Отшельник. Роман в трёх книгах - Александр Горшков

— И как раз в этот тяжелый период мне что-то снова напомнило о Боге: но теперь я вспомнила то радостное душевное состояние, когда, взявшись за мамину руку, шла в храм, зажигала свечи, целовала святые лики. Я вдруг ощутила в себе нарастающую внутреннюю борьбу: одна сила толкала меня в петлю, нашептывала наглотаться таблеток и уснуть навеки, или… бритвой вспороть себе вены, а другая влекла туда, куда я давно забыла дорогу — в храм Божий. И во мне шевельнулось желание пойти в храм, открыть свою душу, оголить ее язвы. Но, признаюсь, желание это было очень слабым, неуверенным, шатким.

«К кому идти? — думала я. — Кому открывать свою душу? Кому она вообще нужна, как и ты сама со своим нытьем?»

Я мысленно перебирала всех священников, кого знала лично, но никто из них, как мне казалось, не был достоин того, чтобы я посвятила его в тайны своей мятущейся души. В голову лезли попавшие в печать, на телевидение, Интернет скандальные факты, разоблачающие пастырей и даже монахов с часами за несколько десятков тысяч евро, катающихся на безумно дорогих иномарках, участвующих в растлении малолеток и других отвратительных плотских грехах. В кругу моих друзей были два семинариста, но, глядя на них, я не могла себе представить, какие из них будут пастыри душ человеческих. Они не скрывали, что с помощью влиятельных родственных связей намеревались сделать быструю карьеру, утвердиться в обществе, наладить собственный бизнес. Священный сан был для них лишь удобной ширмой для решения вполне земных дел. Большую часть свободного времени они проводили с нами: отдыхали, катались, веселились, хвастались дорогими покупками. Когда же они молились? Их образ в моем представлении меньше всего ассоциировался с образом молитвенников, тем более подвижников. В их глазах я не видела Бога: только алчность, деньги, бизнес, карьеру. Это и было их богом, их кумиром.

«О чьих душах они будут беспокоиться, когда о своей собственной забыли?» — так думала я, терзаясь вопросом, к кому идти на исповедь. Я не видела вокруг себя ничего святого, чистого, праведного, лишь себя считая достойной сожаления, сострадания, тепла. Я судила всех — и за дорогие часы, и за иномарки, и за вечеринки в элитных ресторанах. Не судила только себя, не видела только свои тяжкие грехи и пороки. Мне тогда было невдомек, что авторитет нашей Церкви держится на Христе, а все мы — пастыри, монахи, миряне — есть члены этого мистического церковного Тела. И если бы святость Церкви зависела от поступков некоторых нерадивых пастырей, от такой церкви уже давно бы ничего не осталось. Только теперь я хорошо понимаю, осознаю, что увидь какого-нибудь батюшку, не имеющего не то что иномарки или часов за тридцать тысяч евро, а крыши над головой, живущего где-то под забором, на вокзале, — моя личная вера от этого вряд ли стала бы крепче. Я была вся поглощена собой, своим состоянием, и через него смотрела на жизнь. Мне казалось, что в мою душу достоин был заглянуть если уж не сам Ангел небесный, то истинный земной праведник. И Господь послал мне такую встречу. Для вразумления моей гордой, непокорной души.

Во сне я вдруг увидела свою покойную маму, а себя — девочкой. Мы шли в тот маленький храм на окраине города, куда мама всегда любила ходить. Мы вошли вовнутрь, перекрестились, положили поклоны и поставили свечи. Потом мама повела меня к священнику, бывшему настоятелем. Я всегда очень боялась его: густые брови, густая седая борода, строгий голос. Помню, как он говорил некоторым прихожанам, кто выпрашивал у него разрешения послушать службу сидя: «Здесь не театр, а храм Божий. Таким грешникам, как мы, нужно не сидеть, а стоять на коленях, и в слезах вымаливать у Господа прощения»

— Проснувшись, я поняла, куда следует идти. И немедленно набрала по телефону тот храм. Мне ответил его прежний настоятель и все тем же строгим голосом назначил час встречи. Дождавшись вечера, я пошла.

Встретив меня у входа, он пригласил не в храм, а к себе в дом, стоявший в ограде церкви. «Матушку вашу я хорошо помню, — сказал он, — праведной жизни была, Царство ей Небесное». К моему удивлению, он достал из большого альбома фотографию моей мамы, поставил ее на стол и тихо сказал:

«Господь Сердцеведец, покойная матушка ваша и аз, недостойный иерей, слушаем вас»

Как это всколыхнуло мою душу! Как взорвало ее изнутри! Я словно снова оказалась рядом с моей дорогой мамочкой, в ее любви, ласке, тепле, полном понимании — всем том, чего мне так не хватало. И потом этот образ Спасителя, который стоял в углу комнаты, а возле него теплилась лампадка. Мне казалось, что Сам Господь смотрит на меня, ожидая, что я открою Ему наглухо закрытые двери души. И я открыла, распахнула их, начав выплескивать все свои обиды, горечи, боли… Я говорила и плакала, говорила и рыдала, не в силах остановиться, сбрасывая с себя тяжелейший груз.

И тут… Мне до сих пор страшно вспоминать об этом. В молитвенной тишине, которая, как мне казалось, внимала каждому моему вздоху, каждому слову, я услышала… храп. Он мгновенно вывел меня из блаженного состояния, бросил снова в реальность моего бытия. Вначале мне даже показалось, что это было наваждение, слуховая галлюцинация, просто посторонний звук, доносившийся откуда-то. Но храп повторился, и, оглянувшись назад, я поняла, откуда он исходил: от спящего батюшки. Более того: от него страшно разило спиртным, этот омерзительный дух я только теперь ощутила, оставшись с ним в закрытом помещении. Все еще не веря своим глазам, я встала с колен и подошла ближе, но правда оставалась правдой: священник сидел в кресле сильно пьяный и, похрапывая, спал. То, что мне казалось поначалу просто водичкой в стакане, стоявшим рядом с ним на столе, оказалось недопитой водкой…

— Это был неописуемый ужас! Я вскрикнула — и батюшка тотчас очнулся от дремы.

«Простите, — он заворочался в кресле, пытаясь подняться, — я сегодня плохо себя чувствую. Вы, кажется, хотели мне что-то рассказать? Исповедаться?»

«Нет-нет!» — я опрометью бросилась оттуда, забыв обо всем на свете, охваченная отвращением к тому, что только что пережила.

Как описать то, что творилось в моей душе? Теперь она была отравлена злобой, ненавистью настолько, что при одной мысли о Церкви меня охватывало содрогание. Это чувство усилилось еще больше, когда один из моих знакомых семинаристов, узнав, к кому я обратилась, расхохотался: «Нашла себе духовника! Это же горький пропойца, которого давно пора отправить за штат. У нашего архиерея ангельское терпение, но и оно небезгранично. Место таких попов — дома на печке или на улице под забором»

«Но почему, — не могла понять я, — люди тянулись к нему? Почему он был духовником моей мамы? Не могу поверить, что мама не видела и не знала об этом пороке. Что влекло ее к этому пьянице?»

Но кипевшая на душе злоба, неприязнь, отвращение не давали мне разобраться во всем трезво, взвешенно. Ия упала еще ниже: дух злобы и неприязни привел меня в секту. «Помогли» друзья, давно ходившие туда. Христос для них был символом личного преуспевания в жизни, обогащения, материального достатка, цветущего здоровья — словом, всего, что не касалось души. О каком-то раскаянии, слезах, борьбе со страстями там не могло быть и речи. Сектанты исповедовали доктрину, согласно которой Христос искупил все человеческие грехи — раз и навсегда, поэтому от человека, наставляли они, не требуется ничего, кроме веры в Бога — ни постов, ни борьбы, ни ограничений, ни всего остального, на чем веками строилась жизнь православная. Все, чему учило Православие, ими осмеивалось, преподносилось как выдумки, решительно отвергалось.

В какойто момент у меня появилось сомнение: те ли это люди, за которых себя выдают? Особенно небольшая каста приближенных к пастору. Меня сильно смутило, насторожило то, что они предлагали уже окончательно втянутым в секту сдавать свою кровь — якобы на нужды тяжелобольных, нуждающихся в переливании. Но затем я узнала о неком странном обряде «причащения» этой кровью после того, как над ней совершались непонятные для непосвященных адептов оккультные действия.

«Это, — внушали нам, — и есть истинная кровь Христова, а не то, что…» Ну, вы понимаете, что внушали нам. До такого «причастия» допускали далеко не всех и далеко не сразу: лишь после того, как психика человека окончательно ломалась, он ставал всецело послушным воле пастора и его помощников. Но после принятия крови он окончательно превращался в биоробота, зомби, готового выполнить любую команду, любое распоряжение пастора: к тому времени мозг был совершенно блокирован и неспособен что-то анализировать, фильтровать, тем более критически воспринимать, что навязчиво внушали, вдалбливали, требовали.

Хотя, признаюсь, поначалу мне действительно было хорошо с этими людьми. Я ощущала, что нужна им, что со мной интересно, что являюсь членом одной счастливой христианской семьи. Боже, как я ошибалась! Им нужны были мои деньги, а также деньги моего отца, которого они через его любовь ко мне тоже стали превращать в покорного раба своей секты и ее пастора — хитрого, расчетливого, тонкого психолога, умеющего играть на самых сокровенных струнах обманутых, доверчивых душ. Но папа, как я уже говорила, был человеком прагмагического склада ума, и он смог быстро раскусить эту публику, понять, к чему они склоняли нас: получить бесконтрольную власть над бизнесом, имуществом, акциями. От этого у меня возникли серьезные проблемы с отцом. Он всеми силами старался вырвать меня из-под влияния сектантов, а те, напротив, яростно старались меня удержать, сменив прежнюю ласку и любовь на угрозы, запугивание карами небесными, которые меня, якобы, ждали за дерзость и ослушание пастору.