Восемнадцать роз Ашуана - Светлана Дильдина

      Старший, выходит, был еще слабее, чем казался, раз добывал подобные штуки.

      Наркотик. Попытка уйти от реальности. Вряд ли он искал новые горизонты, скорее пытался засунуть голову в песок.

      Ощутить привычное презрение не получалось — а сам Ренни не ушел разве? Иначе, но ужели так важен способ?

      Младший, как во всех сказках, оказался более удачливым.

      У него давным-давно иная реальность, в которой Ренато прожил куда больший срок. И что за дело до мальчика, сделавшего кровавый, но собственный выбор? Даже если мальчик этот звался родным братом.

      Давно заросли травой могилы на кладбище… почти век назад они были вырыты, почти век…

      И вот — нашелся чудак, вспомнил звучавшие давным-давно имена. Его-то самого, Ренато Станка, вспомнят ли через годы и годы?

И если вспомнят, то чем? Как удачливого предпринимателя, завоевавшего скромное, но удобное место под солнцем, долгожителя, родоначальника преуспевающего семейства? Достойно…

      Но не давали покоя обугленные панцири жуков на картонке. Наверное, каждый мечтает хоть раз о возможности начать жизнь с начала. Или изменить чужую…

      Старик вздрогнул, обернулся — почудился шорох в углу, что-то мелькнуло в комнате, приземистое, вытянутое, будто такса Денизы. Похоже, некоторое количество жизней он уже изменил, стоит ли останавливаться?

      Если нет возможности предупредить однокурсников Марка, остается сделать так, чтобы стрельбы в Лейвере не было.

      Например, столкнуть братца с моста… или подсыпать ему крысиного яду в тарелку. Да уж… не было печали. Ренато усмехнулся, поняв, что рассуждает как двенадцатилетний мальчишка, со всем пылом, доступным ему — не такое уж пламя, не сожжет — и неприязнью. Сколько можно, злиться на давно умершего-то, и родного впридачу? Ах, да, родных тяжелее всего простить, как и друзей, и любимых.

      Итак, через Марка — по крайней мере, с ним Ренни сталкивается довольно часто. Остается придумать, что делать и что говорить.

      Это в сказках человек возвращается в прошлое, произносит другие слова — и все меняется волшебным образом. А что Ренни может сказать Марку? Подростку, для которого младший брат — источник раздражения и мелюзга, или юноше, для которого Ренни — уже почти соперник — умный, успешный, всеми любимый?

      Ничего тут не скажешь, а если и найдутся слова, то их попросту не услышат.

      Ренато подумал, что у него, наверное, получились бы договориться со смертью скорее, чем с братом. У стариков она стоит за плечом всегда, не то что у молодых. Ему самому было всегда плевать на бегущее время, дел хватало, чтобы еще заботиться о том, сколько осталось. Может, потому и дотянул почти до векового юбилея… если постараться, вдруг и впрямь выйдет отпраздновать?

      А не выйдет мирным путем — можно и поиграть напоследок. Ренато всегда рад был обставить конкурентов, почему бы сейчас сходить с финишной прямой?

      Потому что эту гонку не выиграть никому, подсказал голос.

      Что ж, я могу играть не по правилам, возразил старик. Я могу начать все с начала, и оставить смерть с носом.

      Если она позволит тебе, прошелестело вблизи и вдали. Если позволит… и чем ты собрался платить, получив подобное дозволение?

      Марк постарался незаметно проскользнуть по коридору в ванную — и мать его не заметила, разговаривая по телефону; заметил Ренни — и рубашку, измазанную грязью, и сине-красную опухшую скулу, и кровь под носом.

      Да уж, подумал мальчишка. Матери не стоит его видеть… разнервничается. Пусть умоется хотя бы, переоденется… хотя такую рожу не скроешь!

      У Ренни в классе тоже случались драки между особо петушистыми, но все же второй класс — не восьмой… котята — не бойцовые псы. И вообще… свое лицо дороже, чтобы еще ввязываться в потасовку.

      — Тебе принести чего-нибудь? — спросил, стоя под дверью.

      Невнятное, довольно злое бурчание наполовину потерялось за шумом воды.

      — На… — Ренни приотворил створку, протянул чистую майку, наобум взятую с полки. Сам предусмотрительно остался снаружи; когда Марк в таком состоянии, лучше под руку не попадать.

      Тот вышел нескоро — похоже, стоя под душем, пытался смыть злость. Выглядеть стал приличней. И больше не производил впечатления шипящего уличного кота — усталый подросток со следами драки на лице.

      — Марк, это кто? — спросил, указывая на майку старшего брата. С нее широко улыбался лохматый тип.

      — Никто.

      — Интересно, сам-то он не против, что его портреты вот так издают? — задумчиво сказал Ренни, будто не заметив ответа.

      Марк задумался на пару секунд. То ли вопрос его озадачил, то ли попросту не привык слышать подобное от младшего брата.

      — Он умер, — ответил немного нескладно.

      — А если бы не?

      — Почем я знаю? Откопай и спроси!

      — А ты бы сам для себя хотел, так вот — попасть на майки, наклейки…

      Сейчас психанет, подумал — и пожалел о вопросе. Мол, намек самый прозрачный — тебе-то никогда, ни в жизнь не светит…

      Марк в каждой реплике слышал подвох, это Ренато знал наверняка. Поэтому задавать ему вопросы, как нормальному человеку, было попросту невозможно. Проявлять интерес к тому, что он делает, было еще труднее — тут он ухитрялся найти издевку.

      И, как понял Ренни, видел в младшем брате одновременно надоедливую мелюзгу и соперника. Одни боги знают, как ему это удавалось.

      — Да ну тебя, — сказал Марк, намереваясь пройти в свою комнату.

      — А я думал, он тебе интересен, — разочарованно сказал Ренни. — Это же с ним открытка на окне? Не смотри ты так, я же заходил, видел, а шпионить, где у тебя что, надо мне больно… Но у него лицо хорошее, вот и спросил.

      — Лицо… это легенда, а не человек! А на майки сейчас мультяшных героев лепят. Уроды…

      — А что он такое сделал?

      Марк посмотрел на Ренни в упор, так, будто вот-вот совершит нечто героическое.

      — Он поднял восстание… зная, что не победит. Их было всего-то человек сто, и всех убили.

      — Как-то нелогично. Зачем ввязываться, если заведомо проиграешь?

      — Он был прав. Нельзя сидеть и терпеть. Станешь… овощем, а не человеком. Как все вокруг.

      — Был прав, потому что воевал и с ним умерли товарищи? Без надежды?

      — Потому что не стал прятать голову в песок.

      — Не понимаю. По-твоему, лучше бессмысленно умереть, чем бороться?

      — Лучше умереть, чем прятаться.

      — Даже если потом победишь?

      — Потом уже не будет. От тебя останется… половая тряпка. Лучше вовремя получить пулю.

      — Что значит вовремя? Решаешь всегда сам. Человек или кто?

      — Да что с тобой говорить… ты всю жизнь просидишь за мамой и папой, гордясь, какой ты умный.

      Ушел-таки. Ну, хоть не разозлился, кажется, даже расстроился. Правда, что ли, хотел, чтобы поняли? Может…

      Братец достался — не сахар… врагу такого пожелать, чтоб этот самый враг поскорее повесился. Но Марк умел думать, это открытие удивило Ренни.

      Умел, и боялся оказаться неумным, лишним, униженным. И старательно защищался от всего мира.

      "В детстве он гнал меня, потому что не верил и ревновал, а после… Если бы Марк чувствовал, что рядом есть хоть одно близкое существо… он бы не сделал этого. Особенно если это существо — юное и нуждается в опеке старшего брата. Но что я могу поделать, если в заботе Марка я не нуждался, и представить не могу себе такую нужду?!"

      Снег засыпал подоконник, крупный снег, в сумерках похожий на сероватый сахар. Ренато сгорбился в кресле и разговаривал сам с собой. Через плечо поглядывала тишина; хороший дом, слишком хороший — не слышно позвякивания тарелок с кухни, и автомобилей не слышно. И даже голос брата не примерещится. Теперь он является воочию, и неясно, что делать с ним, и стоит ли делать что-то вообще.

      Как — вопрос второстепенный, Ренато привык сперва обозначать задачу, выяснять ее целесообразность, а средства найдутся. Гору можно убрать и бесконечным движением волн, и динамитом.

      "А где гарантия, что он, остановленный сейчас, не пойдет убивать через десять лет? Через пять? Нянька ты, что ли?"

      "Гарантии никакой. Можно перечеркнуть имена погибших, будто их вовсе не было. А можно попытаться спасти. Всех. И Марка. И, может быть… может быть, он сумеет прожить хорошую жизнь".

      Если бы Марк черпал удовольствие в боли других… если бы издевался над слабыми… может, не стоило бы уходить в мир собственных грез, потому что садист, сволочь, маньяк — это понятно. Будь Марк таким, трагедию Лейвере легче бы удалось пережить.