Акция в Страсбурге - Габриель Веральди

Итальянец ему понравился. Маленький, пухлый, с круглыми глазками, Ромоло походил на диснеевского Зайчика. Да и по характеру он был такой же беззаботный. Со вчерашнего вечера Ромоло только и делал, что ел и спал. За час до выхода он без всяких напоминаний встал, умыл лицо, размял пальцы, как пианист перед выступлением, съел бутерброд с колбасой и аккуратно разложил сверкающие хирургической сталью инструменты по многочисленным кармашкам на внутренней стороне куртки.

Оделся он в застиранный синий комбинезон, на голову нахлобучил засаленную каскетку с надписью «Срочный ремонт». В холщовой сумке у него лежал фотоаппарат «контакс» со вспышкой и обломок свинцовой трубы. В таком виде молодой рабочий не должен был никому броситься в глаза: десятки его близнецов ходили по городу днем и ночью.

Затем он проверил экипировку Шовеля. Потянул за пуговицы, тщательно завязал шнурки на ботинках, вытащил из карманов мелочь, ключи. Поведя носом, промолвил: «Сигаретте. Не есть хорошо», — и вручил Шовелю жевательную резинку.

В восемь оба были в полной готовности, но Зибель появился только в 10.05. Шовель, выплюнув сладкую жвачку, рявкнул:

— Где вас носило?

— Клиенты ели кнаки в «Одетте».

— Ели что;´?

— Страсбургские сосиски, — пояснил эльзасец. — Теперь они в кино. У вас полтора часа в распоряжении.

— Если они неожиданно вернутся, подадите сигнал фарами и постарайтесь их задержать.

— Понятно.

Они вышли с интервалом в две минуты…

На лестнице дома Лилианы никого не было. Сквозь двери доносились музыка из телевизоров, детские голоса, шаги.

Ромоло дважды щелкнул пальцами: дверь открыта.

Квартира Лилианы была обставлена очень кокетливо: комод б стиле Луи-Филиппа, пуфики, занавески в тон ковру, безделушки, саксонские статуэтки — представление о роскоши девушки из небогатого семейства. Ромоло прошелся по комнате; остановившись перед книжным шкафом, по очереди жестом фокусника перелистал книги, потом принялся за ящики комода. Шовель присел на корточки. Ничего интересного. Бумаги — старые счета, открытки, письма подружек. Из «потайного» отделения Ромоло вытащил несколько связок писем, перевязанных ленточкой. Укрепив на складной треноге «контакс», он быстро защелкал камерой.

В ванной ничего не нашлось, платяные шкафы в идеальном порядке.

Ромоло почти закончил. Шесть отснятых катушек лежали рядком на ковре. Шовель переложил их в карман. Итальянец тщательно сдул с ковра бумажные пылинки. Выключил лампу. Несколько секунд они постояли, привыкая к темноте. Все…

Зибель озабоченно поглядывал на часы.

— Ну как? Есть результат?

Шовель протянул ему катушки.

— Сможете проявить до утра?

— Да. Но отпечатать не успею. Я принесу вам портативный проектор.

— Вам лучше знать… Устали? — обратился он к итальянцу.

Ромоло отрицательно мотнул головой.

— Тогда второй адрес?

— Си, си.

— Так, — вздохнул Зибель. — Вот вам ключи от черного хода конторы. Они подходят, я проверял. Желаю удачи.

И Зибель ушел…

Дома Ромоло сменил батарейки и постучал по циферблату часов: когда? Шовель показал ногтем: два часа. Итальянец кивнул и отправился к себе в комнату. «Мне тоже следовало бы прилечь», — подумал Шовель. Он развязал галстук и устроился на диване. Потянулся было за сигаретами, но вспомнил, что Левен курит только сигары и трубку.

Связь с Лилианой, говорил Зибель, началась, когда Левен потерпел поражение на выборах. Бедный малый! В пятьдесят лет неудача ощущается особенно остро. Возраст, когда подводят итоги, а на горизонте маячит старость. Девушка, наделенная умом, может использовать эту ситуацию с большой выгодой…

Будильник, поставленный на два часа, вырвал его из дремы. Ромоло был уже на ногах и жевал таблетку амфетамина…

Машина Зибеля стояла метрах в двадцати от конторы «Ван Петерс». Самого эльзасца не было видно — должно быть, лег на заднее сиденье. Проходя мимо, Шовель тихонько поскреб по капоту. Внутри что-то шевельнулось — порядок.

Дверь черного хода открылась без скрипа — контора содержалась в образцовом порядке. Второй этаж, третий. Кабинет Левена не был заперт. Как люди уверены в себе!

Ромоло вошел следом и встал у окна. Шовель провел фонариком по помещению. Подлинный ампир, красное дерево, позолоченная бронза. Два застекленных шкафа, ключи торчат в замках. Не стоит — лучше поискать скрытое.

Луч уперся в сейф, облицованный красным деревом. Ромоло подошел к замку, присел и отрицательно помотал головой. Ни на что особенно не рассчитывая, Шовель начал открывать ящики стола. Чековая книжка, пистолет МАБ калибра 6,35 и… толстая связка ключей! Так, это от машины, от дома, а эти два ощетинившиеся бородками должны быть от сейфа. Попробуем. Один подошел. Ромоло быстро вытащил стетоскоп, приставил его к сейфу и начал поворачивать ключ. Щелк, щелк.

— Долго? — выдохнул Шовель.

Итальянец махнул рукой: кто знает? Шовель сел, пытаясь побороть нетерпение. Черт, до чего хочется курить.

Из окна почти напротив поднималось, массивное здание префектуры. Норкотт оценил бы эту деталь мелодрамы. Акт III, сцена V: герой отказался от государственной службы, сулившей ему почет, деньги, уважение престарелых родителей, сделавшись вместо этого вором., И вот, совершая очередной взлом, он видит из окна величественное здание префектуры. Несчастный думает о том, что порок никогда не остается безнаказанным, душу его охватывает ужас содеянного. Он дает зарок больше не воровать и…

Ромоло присвистнул, подняв большой палец.

Невероятно!

Если человек настолько беззаботен, может, ему нечего скрывать? Но Левен не идиот. Он должен знать, что у него есть враги. А если нет? Если заказчики Боркмана и Понги переоценили его? Если «страховка», ради которой мобилизованы секретные агенты четырех стран, вообще не существует в природе! Это ведь только предположение, подчеркнул Норкотт. Хотя, с другой стороны, почему нужно отвергать абсурд?

Толстенная дверь сейфа отворилась с тихим скрипом. Шовель высветил груду картонных папок. Внизу было еще одно закрытое отделение. Он вставил туда второй ключ. Подходит.

В отделении лежал толстый конверт, запечатанный сургучом. «В случае моей смерти или исчезновения передать господину Готье или адвокату де Флерону».

Ромоло извлек из кармана металлическую пластинку, нагрел ее над пламенем зажигалки и приложил к сургучной печати. Та отошла. В конверте — копия завещания, длинный список распоряжений, два аккредитива и плоский ключик.

Завещание было выдержано в типичных выражениях человека, сознающего себя главой семьи, фирмы и политической группировки. Законченный образ. Бумага начиналась: «Моей дорогой супруге…» — и заканчивалась: «Вам, моим душеприказчикам, я доверяю исполнить изложенную волю. Мой верный Готье, сто тысяч франков, которые вы возьмете с моего текущего счета, будут слабым выражением благодарности за тридцать лет преданной службы. Вам, дорогой Флерон, я завещаю на память картину Ватто, которой вы не раз восхищались, бывая у меня в доме».

Инструкции касались именного сейфа в подвале банка «Лионский кредит». Список хранящихся там бумаг был длинный: уничтожить, уничтожить, сдать на хранение в Национальный архив, передать моему сыну, моему преемнику, председателю партии и так далее… Ага, вот: «№ 18 — Запечатанный конверт. Передать господину министру юстиции в собственные руки».

Не так уж он прост, этот Левен.

Шовелю стало весело. Он предвидел подобный сбой. У Норкот-та все выходило просто — одни технические детали. Но Левен провел всех.

Шовель возвратил Ромоло бумаги, тот положил их в конверт и начал снова колдовать над сургучом.

Проектор поставили в столовой, Шовель покрутил ручку, и на импровизированном экране из простыни возникли строчки, написанные старательным ученическим почерком.

— «Лили, — начал читать вслух Зибель. — Я тебя люблю по-прежнему, но с твоим прошлым у нас ничего не получится. Твой старик прислал мне письмо. Я переписал его, потому что хочу оставить оригинал, кто знает, вдруг он вздумает мне пакостить. Я человек современный и знаю, что жизнь есть жизнь. Никто не требует, чтобы ты была белоснежкой. Но я уважаемый коммерсант, у меня на руках фамильное дело. Груффе не может жениться со скандалом. И потом, я не знал, что ты позировала ему для таких фотографий. Выходит, ты от меня это скрывала. Давай останемся друзьями, но лучше нам больше не встречаться. Обнимаю тебя в последний раз. Твой Мартин».

Шовель перевел кадр.

— «Месье, — продолжал Зибель, — в телефонном разговоре мне, кажется, не удалось убедить Вас. Вы вынуждаете меня поэтому действовать весьма неприятным для меня образом.

Мадемуазель Л. не может и не должна стать Вашей женой. Она недостойна носить имя Вашего почтенного семейства. Прилагаемые здесь фотографии свидетельствуют об этом достаточно красноречиво.