Тринадцатое Поле - Антон Мякшев

Выйти из Поля можно только в том месте, через которое входил.

И все тут. Вот тебе и нереальность.

А куда подевались воины Дома Мертвых? Если они хотели избавиться от потенциального новообращенного Дракона, могли бы легко зарубить меня прямо там, в подземелье, а не устраивать жуткую буффонаду вокруг костра… А что бывает, если игрок погибает в Поле? Возвращается ли он в общий мир (так называют они, эти чокнутые игроки, нашу привычную глазам и разуму реальность), или остается здесь хладным трупом, а потом костями, а потом прахом?

Лучше эту тему закрыть. Броситься в колодец головой в надежде умереть здесь и очнуться в своем мире – к этому сомнительному эксперименту я пока не был готов. И вряд ли буду готов когда-нибудь.

Хотя чего там загадывать…

Значит, Мертвые не имели целью уничтожить меня. Тогда что им от меня надо? Я поднялся и сел. Это, черт возьми, их Игра, а не моя. Не хочу в такие Игры играть. Тем более выступая в роли фишки, которая и не представляет свое предназначение. Я просто хочу уйти. Получилось же у меня выскочить из Поля Кладбища? Но тогда я не вошел в Поле, а просто заглянул. А сейчас…

Господи, так не бывает. Воины Дома Мертвых. Они же, должно быть, нормальные ребята, я с ними общался в общем мире. Что было бы, если б я крикнул им: «Пацаны, кончайте придуриваться! Я не играю, отстаньте от меня! Отпустите!»

Они бы меня вовсе не услышали. Это я почему-то сразу почувствовал. Не услышали, а если и услышали, то не поняли бы ни черта. Потому что в общем мире они одни, а здесь – совсем другие. Ну и ладно. Я-то остался тем, кем был.

Я коротко и сильно выдохнул, почувствовав, что успокаиваюсь. Говорил же, я не трус. Если вообще не думать о том, что тебя окружает, а сконцентрироваться на стремлении выбраться отсюда, тогда все получится. Но сначала нужно заставить себя осмотреть рану.

Закусив губу, я обеими руками аккуратно уложил левую ногу на правое бедро. Сгибалась нога трудно, но это, конечно, было не глазное. Истерзанная пятка чудовищно распухла. Клочья плоти, похожие на заскорузлые струпья, болтались во все стороны, как лепестки увядшего цветка. Кровотечения уже не было, и кости тоже не было видно.

Сжав зубы, я быстро склонился набок. Как я ни крепился, меня все-таки вырвало. Сплюнув горькую желчь, я вдохнул поглубже и вернулся к осмотру. Возможно, все не так страшно, как я предполагал сначала. Да, болит, но уже как-то приглушенно… Выберусь отсюда – прямым ходом в травмпункт. Скажу, собака покусала. Получу в придачу дозу уколов в живот – от бешенства. Собака же покусала.

«Скорее – акула, – нервно хихикнул кто-то у меня в голове. – Интересно, а акулье бешенство излечимо? А паучье?..»

Надо успокоиться. Успокоиться. Нет уж, лучше сразу домой, а уж оттуда вызову «скорую». Вот так. А сейчас необходимо наложить повязку.

Я стащил с себя плащ, задрал футболку – и неожиданно вздрогнул.

Бинтов на мне не было. Более того, на груди не было даже царапины. Тупо я шарил глазами вокруг, пока не наткнулся взглядом на плащ. Доисторическая рвань фабрики «Большевичка» превратилась в длинный балахон какой-то грубой ткани, сшитый не нитками, а тонкими шнурками. Исчезли карманы, воротник, хлястик и лямки для пояса. Зато появился капюшон. Я цапнул себя за грудь. И футболка, красная футболка Макса, была уже не футболка, а короткая рубаха без рукавов, тоже, впрочем, красная. Джинсы преобразились в кожаные штаны, удерживаемые вместо ремня толстой веревкой. Единственное, что меньше всего изменилось, – это ботинки. Точнее, один ботинок на нетронутой тварью ноге. Он так и остался ботинком, правда, без шнуровки и цельным, словно низкий сапог. Дешевый кожзаменитель (это было видно с первого взгляда) сменился на самую настоящую кожу, толстую и дурно выделанную.

В страхе я схватился за левое плечо. Слава богу, ворон на месте. Если б не татуировка, я бы начал сомневаться: я – в самом деле я или кто-то другой?

«Не думай об этом. Перевяжи рану и начинай наконец линять отсюда».

Шнурки, при помощи которых был сшит балахон, оказались очень крепкими. Куда крепче ниток. Я с большим трудом, действуя в основном зубами, оторвал один рукав, бережно обмотал им ступню, предварительно присыпав рану рыжим песком. Где-то я слышал, что таким образом можно предотвратить заражение. О том, какими еще свойствами, помимо возможных антисептических, обладает местный песок, я старался не думать. Повязка держалась плохо, к тому же грубая ткань сорвала запекшуюся корочку, и снова пошла кровь. Пришлось опять посыпать рану песком (кровь довольно скоро перестала сочиться) и отгрызть второй рукав плаща. Дело пошло быстрее, и минут через пятнадцать на ступне образовалась вполне сносная повязка, заменявшая, кстати, и обувь.

Я поднялся, ступил раз и другой. И пошел к колодцу. Шел я очень медленно. Левой ногой я ступал на носок, пальцы сразу устали и заныли, руки сами собой искали какую-нибудь опору вроде костыля.

Выйти из Поля можно только в том месте, через которое входил.

Небо стало светлеть. Я приблизился к колодцу, заглянул в него и тут же шлепнулся на задницу – не столько из-за того, что хромое ковыляние вымотало из меня последние силы, сколько пораженный тем, что увидел.

Колодезная стенка, которую я не мог разглядеть с той стороны, откуда шел, развалилась. Каменные осколки наполняли колодец вперемешку с уже застывшими телами черных тварей. Твари были мертвы, и я совершенно не помнил, как это произошло.

Но эта мысль пришла третьей. А вторая была: выход закрыт. Мне не удастся спуститься в подземелье.

А первая: выйти из Поля можно только в том месте, через которое входил.

И настало утро. В поисках другого входа в подземелье я блуждал в развалинах долго, бесчисленное количество раз усаживаясь отдохнуть. Впрочем, «усаживаться» – не то слово. Садиться я еще не приноровился. Когда приходило время успокоить боль, в конце каждого короткого перехода раскаленным кинжалом кромсавшую ступню, я попросту падал назад, задрав левую ногу, чтобы не повредить ее ударом о землю.

Входа не было. Каменные груды развалин возвышались безжизненными скалами. Меж ними выл на разные голоса ветер, шелестел песок. То тут, то там встречались металлические и деревянные обломки – разбитое оружие. Больше всего было мечей различных конфигураций – от кривых и коротких до поистине огромных, размерами и формой напоминающих доски для серфинга. Реже попадались наконечники копий, стрел, сломанные топоры; один раз я наткнулся на шар «утренней звезды», шипастой головой выглядывавший из песка. Я выбрал себе тонкий и острый на вид копейный наконечник, вдетый на коротко срубленную палку. «Можно как нож использовать», – решил я и закрепил наконечник на веревке, поддерживающей штаны. На всякий случай.