Женщины в игре без правил - Галина Щербакова

— Я? Ее трону? Зачем я ее буду трогать? Зачем она мне нужна? — Он бы себя не узнал, увидь со стороны. — Да пошла она на фиг! Чтоб я ее трогал! — И он уже стал уходить, когда Мария Петровна схватила его за руку.

— Нет уж, — сказала она. — Меня дождись и смажь ей лоб зеленкой. Все!

Она уходила стремительно, и они оба смотрели ей вслед. Надо же было куда-то смотреть. А потом Мишка пошел за зеленкой: он знал, где у них аптечная полочка.

Мария Петровна звонила и звонила Кулачеву, но телефон его не отвечал. «Вот так!» — сказала она себе, но что значили эти слова, она вряд ли могла бы объяснить.

Почему-то вспомнился муж, у которого было бесценное свойство быть рядом, когда нужен. Он бы все бросил и уже ехал бы… Он бы на перекладных… Буколическое время, когда ездили такси, добродушные леваки, когда можно было без страха остановить любой транспорт, вплоть до какого-нибудь специального. Сейчас же ей нужна машина, а значит, только Кулачев. У нее с собой просто нет таких денег, чтобы вступить в разговор с каким-нибудь машиновладельцем.

«Где же он? — думала она. — Где?»

Елена отупела от мыслей. Еще бы были разнообразные, а то — гонки по вертикальной стене, миг, и снова почти на том же месте мысли…

«Надо ехать в Склиф… Надо ехать в Склиф…» Когда в дверях зазвякал ключ, было ощущение, что ехать уже никуда не надо, что она уже съездила и не нашла никого, так как даже спросить толком не знала, кого и как, съездила и вернулась, а теперь сидит, отупев от мыслей. Мысленные деяния взамен физических, как правило, куда травматичнее. Может, именно поэтому так многие минуют этот «этап мозгования»? Берегут себя?

Зато полно вокруг неосмысленных дел и свершений, от которых одни гомункулюсы.

«Какой же он свежий!» — подумала о Кулачеве Елена.

— Я подумала о вас, что вы свежий, — сказала она вслух. — В сущности, определение о человеке двусмысленное. Не правда ли?

— Ну да, — засмеялся Кулачев, — это как-то больше о рыбе… Как почивали?

— Сколько я вам должна за продукты? — спросила Елена.

— О Господи! — воскликнул он. — Это моя плата за агрессию. Как вам не стыдно!

— Не стыдно! — ответила Елена, думая о том, что он сейчас назовет сумму, она, конечно, отдаст и останется ни с чем. Продукты куплены дорогие, у нее на такой товар руки не поднимаются, у нее столько трат с чертовым обменом-переездом. Одним словом, ее охватила паника, а кто виноват, сама вылезла с идиотским вопросом.

А он как понял: протянул ключи и сказал мягко:

— Да ладно вам… Я не ахти что, но все-таки чуть лучше, чем вам кажется. Не наговаривайте маме лишнего. Я ее в обиду не дам… Собственно, будем считать, что познакомились…

— Скажите, — сказала вдруг Елена, — вы меня не, отвезете в Склиф? Там лежит одна девочка из автокатастрофы.

— Поедемте…

Она что-то напялила на себя, схватила сумочку. Он наблюдал за ее какими-то неженскими сборами, впрочем, какими другими могут быть сборы на автокатастрофу? Интересно, когда это случилось, если она была заперта? Странная женщина с сошедшими с рельс эмоциями. Женщина, потерянная мужчиной, который унес с собой все, оставив ей несоразмерно одинокое одиночество. И все-таки могла бы хоть что-то сделать с волосами.

Никогда и ни у кого он не видел таких уныло обвисших волос.

Именно в этот момент Мария Петровна дозванивалась Кулачеву, чтоб тот отвез ее с внучкой в Склиф, тогда как он ехал туда же с ее собственной дочерью.

По дороге Елена сказала, что не знает ни имени, ни фамилии девочки. Она знает только имя отца и просто надеется на случай, что увидит его там.

— Найдем, — уверенно сказал Кулачев, и Елену охватило чувство покоя и благодарности. Этот найдет. И поможет, если что… «Свежий мужчина».

В больнице Кулачев пошел к справочному, а она осталась стоять, уже понимая, что в этой суете найти Павла будет не так просто. Она увидела, что Кулачев возвращается, и сказала:

— Ее отец спал здесь на полу в приемном покое.

— Вы знаете, сколько за последние дни было катастроф? Или хотя бы место, где это случилось?

— Я не знаю ничего, — сказала она.

— Прошлой ночью у них умерла одна девушка, которая три дня была в реанимации. Я хочу думать, что это не ваша девушка.

— Не моя, — твердо ответила Елена. — Моя не должна умереть.

— Уже легче. Подождите меня тут, я попробую другой путь. — Он ушел, а она осталась у широкого окна и стала смотреть на машины. Вот одна подошла совсем близко, из нее выскочил человек и пошел куда-то в сторону, заполошенный такой мужчина.

Она поняла, что других тут нет, в этом месте горя, и ей даже стало неловко, что она как бы по другому поводу, что она ищет здесь совсем не то, что остальные. «Надо сматываться! — сказала она себе. — Даже если мы его найдем, что я ему скажу?»

А в это время к машине, приторможенной у окна, возвращался хозяин, он был не один, с другим мужчиной, который шел за ним, и только когда хозяин открыл дверь машины и пропустил впереди себя идущего за ним, она поняла, что вперед пропускали Павла. Она застучала в стекло и даже закричала неизвестно что, потому что в ту самую секунду его имя она как раз забыла. Она метнулась к двери, но с ее стороны дверь была закрыта и следовало обежать стеклянный тамбур. Пока она выбегала, путаясь в дверях, машина уехала.

Елена осталась здесь, где машина была минуту назад и где еще сохранилось ее тепло, тут и нашел ее Кулачев.

— Мы можем с вами пройтись по травматологии, — сказал он.

— Не надо, — ответила она. — Не надо.

— Что-то случилось? — с тревогой спросил он.

— Он только что уехал, я не успела добежать. Отец девочки. Собственно, я ищу его.

— Я отвезу вас домой, — предложил Кулачев.

— Пожалуйста, не надо, — сказала Елена. — Я доберусь сама. Езжайте и спасибо.

— Что мне передать Марусе?

— Марусе? — не поняла Елена. — Ах да… Не говорите ей о Склифе. Это к ней не имеет отношения. Никакого. Скажите ей, что я полна энтузиазма в обживании квартиры.

— Она этому поверит?

— Скажите так, чтобы поверила. И пусть не распускает Алку.

Когда Кулачев уехал, Елена вернулась к справочному окошку.

— Скажите, пожалуйста, как зовут девушку, которая умерла ночью?

— Наталья Павловна Веснина.

— Она из Петербурга?

— Да.

— Она в морге или ее уже увезли?

— У нас. Ждут мать.

— Да. Я знаю. Она ведь на Кипре.

Коротко и делово.

«Вот и все, — подумала Елена. — Теперь я знаю, как его найти, но никогда не смогу это сделать. Я навсегда в его жизни буду связана с его горем. Он будет помнить, что, когда умирала дочь, к нему в постель пришла я, которую не звали, и он меня не прогнал. Вот и все. Идите домой, девушка, тут вам не подадут. Прости меня, Павел Веснин».

Марии Петровне повезло: в Москву ехал знакомый журналист, он и прихватил с собой бабушку и внучку.

Перемазанная зеленкой Алка базарила и сопротивлялась, но все-таки была почти силой погружена в машину. Мишка тоже норовил сесть, но Мария Петровна захлопнула перед ним дверь и сказала, чтоб он раз начал, то и доломал качели и отнес подальше. «Потом объяснимся», — закончила Мария Петровна.

Она ехала и думала, что у нее сегодня срывается свидание, но это пусть, не важно, главное, надо ли заезжать к дочери и вводить ее в курс всей истории или, если. Бог даст, нет сотрясения мозга, то и не надо ей ничего сообщать? Переночуют в городе и вернутся на дачу, если же, конечно, не дай Бог…

Алка же ехала совсем с другими мыслями. Ни сотрясение, ни мать, ни бабушка в них не присутствовали.

…Когда она была совсем маленькая, они с бабушкой играли в игру названий. Прошедшему дню они давали имя, или кличку, или цвет… Был день Свечки — погасло электричество. День Горшка, когда она объелась черешней. Был день Зеленой юбки. Скуки, день Дурака, Щекотки, Выпавшего зуба. Были дни Страшного горя (потерялась черепаха). Среднего горя (лучшая подруга перестала быть лучшей), день Совсем Негоря (уписалась ночью). Хорошее было время. Уже не было дедушки, но папа еще был вовсю. Носил на плечах, играл с ней в мяч, обстригал ногти, доедал за ней первое, а мама не доедала никогда, выливала в толчок.

Вообще сейчас больше всего почему-то думалось об отце.

Но не о том, что доедал после нее суп, а о том, который ненавидел маму. Она тогда много плакала, и они оба на нее орали как резаные, а она плакала не оттого, что родители бежали наперегонки к разводу, а именно от ненависти в доме, которую ощущала просто кожей и на ней возникали красные пятна. Мама пихала в нее димедрол, а от димедрола она становилась суетной по ночам, сбрасывала с себя одеяло, стонала. А они — мама и папа — злились на нее, злились, что не дает им спать.

Она просто ожила, когда отец ушел. Мать использовала это в своих целях — «вот ты какой», — но Алка уже понимала: если бы ушла мать, ей тоже было бы легче.

Главное, чтоб не попасть в пересечение потоков их нелюбви. Она не могла объяснить это словами, но уже давно старалась не садиться между родителями, не возникать на уровне их переглядываний.