Этика пыли - Джон Рёскин

Профессор. Что?

Люцилла. Но разве нам уже не говорили, что они все злые?

Профессор. Погодите, Люцилла, вы коснулись очень сложного вопроса, а нам не следует уходить в сторону от наших кристаллов, пока мы не выясним, в чем состоит их добро и зло. Это поможет нам впоследствии разобраться и в наших собственных достоинствах и недостатках. Я сказал, что главное достоинство кристаллов заключается в чистоте их вещества и в совершенстве формы. Но это скорее следствия их достоинств, а не сами достоинства. Достоинства, присущие кристаллам, проявляющиеся в них, лучше передают слова «душевная сила» и «целеустремленность», то есть определения, употребляемые в отношении живых существ. Некоторым кристаллам, по-видимому, изначально свойственны несокрушимая чистая жизненная сила и могущество кристаллического духа. Всякое бесполезное вещество, встречающееся на их пути, или отталкивается, или вынуждено принимать какую-нибудь красивую подчиненную форму. Чистота кристалла остается незапятнанной, и каждый атом его излучает частицу общей энергии. Идем дальше: из основной структуры кристалла видно, что он как будто бы решился достигнуть известной величины, принять известную форму; он упорствует в намерении и с блеском выполняет намеченное. Вот перед вами совершенный кристалл кварца. Он необычной формы и, по-видимому, очень сложной конструкции: это пирамида с выпуклыми сторонами, состоящими из других, меньших пирамид. Но в его контуре нет ни малейшего изъяна; мириады его составных сторон так же блестящи, как ювелирные граненые изделия, и – присмотритесь получше – даже изящнее. Грани кристалла остры, как копья, они режут стекло при незначительном усилии. Нельзя вообразить ничего более законченного, более определенного по форме. А в другой руке у меня кристалл того же минерала, но более простой формы. Это шестигранная призма, но в ней от основания до вершины видно, – а длина ее равна девяти дюймам, – что она сразу знала, какой ей следует быть толщины, и строго следовала изначальному плану.

Сначала призма как будто стала добиваться толщины, максимально возможной при том количестве материала, которым она располагала. Но, не преуспев в этом, она неуклюже налепила больше материала на одну сторону, вытянулась, затем опять вздулась, истощила одну сторону, чтобы увеличить другую, и наконец совсем сбилась с первоначального направления. Непрозрачный, с красной поверхностью, зазубренный с краю, с искривленным позвоночником, этот кристалл может служить образцом человеческой дряблости и пошлости. Но лучшее доказательство его упадка и беспомощности – вот этот кристалл-паразит. Размером поменьше, но такой же болезненный, он прилепился к одной стороне большого кристалла, проделав себе углубление и начав увеличиваться сбоку и снизу, не сообразуясь с направлением главного кристалла. Что же касается чистоты материала, то я не могу заметить никакой разницы между первым, в высшей степени благородным камнем и этим совсем неблагородным и, я бы сказал, распущенным. Нечистота последнего зависела от его воли – или от недостатка воли.

Мэри. О, если бы мы могли понять значение всего этого!

Профессор. Мы можем понять все, что в этом есть полезного для нас. Для нас, так же как и для кристаллов, истина состоит в том, что благородство жизни зависит от ее устойчивости, от чистоты цели и спокойной непрестанной энергии. Всякого рода сомнения и раскаяния, любая плохая работа, пусть даже подретушированная, всякого рода колебания относительно того, что лучше делать, безнравственны, равно как и страдания.

Мэри (удивленно). Но разве не должно раскаиваться, если поступаешь дурно, и колебаться, когда не можешь увидеть, где истинный путь?

Профессор. Вам совсем не следует поступать дурно и вступать на дорогу, которую вы не осознали. Ваш разум должен далеко опережать ваши поступки. Если вы не будете осознавать то, что вы хотите делать, скорее всего, вы наделаете ошибок.

Катрин. Ах, Боже, но я никогда точно не знаю, что именно должна делать!

Профессор. Совершенно верно, Кэти, но, осознав это, вы уже многое знаете и впоследствии увидите, где ошибались. Придет, может быть, и такое время, когда вы начнете осознавать или по крайней мере обдумывать все, что делаете.

Изабелла. Но, наверное, люди не могут поступать очень дурно, если они не ведают, что творят, не правда ли? Мне кажется, что в этом случае их нельзя назвать дурными людьми. Они могут быть неправы, как я и Катрин, когда мы ошибаемся, однако не во всем же они виноваты. Я не могу ясно выразить своей мысли, но есть два рода зла, не так ли?

Профессор. Да, Изабелла, но вы увидите, какая громадная разница между добрыми и недобрыми ошибками; а между преднамеренными и непреднамеренными она совсем невелика. Очень немного людей, которые действительно желают делать зло, а если посмотреть поглубже, то окажется, пожалуй, что таких и совсем нет. Каин не желал сделать зла, убив Авеля.

Изабелла глубоко вздыхает и распахивает глаза от изумления.

Профессор. Да, Изабелла, и среди нас сегодня существует множество каинов, убивающих своих братьев не то что из-за меньшего повода, чем был у Каина, но и без всякого повода. И, однако, они не думают, что поступают дурно. Иногда дело принимает другой оборот, как, например, в Америке в последние годы, где вы видите Авеля, смело убивающего Каина и не думающего, что он делает зло. Главная трудность в том, чтобы раскрыть людям глаза. Затронуть их чувства и сокрушить сердца легко, куда труднее сокрушить их разум. А не все ли равно, измените ли вы их или нет, если они останутся тупыми? Не можете же вы быть постоянно у них под рукой и подсказывать им, что справедливо и что нет; сами же они будут поступать так же, как и прежде, а пожалуй, и хуже. Благими намерениями вымощена дорога, – вы знаете куда, дети. Не само это место вымощено ими, как часто говорят люди, потому что нельзя вымостить бездонную пропасть, а можно именно дорогу, ведущую к ней.

Мэй. Но если люди поступают так, как по их понятиям следует поступать, они, конечно, правы?

Профессор. Нет, Мэй, добро всегда добро и зло всегда зло. Только безумец, совершая неправду, убеждает себя, что действовал с благими намерениями. Но зато и Библия сильнее прочих корит безумцев. Они, преимущественно и главным образом, отрицают Бога тем, что признают общественное мнение всегда правым, а веления Бога – не имеющими особенно важного значения.

Мэй. Но никто ведь не может всегда знать, где правда?

Профессор. Вы всегда можете знать это применительно к сегодняшнему дню, и если поступаете, сообразуясь с тем, что считаете сегодня правдой, то завтра она раскроется вам полнее и яснее. Вот вы, например, дети, находитесь в школе и должны обучаться французскому языку, арифметике, музыке и многим другим предметам. В этом ваша правда и право в настоящее время; наша же правда, или право ваших учителей, состоит в наблюдении за тем, чтобы ваша учеба была организована как можно лучше, без ущерба для обеда, сна и игр, и чтобы то, чему вы учитесь, вы запомнили хорошо. Вы все знаете, когда учитесь охотно, а когда толчете воду в ступе. Надеюсь, у вас не бывает никаких сомнений на этот счет?

Виолетта. Не бывает. А что если у кого-нибудь из нас возникнет желание прочитать какую-нибудь интересную книжку, вместо того чтобы учить уроки?

Профессор. Вы спрашиваете несерьезно, не так ли, Виолетта? Ведь тогда вам предстоит твердо решить, желаете вы совершить дурное или нет.

Мэри. Но сколько трудностей может выпасть в жизни, как бы человек ни старался узнать, в чем правда, и сколько бы он ни пытался жить хорошо.

Профессор. Вы слишком разумная девушка, Мэри, чтобы испытывать подобные затруднения, как бы ни складывалась жизнь. Большая часть затруднений у молодых женщин происходит от того, что они влюбляются в людей недостойных; так пусть же юные леди не спешат влюбляться, пока не узнают человека.

Дора. А сколько тысяч годового дохода должен он иметь?

Профессор (не удостаивая ответа). Конечно, немало есть превратностей судьбы, когда человек должен заботиться о себе и мучительно искать разумное решение. Но и тут нет серьезных сомнений относительно пути, только идти по нему, может быть, придется медленно.

Мэри. Ну а если авторитетная для вас личность принуждает вас жить не по правде?

Профессор. Дорогая моя, никого нельзя принудить делать зло, так как преступность в воле, в том, что делается по свободному выбору. Но вы можете быть принуждены когда-нибудь совершить роковой поступок, как и принять яд. И, как ни странно, по закону природы, несчастны в этих случаях бываете вы, а не тот, кто дал вам отраву. Странный закон, но это закон. Природа наблюдает только неизбежность результатов действия мышьяка. Ее никогда не волнует вопрос, кто вам дал его. Так и вы можете быть доведены до нравственной или физической смерти преступлением других людей. Вот все вы, здесь присутствующие, славные девочки, но неужели вы думаете, что ваша доброта – это ваша заслуга? Неужели вы воображаете, что вы милы и симпатичны, потому что от природы наделены более ангельскими свойствами, чем те дикие девочки с диким взглядом, которые играют в пыли на улицах наших городов и которым со временем предстоит пополнить тюрьмы? Одному небу известно, где в Последний день будут стоять они и где мы, бросившие их на улицу. Но главный вопрос на Страшном суде, я полагаю, будет для всех нас один: «Сохранили ли вы чистое сердце от начала до конца вашей жизни»? На вопрос: «Чем вы были?» – могут ответить другие, но на вопрос: «Чем вы старались быть?» – должны ответить вы сами. Ответьте же, были ли ваши сердца чисты и правдивы? Мы вернулись к грустному вопросу, Люцилла, обсуждение которого я отложил. Вы бы не решились сказать, что ваше сердце было чисто и правдиво, не так ли?