Голем. Пленник реторты - Руслан Мельников

Дипольд вытер нож об одежду убитого, сунул потаенный клинок обратно — за голенище. Решительно тряхнул головой. Конечно, резать своих, остландских воинов, лучших, надо признать, воинов, которых разумнее было бы использовать иначе, — препаскуднейшее дело. Но если не резать нельзя? Если только через труп Фридриха можно обрести свободу действий. И приступить наконец к тому, с чем медлит отец. И с чем медлить никак нельзя. Ему, Дипольду Славному, нельзя. А все остальное пусть горит огнем.

И снова — откуда-то изнутри — поднималось знакомое и успокаивающее ощущение правильности происходящего.

Правильно! Все было правильно! Все он сделал пра-виль-но!

Дипольд Гейнский вновь верил в себя и в свою правоту. И в душе не оставалось больше места для сомнений и угрызений совести. Тело полнилось силой и бодростью, сердце — непоколебимым спокойствием, в голове царила кристальная ясность мыслей.

Дипольд улыбался. Чрезмерно любопытный и невесть откуда взявшийся ворон оказал ему неоценимую услугу. Ну, а Фридрих… Что Фридрих? Отцовского трабанта найдут не сразу. Заходить в галереи, примыкающие к покоям пфальцграфа, запрещено и благородным обитателям замка, и челяди. Фридрихом же и запрещено. Но кто знает о том, что крепость нельзя покидать Дипольду? Только отец и Фридрих.

Отца сейчас нет в Вассершлосе. Фридрих мертв. Значит, самое время уехать с опостылевшего острова.

Улыбка пфальцграфа становилась все шире. Нет, его ждут не постыдное бездействие и прозябание в четырех стенах с арбалетчиками у бойниц. Дипольда Славного ожидают более славные дела…

К удивлению привратной стражи, гейнский пфальцграф неожиданно пожелал выехать на прогулку в гордом одиночестве. Бывший пленник Альфреда Оберландского не взял с собой даже приставленного к нему отцовского гвардейца. Каким-то образом смог не взять.

Подкованные копыта лучшего жеребца, выбранного Дипольдом в замковых конюшнях, глухо простучали по деревянному настилу моста. На берегу конь беззвучно ступил в мягкую мшистую землю. А уже несколько секунд спустя деревья скрыли от замковой стражи фигуру одинокого всадника. Дипольд прицокнул, вонзил шпоры в упругие лошадиные бока. Жеребец легким галопом понесся по протоптанной лесной тропе.

Стражники неодобрительно качали головами, вполголоса предрекая Фридриху, столь неосмотрительно отпустившему курфюрстова сына без охраны, большие неприятности. Но ни замковая стража, ни пфальцграф не обратили внимания на черную точку в небе. Ворон, следовавший за Дипольдом Славным, летел высоко и молча.

ГЛАВА 7

На стрельбище, обустроенном в небольшом ровном распадке меж каменистых горных склонов, выстраивалась очередная шеренга из десяти человек. Альфред Оберландский в сопровождении нескольких слуг и оруженосцев неторопливо прохаживался за спинами застрельщиков. Поигрывая маклерской оптической трубкой, маркграф осматривал непривычное еще глазу снаряжение и придирчиво наблюдал за выучкой солдат.

Да, тут было на что посмотреть. В руках у каждого стрелка — новый длинноствольный хандканнон, изготовленный в мастератории Лебиуса, и сошка-подставка для ведения огня с упора. На правом плече — подушка, смягчавшая немалую отдачу при выстреле. На боку — сумка с огненным снаряжением. На груди — широкая перевязь с кармашками — тоже для припасов. На поясе — узкий граненый клинок — короче эстока-штехера и кончара, однако длиннее мизерекордии и панцербрехера. Еще не меч, но уже не кинжал, а по сути своей — ни то и ни другое.

В рукопашном бою такой штырь-жало с рукоятью винтообразной формы можно использовать как обычное клинковое колющее оружие, а можно — вкрутив в специальную резьбу на конце ствола — намертво соединить с хандканноном, обратив его тем самым в тяжеловесное, но все же довольно эффективное подобие копья, а стрелка — в пикинера. Еще одно хитроумное и весьма полезное изобретение. Вполне в духе прагсбургского колдуна. «Штих» [8] — так именовал это меч-копье сам Лебиус.

Капитан застрельщиков заметно нервничал. Суетился под пристальным взглядом холодных глаз макграфа, размахивал почем зря своим коротким кончаром и без особой нужды покрикивал на подчиненных, уже занявших позиции напротив мишеней и изготовившихся к залпу.

Мишенями сегодня служили изрядно побитые и расщепленные пулями поленья, выставленные на камнях. Далеко, между прочим, выставленные — на добрых три сотни шагов. Не из всякого арбалета всадишь стрелу в такую цель, да на таком расстоянии. Но магиерские хандканноны настолько же превосходили по дальности и точности боя обычные ручницы и самострелы, насколько новые пушки Лебиуса, установленные на стенах оберландского замка, оказались совершеннее старых бомбард.

И все же к любому новому оружию следовало привыкнуть, приноровиться. И должному обращению с ним надлежало обучиться. А потому специально отобранные лучшие оберландские стрелки, лишь недавно сменившие свои шумные, но бестолковые фитильные ручные бомбарды на дальнобойные хандканноны Лебиуса, неустанно упражнялись в стрельбе. Вот и сейчас…

Положив длинный тяжелый ствол на воткнутую в землю сошку, уперев в наплечную подушку изогнутый плоский приклад и прильнув правой щекой к деревянному ложу, стрелки ждут последней команды капитана. Стоят, чуть пригнувшись. Левый глаз прикрыт, правый — ловит цель крохотным бугорком-мушкой, расположенным над дульным срезом и еще до выстрела указывающим траекторию полета пули.

Все это — и чудовищная длина ствола, и рогатая сошка, и приклад, и мушка — было пока в диковинку. Но самое главное новшество заключалось в том, что для выстрела не требовалось более тлеющего фитиля. Ну, то есть совсем!

Лебиус снабдил свои хандканноны особым огнивом. При нажатии на небольшой загнутый крюк, что торчит из-под деревянного ложа, с крепления над ложем срывается молоточек-зажим на тугой пружине. А сорвавшись — с силой бьет по усеянной бороздками-насечками стальной крышке, запирающей пороховую полку с небольшой выемкой в центре. Бьет, одновременно приподнимая и сдвигая крышку. Благодаря укрепленному в «молоточке» кремневому отщепу при ударе высекается сноп искр. Порох на полке мгновенно воспламеняется, и огонь через затравочное отверстие поджигает заряд в стволе.

Зажим с кремнем, крепко стиснутым двумя железными бляшками, внешне напоминал птичий клюв. Вероятно, по этой причине прагсбургский колдун назвал свою ручницу шнабель. [9] И, надо признать, кремневый клюв клевал столь же безотказно и смертоносно, как жалили магиерские «змеи».