История Парижской Коммуны 1871 года - Проспер Оливье Лиссагарэ

Мольтке отнюдь не недооценивал угрозу. Он решил в случае необходимости снять блокаду, пожертвовать артиллерийским парком, формировавшимся тогда в Виллекубле, чтобы сосредоточить операции армии в провинциях, и восстановить блокаду только после победы, то есть, после прибытия армии из Меца. «Для эвакуации нами позиций все было готово. Нам нужно было только запрячь лошадей», свидетельствовал очевидец, швейцарский полковник Д’Эрлак. Официальные газеты в Берлине уже готовили общественное мнение к этому событию.

Снятие хотя бы на короткое время блокады Парижа могло бы привести под давлением Европы к почетному миру. Почти определенно. Возвращение Парижу и Франции живительной энергии, восстановление снабжения великого города и последующее продолжение сопротивления дали бы необходимое время для формирования провинциальных армий.

В конце октября наша Луарская армия находилась в процессе формирования, 15-ый корпус в Салбри, 16-ый — в Блуа. Они уже насчитывали 80 000 человек. Если бы корпус двинули в промежуток между баварцами в Орлеане и пруссаками в Шатодане, если бы такое случилось — и это было бы нетрудно, учитывая его превосходство в численности — корпус бы разгромил вражеские группировки одну за другой, путь на Париж был бы открыт, и освобождение столицы было бы почти несомненным.

Делегация Тура не заглядывала так далеко. Она ограничилась усилиями по возвращению Орлеана, созданием близ него укрепленного лагеря. 26‑го октября генерал Д’Аурель де Паладин, назначенный Гамбеттой командующим двумя корпусами, получил приказ освободить город от баварцев. Генерал был сенатором, ярым, фанатичным реакционером, годным, в лучшем случае, лишь выполнять функции офицера зуавов. В душе оборона ему претила. Решили атаковать город со стороны Блуа. Вместо того чтобы отправить 15-ый корпус пешим маршем, который занял бы в случае перехода через Ромарантин 48 часов, Депутация послала его через Вирзо в Тур по железной дороге, что заняло 5 дней и не могло остаться скрытым для неприятеля. Все же, 28‑го октября Д’Аурель встал лагерем перед Блуа с, как минимум, 40 000 солдат, и на следующий день он должен был отправиться в Орлеан.

28‑го октября в 9 часов вечера командующий германскими войсками сообщил ему о капитуляции Меца. Д’Аурель, под этим предлогом, телеграфировал в Тур, что вынужден прекратить свои передвижения.

Сколько–нибудь способный генерал, сколько–нибудь уверенный в себе военачальник, напротив, сделал бы все возможное. Поскольку немецкая армия у Меца, теперь получившая свободу действий, устремится к центру Франции, нельзя было терять ни дня, чтобы опередить ее. Дорог был каждый час. Наступила критическая фаза войны.

Депутация из Тура была столь же глупа, сколько Д’Аурель. Вместо отправки генерала в отставку, она удовольствовалась стенаниями, приказав ему сосредоточить свои войска. Срок окончания сосредоточения был определен 3‑го ноября (53). Тогда Д’Аурель имел 70 000 солдат, расположившихся от Мера до Маршенуа. Возможно, он хотел покрасоваться, пока его не захлестнули события. В тот самый день целая бригада прусской кавалерии была вынуждена покинуть Мант и отступить перед отрядами ополченцев. Французские войска видели двигающимися маршем от Курвиля в направлении Шартра. Д’Аурель не шелохнулся, а депутация оказалась столь же парализованной, как и он. «Месье министр, — писал 4 ноября депутат военной комиссии месье де Фрейсине (54), — армия и я сам не знаем, правительство хочет мира или войны. В текущий момент, когда все мы отдаемся осуществлению тщательно разработанных проектов, головы генералов смущают слухи о прекращении огня, а сам я, ищу способы поднять их боевой дух и подтолкнуть к дальнейшему движению. Не знаю, буду ли дезавуирован правительством на следующий день». В тот же день Гамбетта отвечал: «Относительно вредного влияния политических колебаний правительства с вами согласен. С сегодняшнего дня нам нужно решить вопрос о своем движении вперед». 7‑го ноября Д’Аурель все еще оставался неподвижным. Наконец, 8‑го ноября он выступил и продвинулся примерно на 15 километров, а вечером снова приказал сделать привал (55). Все его войска насчитывали, в целом, 100 000 человек. 9‑го ноября он решил атаковать Кулмир. Баварцы немедленно ушли из Орлеана. Вместо того чтобы их преследовать, Д’Аурель объявил, что собирается закрепиться перед городом. Депутация позволила ему поступать, как знает, и не отдала ни одного приказа преследовать противника (56). Через три дня после сражения Гамбетта прибыл в штаб и одобрил план Д’Ауреля. Во время передышки баварцы вернулись под Тури, а две дивизии, спешившие из Меца по железной дороге, высадились перед Парижем. Мольтке смог без труда направить 17-ую прусскую дивизию к Тури, куда она прибыла 12‑го ноября. Три других армейских корпуса продвинулись из Меца к Сене форсированными маршами. Невежество депутации, обструкция Трошю, злая воля и промахи Д’Ауреля уничтожили шансы снятия блокады Парижа.

19‑го ноября армия из Меца блокировала Париж с севера и юга. С этих пор депутация была вынуждена играть лишь одну роль — готовить боеспособные маневренные армии для Франции и находить необходимое время для этого, как делали в древности римляне, а в наше время — американцы. Она предпочла заниматься бессмысленной показухой, забавляя общественное мнение бряцаньем оружия и воображая, будто они могли таким образом озадачить также пруссаков. Депутация бросила против них солдат, мобилизованных всего несколько дней назад, без четких рекомендаций, без дисциплины, без достаточного вооружения, фатально обреченных на поражение. Префекты, ответственные за организацию ополчения и те, кто занимался военной мобилизацией, постоянно конфликтовали с генералами и тонули в деталях оснащения. Генералы, неспособные управлять этими небоеспособными контингентами, наступали только по принуждению. Гамбетта по прибытии заявил: — Мы создадим молодых лидеров — но важные приказы были отданы этим служакам империи, потрепанным, невежественным, ничего не смыслящим в патриотических войнах (57). К молодым рекрутам, которые, должно быть, поддавались пламенным призывам, Д’Аурель обращался с религиозной проповедью и призывом любить военную службу (58). Сообщник Базена, Бурбаки (59), по возвращении из Англии принял командование восточной армией. Слабость нового делегата стимулировала сопротивление всех недовольных. Гамбетта спрашивал офицеров, будут ли они служить под командованием Гарибальди (60). Он не только позволил им отказаться, но даже позвал кюре, который провозгласил с кафедры цену за голову этого военачальника. Гамбетта осторожно объяснил роялистским офицерам, что вопрос заключается не в том, чтобы защищать Республику, но территорию страны. Он отпустил папских зуавов, чтобы водрузить знамя Священной души. Он позволил адмиралу Фуришо бороться с депутацией за распоряжение флотом (61). Он с негодованием отвергал каждый проект принудительного займа и отказывался от санкций в отношении тех, которые голосовали за него в некоторых департаментах. Он оставил железнодорожные компании, ведущую силу транспорта, в руках реакционеров, всегда готовых умножить трудности. С конца ноября эти громкие и противоречивые команды, эти скопления неэффективных декретов, эти полномочия, передаваемые и отбираемые назад, ясно доказали, что имелось в виду только притворное сопротивление.

Страна покорилась, отдавая все с пассивным безрассудством. Воинские контингенты были собраны без труда. В сельских районах не было бунтующих рекрутов, хотя при армии отсутствовала жандармерия. Лиги уступали по первому требованию. Единственный протест имел место 31‑го октября. Революционеры Марселя, возмущенные слабостью своего муниципального совета, провозгласили Коммуну. Клюзере, просил из Женевы от «прусского» Гамбетты командования армейским корпусом, появился в Марселе, потребовал назначить себя генералом, снова уклонился от борьбы и уехал в Швейцарию. Его достоинство не позволяло ему служить простым солдатом. В Тулузе население изгнало генерала. В Сент‑Этьене Коммуна просуществовала только час. Но повсюду было достаточно слова, чтобы передать власть в руки представителей Депутации. Настолько сильным было опасение каждого вызвать малейший беспорядок. Это самоотречение лишь играло на руку реакционерам. Иезуиты, которые возобновили свои интриги, были восстановлены Гамбеттой в Марселе, когда негодование народа выдворило их из города. Депутат отменил приостановку выпуска газет, которые публиковали письма от Шамбора и Д’Омаля. Он покровительствовал судьям, составлявшим часть смешанной комиссии, освободил судью, введшего в департаменте Вар практику казни каждого десятого, и уволил префекта Тулузы за приостановку функций другого префекта в От—Гароне. Бонапартисты снова овладели положением (62). Когда ультра умеренный либерал, префект Бордо попросил санкции на арест некоторых вожаков заговорщиков, Гамбетта резко возразил ему: — Это практика Империи, а не Республики. — Кремье же заявил: — Республика — это власть закона.