Молитва за отца Прохора - Мича Милованович

– Что ты говоришь, сынок? Как могли враги наши тебя спасать?

– Одни мне страшные раны наносили, другие эти раны залечивали. В каждом народе есть добрые и злые люди.

– Как же ты вернулся из окаянной дали, дитя мое?

– На крыльях надежды, с мыслью о Господе нашем, матушка.

– Сколько же ты был в пути, несчастное мое дитя?

– Пока я был в пути, шестьдесят раз сменились день и ночь. От Введения во храм Пресвятой Богородицы до сегодняшнего дня.

– Что же ты ел в дороге?

– Зерна из навоза, корешки растений и то, что добрые люди подавали.

– Хвала Господу, что есть еще добрые люди на свете. А что у тебя в мешке, путник мой многострадальный?

– А ты посмотри, матушка.

Мать вытащила головы из мешка и говорит:

– Горе мне! Что это такое, сынок?

– Это головы покойных моих товарищей.

– Ты такой слабый, как же ты их смог донести?

– Должен был, мама, это была моя святая обязанность.

– И куда ты теперь с ними, несчастный?

– Отнесу к ним домой, пусть родные хоть головы похоронят.

– А почему одна голова вся обглоданная?

– Обглодали ее волки в горах.

– Что ты говоришь?! Так на вас и волки охотились?!

– Да, матушка. Это голова Милойко Елушича из Граба. А его самого съели, уже мертвого.

– Господи помилуй! А кто остальные трое мучеников?

– Это мои товарищи, мы вместе отправились домой из плена, но все, кроме меня, скончались по дороге.

– Знаешь ли ты, дитятко, где чья голова? Кому ты их отдашь?

– Знаю. Вот голова Радоицы Клисарича из Губеревцев, эта – Богосава Йовашевича из Марковицы, а третья – Глигория Бежанича из Брезовицы.

– Ох, что ты говоришь! Все такие молодые. Несчастные их матери!

– Есть матери несчастнее, эти хоть головы своих сыновей увидят, а тысячи других – ничего.

Тут подошли мои сестры и младший брат. Было много и слез, и поцелуев. Так я впервые, доктор, встретился с родными после отъезда на фронт летом 1915 года. Наконец, я перекрестился, стал на колени и поцеловал родной порог. Потом вошел в дом, приблизился к иконе святого Иоанна Крестителя, покровителя нашей семьи. И ее поцеловал…

Да, отнес. Сделал это уже на следующий день. Отнес все четыре головы и пережил душераздирающие минуты. Не знаю, где было горше. Всюду раздавались стоны и плач и причитания. Особенно тяжело пришлось в Грабе, когда мать Милойко Елушича, увидав голову своего сына, потеряла сознание.

Думаю, что нет. Я не считаю это своей ошибкой. Я дал возможность несчастным родителям повидать хоть какие-то останки их сыновей. За это они были мне благодарны. Пригласили меня и на захоронение этих голов. Везде я не мог успеть. Побывал в Губеревцах и Марковице, там присутствовал на отпевании. Головы положили в гробы и с ними лучшую одежду покойных юношей.

Таким образом, я, раб Божий, грешник Йован, сделал все, что мог, для своих умерших друзей. Часть моих воспоминаний о том времени осталась под пластом лет. То, что я рассказал вам, – всего лишь сохранившаяся череда мрачных картин прошлого. Надо было бы рассказать обо всем много лет назад, но не было ни сил, ни желания, да и кто бы стал меня слушать? По правде говоря, не было у меня такой потребности говорить, как сейчас с вами, доктор. Вы пробудили во мне желание в конце моего жизненного пути открыть кому-то душу. Меня радует, что в вас я нашел человека, который действительно хочет слушать и записывать мои воспоминания.

В 1918 году, когда я возвратился из плена, мне исполнился 21 год, самое начало жизненного пути. Перед собой я поставил две высокие цели: закончить семинарию и восстановить церковь на Волчьей Поляне. Не жалея сил, я взялся за работу.

Но это уже другая история, новая глава моей жизни, поэтому мы продолжим завтра, мне надо передохнуть, а вам пора вернуться к своим обязанностям.

Что вам сказать? Так себе. Живот раздут. Но, благодаря вашим усилиям, надеюсь прожить еще денекдругой.

Глубокой осенью 1918 года началось возвращение с войны сербской армии. Великая бойня закончилась, и Сербия начала залечивать страшные раны, нанесенные тремя войнами подряд. Многие навсегда остались на полях войны, разбросанные повсюду на Балканах, так что следа не отыскать. Болезни уносили жизни мирных жителей, тысячи свежих могильных холмиков выросли по всей стране.

Погибли два моих брата и отец. Оставшиеся в живых братья Йоксим и Живадин отделились, обособилась и семья покойного брата Теована. Сестры вышли замуж. Когда делили отцовское наследство, я взял только участок скудной земли на Волчьей Поляне с руинами церкви.

Инвалиды войны, изможденные, искалеченные, заполонили наши края. Власти то ли забыли о них, то ли ничем не могли им помочь. Многие из них были в расцвете лет. Изувеченные, они не могли обрабатывать землю, кормить свои семьи им было нечем; сельский дом без здоровой мужской руки обречен на гибель. Были и безрукие, и безногие, на костылях, слепые и глухие, с лицами, изрытыми шрапнелью и порохом, многие от сильных мучений заболели падучей.

Некоторые из них начали просить милостыню. Опираясь на костыли или сидя, с орденами на груди, герои Куманова, Брегалницы, Цера, Мачков-Камена, Ветерника и Каймакчлана стали никем и ничем, убогие калеки. Во время церковных праздников и на сельских ярмарках протягивали руку за милостыней вчерашние герои, недавно голыми руками хватавшиеся за лезвие сабли. Отдав Родине все, что имели молодость, здоровье, силу и красоту, – они опустились на самое дно нищеты.

Я видел, как Рашко Евтич, кавалер звезды Карагеоргия, опираясь на костыли, безногий, просит перед храмом. В ту руку, что недавно вершила героические дела на поле боя, люди клали милостыню. Я видел Боголюба Терзича, на чьей груди сияет медаль за отвагу Милоша Обилича, как он, без одной руки, восклицает «подайте, братья» и «спасибо, братья!». Встречались мне и другие храбрые воины, такие как Илия Момчилович, Саво Радулович, Теован Ранич и другие, оказавшиеся в позорном положении, позорном для этой страны, для ее властей, но не для храбрых патриотов.

Доктор, их состояние меня глубоко потрясло, я не мог остаться равнодушным, постарался хоть чем-то им помочь. Я ходил по селам и составлял списки наиболее пострадавших инвалидов войны и военнопленных, возвратившихся из лагерей, которые были неспособны работать и не имели средств к существованию. Это относилось в первую очередь к малоимущим. С этими списками я стучался в разные двери, начиная от муниципальных властей, общинных, уездных, областных, вплоть до Военного министерства. Я разговаривал и с местными состоятельными людьми: банкирами, землевладельцами, хозяевами мельниц, пивных, лесопилок, с торговцами скотом и ракией, владельцами магазинов и трактиров и со многими другими. Повсюду просил за наших несчастных братьев, заслуженных героев. Могу похвастаться, что не остался с пустыми руками, какие-то средства мне удалось собрать. Я разделил их между самыми обездоленными, чтобы они могли купить все необходимое для дома: газ, соль, медный купорос, растительное масло, колесную мазь, бороны и плуги, шины для колесных повозок. А самые бедные покупали муку, семена к посевной и еду для своих семей.

Мой христианский долг призывал меня совершать и другие деяния. Двери моего скромного дома всегда были открыты для искалеченных солдат. Посещали меня и бездомные, и нищие. Если мне нечего было им дать, я старался вернуть в их сердца надежду добрыми словами.

Взялся я и за то, чтобы осуществить две главные цели, о которых я упоминал: восстановление церкви и завершение курса теологии. О первом я оповестил церковные власти, и они мне обещали помощь в границах своих возможностей. Это было весной 1921 года. Я пошел в народ, разговаривал с людьми, собирал пожертвования, как деньгами, так и материалами. Я нашел людей, которые брались за проект возвращения храму первоначального вида. Это были специалисты по церковной архитектуре средних веков, к которой относилась церковь на Волчьей Поляне.

Все приготовления и доставка материалов требовали много времени и много рабочих рук. Работы начались в следующем 1922 году, весной, в день Святых сорока мучеников. Фундамент освятил настоятель монастыря Святой Троицы. Местные мастера согласились работать бесплатно, из любви к Богу и родному краю. Чернорабочими стали крестьяне из ближних сел. Дело шло быстро, и я молился Богу, чтобы так дальше и продолжалось. Камень мы доставляли из ближайшего рудника, каменщики на стройке его обтесывали. Глубокой осенью, в день святого Димитрия, все строительные работы были завершены. Осталось покрыть здание и укрепить на куполе крест, а затем приступить к внутренней отделке, изображению святых ликов (разумеется, не по всем стенам, это потребовало бы слишком больших затрат), а также к работе над иконами и иконостасом. И еще предстояло построить колокольню.

С наступлением морозной и снежной зимы работы пришлось прекратить. Мы продолжили их только следующей весной. Иконописцев я пригласил из семинарии в Призрене, это были молодые трудолюбивые люди. Наконец, в день святой великомученицы Огненной Марии храм был освящен. Я придавал особое значение тому, чтобы торжественный обряд состоялся именно в этот день, 30 июля 1923 года. Его проводил наш владыка лично, а в службе участвовали иеромонахи, монахи и священники. Весь народ нашего края собрался к церкви. Наступил самый счастливый момент моей жизни, когда с колокольни небольшого храма раздался звон колокола, подаренного нашим земляком из Америки Огненом Стоичем. Итак, доктор, великое дело я довел до конца, милостью Господа. Осуществился давний сон из моего детства. Некоторые предметы, необходимые для церкви, я получил в подарок от разных храмов и монастырей. Народ начал приходить в церковь на службу, к причастию, на венчание и крещение. А через пару дней после освящения храма, одной ясной ночью, когда я возвращался из соседнего монастыря, перед церковными дверями меня поджидала лань. Я погладил ее по голове, а она лизнула мне руку. Потом, прихрамывая на заднюю ногу, медленно удалилась в лес. На следующее утро на том же месте я обнаружил свернувшуюся в клубок змею, вечную хранительницу этой святыни. Увидев меня, она подняла голову, покачала ею вправо-влево и исчезла в норе под стеной храма. Я уже говорил вам, что эти два Божьих созданья являлись предо мной крайне редко, притом в исключительные моменты; лань всегда ночью, а змея днем. Сейчас это было связано, безусловно, с освящением храма. Насколько я знаю, кроме меня, их никто никогда не видел.