевич, в детдоме. Ты никогда там не бывал? Сходи. На детишек посмотри. Одни глаза. Вот и отбитые вчера бараньи туши пойдут им. Понял?

— Как не понять! Только, может, из четырех баранов хоть одну ногу в котел, а? Ведь истощали ребята. Да и разрешение, говорят, есть, чтобы часть забирать… Значит, не нарушение это будет, а по закону.

— Есть такое разрешение! — Долгирев резко поднялся. — Но ведь и у тебя не половник вместо сердца! Жалеешь ребятишек, знаю. Но у этих хоть родители живы, а там… А ты — часть забирать.

— Да ведь не для себя же, — обескураженно пробормотал повар.

— Ладно, забудем этот разговор. А Моносову я постараюсь помочь.

Он вышел с твердым намерением выпросить у Полномочного представительства денег для семьи чекиста.

Бухбанд пристально вглядывался в руки отдыхающих, которые неторопливо разбирали стаканы с прозрачным пузырящимся напитком, и с досадой думал, что место встречи выбрано неудачно. Не может же он полчаса торчать тут под взглядом смотрителя.

Это было естественно в первый его приход. Затем уже надо было идти на всякие уловки. В прошлый раз он заболтался с незнакомым курортником, а сегодня прихватил с собой газету и делал вид, что увлекся чтением.

Яков Арнольдович нервничал. Он пробежал глазами колонку объявлений, неторопливо достал карандаш и отчеркнул одно из них. Затем будто машинально взял другой стакан.

«Кой черт, — негодовал он, — придумал этот опознавательный знак? Неужели нельзя было что-нибудь попроще? »

Он взглянул на часы. Стрелки показывали десять минут первого. «Если Степовой не появится еще пять минут, значит, снова ждать бесполезно. Что могло произойти?»

— Любезный, — раздался вдруг за спиной вежливый голос — Вы не могли бы немного подвинуться?

— Извольте, — с готовностью ответил Бухбанд, придвигая к себе газету. И вдруг он увидел перстень. На черном фоне выпукло и четко белела серебром голова Медузы Горгоны. Медленно свернув газету и выждав, пока незнакомец повернется к нему лицом, Бухбанд извиняющимся тоном произнес:

— Простите, вы, случаем, не служили в Донском пехотном?

Мужчина молча допил нарзан, тщательно вытер губы большим платком и только после этого ответил:

— Не имел чести, к сожалению…

И направился к выходу четкой походкой военного.

Бухбанд помедлил у стойки, а затем двинулся следом.

В сквере все скамейки были заняты. А на той, где пристроился Степовой, под теплыми лучами дремала старушка. Бухбанд чертыхнулся про себя, но все же опустился рядом с нею. Достал папиросу, и густые облачка дыма поплыли вдоль скамьи. Старушка вначале пыталась отогнать дымок сухонькой ладошкой, но, поняв бесплодность своих усилий, сердито заворчала:

— Какая невоспитанность, молодой человек! Что вы на меня эту вонь пускаете?

— Я вас не трогаю, и вы ко мне не лезьте!

— Весьма. Весьма деликатно! — с упреком вздохнула старуха. Она кинула на Якова Арнольдовича испепеляющий взгляд. — А еще в шляпе! — поднялась и торопливо зашагала прочь. Бухбанд развернул газету и подвинулся к Степовому. Тот улыбался, обнажив ряд белоснежных ровных зубов.

— Бедная бабка, — прошептал он, не поворачивая головы. — Она так блаженно дремала…

— Ладно, говорите, — буркнул Бухбанд.

— Сразу выйти на связь не мог, — объяснил Степовой. — У них своя система конспирации. Назовите места встреч.

— Свистуновская, пять. Перед этим записка на имя Лены Егоровой на Эмировскую, двадцать, с указанием даты и времени встречи. На всякий случай — телефон. Семьдесят — это коммутатор. Спросите Бухбанда…

Коммутатор губчека.

— Понял. Слушайте основное.

Степовой сидел в двух шагах от Бухбанда и чертил прутиком замысловатые фигурки.

— «Штаб бело-зеленых войск». Главная квартира в Пятигорске. Адреса пока не знаю. Представлен Кубанскому. Встречались в Эммануэлевском парке. Где живет, пока неизвестно. В руках был тромбон. Видимо, где-то музицирует.

Степовой умолкал при появлении прохожих, а Яков Арнольдович лениво зевал и «утопал» в страницах газеты.

— Надо установить фамилии и места работы главарей, — шепнул Бухбанд.

— Понял, — ответил Степовой. — И еще надо…

Он оглянулся по сторонам.

— Ищите у себя предателя. Кто-то поставляет организации мандаты вашей чека. — Внезапно оборвал себя на полуслове. — Прощай! Появился знакомый…

Степовой поднялся со скамьи и энергично зашагал по аллее. Вскоре он затерялся в толпе.

Яков сидел на шелохнувшись. Его ошеломило сообщение Степового. «У нас предатель? — думал он. — Кто? Единственная улика — бланки наших мандатов. У Лукоянова тоже был мандат. Значит, и покойный Акулов, и этот таинственный Лукоянов… Но кто же, кто?»

На Нижегородской, 21, стрекотала швейная машинка. Наталья Кумскова, женщина того возраста, о котором уже не принято осведомляться, считалась в округе — лучшей модисткой. Поэтому в прежние годы не было отбоя от заказчиц. Но с тех пор как ее супруг Иван Кумсков привел в дом жильца — своего приятеля, тоже музыканта Тихорецких курсов, пришлось отказаться от заказов. Наталья, серьезно опасаясь за состояние семейного бюджета, пыталась поговорить об этом с мужем, но тот сунул ей толстую пачку денег.

Она с тревогой наблюдала, как Иван со своим приятелем соорудили потайной простенок. Вход туда сделали через старый платяной шкаф. И хоть муж строго приказал ей не совать сюда свой нос, Наталья в отсутствие мужчин побывала-таки в закутке. Она увидела здесь какой-то станок, ящички с металлическими буквами и три банки черной краски. Рядом лежали завернутые в мешковину пачки чистой бумаги.

После этого Кумскова более внимательно стала прислушиваться к тихим беседам за дверью. Она растерялась было, когда узнала, что ее благоверный вместо печатания фальшивых денег занят куда более опасными и невыгодными делами. Но со временем успокоилась, и чем чаще подходила к замочной скважине, тем с большей уверенностью считала и себя участницей великого похода за спасение России.

Приятель мужа, есаул Кубанского казачьего полка Александр Кириллович Дружинин, видимо, догадывался об этой осведомленности хозяйки. Не зря, видно, он как-то завел с нею разговор о болтливости женщин, на что она заявила, будто о делах мужских не знает и слыхивать не слыхивала. После этого только рябой Зуйко притворял за собою дверь.

Вот и сейчас уже битых два часа о чем-то шепчется он с Дружининым, и хоть бы словечко какое долетело из-за дверей.

Наталья сердито нажала на педаль швейной машины, отчего та застрекотала, будто станковый пулемет. Но работа не увлекала ее: таинственный шепот в соседней комнате не давал покоя. Она, наверное, снова бы припала к замочной скважине, если бы не появился Доценко.

— Александр Кирилыч у себя? — спросил он с порога, стаскивая с плеч дождевик. — Э-э… Да он не один! — Доценко увидел на вешалке тяжелое суконное пальто Зуйко. — Ну, это только кстати. С вашего позволения.

— Проходите, проходите, Семен, — улыбнулась хозяйка и поспешила вперед него. Однако Доценко остановил ее:

— Не тревожьтесь, хозяюшка, я уж сам.

До Натальи донесся радостный возглас постояльца:

— Наконец-то! Вас только за смертью посылать!

Дружинин и в самом деле был рад возвращению Доценко. Он считал, что от этой поездки зависит многое, поэтому так нетерпеливо тряс его руку.

Зуйко не без иронии наблюдал встречу. Пара действительно выглядела комично: рядом с Доценко — косая сажень в плечах — суетился низенький человек с русой бородкой клинышком. Каждым своим жестом он хотел подчеркнуть, что окружающие имеют дело с титаном мысли. Зуйко ехидно ухмыльнулся в белесые усы, но быстро погасил улыбку, перехватив острый взгляд Дружинина.