Восемнадцать роз Ашуана - Светлана Дильдина

      Какие там цели, подумал старик. К чему это все? Да, гадать хорошо, когда тебе шестнадцать лет… даже в тридцать уже становишься циником. Ну, или по крайней мере веришь, что все происходящее в жизни — дело твоих собственных рук.

      — "Никто, кроме тебя, и никогда больше, кроме как прямо сейчас!" — гласит ваш лозунг сегодняшнего дня, — тем временем произнесла правнучка. — Возьмите инициативу в свои руки. Вы обладаете отличным здравым смыслом, вы знаете, чего хотите, и у вас хватит терпения довести задуманное дело до конца. Сегодня самый подходящий для этого день. Покажите, на что вы способны, действуйте свободно и смело во всех переговорах и встречах, и тогда все партнеры будут на вашей стороне, поддержат и помогут".

      — У меня давно нет партнеров, — улыбнулся Ренато. — Я отошел от дел.

      — Я слышала, к тебе до сих пор обращаются с вопросами! — возразила егоза.

      — Обращаются. Но на мою жизнь все это никак не влияет…

      — Осталась третья карта. Тащить? — спросила девчонка, исполненная решимости все же проверить на нем свой справочник… или как там зовется эта книжица.

      — Тащи. Сейчас мне скажут, что я покорю мир?

      Правнучка рассмеялась…

      — Верьте, что решение проблемы или избавление не за горами. Но смотрите, чтобы старые проблемы, давно решенные и пройденные, не воскресли вновь.

      Это прозвучало будто даже не голосом Микаэлы. Воскресли вновь… все прошлое… воскресает и ломится в тихие комнаты, и можно не открывать окон, все равно оживут голоса, почудятся шаги… а если чудиться перестанут, куда деться от памяти?

      — Ты права, внучка, — пробормотал он. — Старое всегда возвращается, даже если думаешь, что все погребено надежно…

      Ну и зачем? Охотники за сокровищами вскрывают старые могилы… свои собственные порой.

      — Сегодня вы можете решить свою проблему — хоть только что возникшую, хоть застарелую. Просто держите глаза открытыми, чтобы не упустить эту возможность. Возможно, вам и не нужно будет ничего делать — только ждать. Хотя иногда, чтобы найти окончательное решение, бывает нужен небольшой внутренний толчок, — читала девчонка.

      — Это сказано в твоей книжице?

      — Ну… да, — она протянула ему справочник, раскрытый на нужной странице. Старик отстранил руку правнучки.

      — Я не увижу. Верю. Пусть будет так.

      — Но это хороший расклад! — робко возразила девчонка.

      — Когда прошлое воскресает, хорошего в этом нет…

      В этот раз он стал мальчишкой, когда ложился в кровать — стоило опуститься на мягкий матрац, тело изменилось, теперь под ним были речные мостки, а рядом, только протянуть руку — вода, мелководье, и шныряли взад и вперед серебристые шустрые мальки. За рыбками было хорошо наблюдать, считать их — бесполезно, но весело.

      Пригревало солнце, а изнутри грела кровь. Ренни смеялся, трогая пальцами воду. Он вернулся, был выброшен обратно в комнату, когда за спиной раздались неторопливые шаги — и жалел, что не успел обернуться.

      Потому что шла его мать.

      За стенами особняка выл ветер, будто не один он был, а стая ветров собралась разнести дом по кирпичику и злилась, терпя поражение.

      — Как привидения, — говорила Дениза, а кухарка, приглашенная Ренато посидеть у очага, дабы Денизе не стало совсем тоскливо, подтверждала — да, в юности слыхала как раз такой вой, а место там было нечистое…

      — Порой я слышу, как кто-то плачет за стенами, — шептала кухарка, упитанная женщина средних лет, с красным лицом и всегда несчастными глазами. — Быть может, когда-то на этом месте…

      — Бросьте, милые барышни, — чуть раздраженно сказал Ренато. Он не мешал прислуге фантазировать в свое удовольствие, но странностей хватало и так, без глупых бабьих россказней. — Помните, что сказал этот… доктор Челли? Здесь был парк, никаких призраков и на редкость светлое место!

      — Кто сказал? — удивленно переспросила кухарка. — Простите?

      — Дениза, объясняй ты. Я устал.

      — Но… я не понимаю, — смущенно улыбнулась та. — Я знаю только вашего доктора, но его зовут…

      — Я знаю, как его зовут.

      Ренато закрыл глаза.

      — Говоришь, ты никогда не заводила собаки? Пусть так.

      В последующие два дня он почти не спал, и есть не хотелось. Думал, по кругу одно и то же, пытаясь решить некую задачу, условия которой не знал. Здесь у него была семья, идеальная, насколько подобное возможно в этом несовершенном мире. Большинство — люди разумные, состоятельные, уважительные… не нарушали устоев общества, умели постоять за себя и своего добиваться. Чтили старших…

      Ренато знал, что ему завидовали посторонние, и это было приятно, хоть раздражало порой: зависть — глупое чувство.

      Итак, стоя на пороге собственного столетия, пришло время подвести итог удачно построенной жизни.

      В ней хватало всего, что принято называть счастьем. Хотя, может быть, там не нашлось места любви — но Ренато в свое время не сумел понять, что, собственно, подразумевают люди под этим словом. Истерику, эмоциональную несдержанность? Одержимость, зависимость?

      Упаси Небо.

      Он всегда заботился о тех, кого выбрал, давал им то, что они заслуживали… и, кажется, получал в ответ то же самое — заботу, уважение, или хотя бы видимость таковых.

      Это устраивало всех…

      Хотя, кажется, его любила правнучка. Но она всех любила, каждую приблудную кошку способна была окутать нежностью. Многого ли стоит подобное чувство…

      Микаэла бродила по дому и пела, старик слышал ее голос, зная, что из своей комнаты услышать не может — но голосок, напоминающий серебристую капель, нетвердый, прерывистый, чересчур легкий, проходил через стены свободно.

      Микаэла бродила по комнатам, не в силах сидеть на месте — в короткой клетчатой юбочке, в майке, обтягивающей худые плечи, в тапочках-балетках — еще нескладная, живая, забавная, только начинавшая сиять женской прелестью.

      И там, где она прошла, расцветали розы, лилии, гладиолусы, и другие цветы, названия которым Ренато не знал. Так и не выучил за долгую жизнь.

      Цветы были невидимы, неосязаемы, и запах их, невесомый, смешивался с проникающим в дом запахом поздней осени.

      Старик слышал голос правнучки — и ждал ее саму, и, когда она возникла на пороге, беспечная, свежая, почувствовал, что можно дышать.

      — Почему цветы приносят на могилы? — неожиданно для себя спросил он. И испугался — сейчас Микаэла забеспокоится, все ли в порядке с дедом…

      Она не удивилась. Выжидательно посмотрела.

      — Мертвым цветы не нужны. Я могу понять памятник, который будет напоминать живущим об умершем, но цветы? Особенно кидать их в яму… Или, раз умер один, надо оборвать как можно больше растений, чтоб те тоже перестали существовать? Такая жертва?

      — Что ты, дедушка. Это проводники. Цветы растут в самых разных мирах, они сопровождают душу, показывая ей, что ничего страшного не случилось, что она тоже станет цветком… а может, родится заново…

      — Расскажи мне… сказку, — попросил старик. Мысленно улыбнулся — дожил…

      — Сказку об этих твоих цветах… о каких-нибудь.

      Жила-была принцесса, говорила Микаэла. Ее звали сказочным именем… в той стране всех звали сказочными именами. И вот однажды она полюбила принца, не зная, что под его личиной скрывается камень. И он тоже не знал. Но родители сердцем чуяли — быть беде, и не давали согласие на свадьбу. И тогда влюбленные сговорились бежать.

      Поздней ночью, в грозу, принц явился под окна дворца, и раскрыл объятия. Девушка выпрыгнула из башни прямо в протянутые руки любимого, но принц был камнем, и она разбилась.

      Кровь ее брызнула во все стороны, ливень смыл алые капли, но расцвела камнеломка…

      — А принц?

      — Не знаю. Наверное, он просто уехал, когда понял, что неживой, — Микаэла смутилась, сама не ожидала от себя такой сказки.

      На стене подрагивала тень от свечей — дрожала, будто волосы принца, не живого, не мертвого — принца, смотрящего в темноту, пока верный конь нес его прочь…

      — Ты слишком юна, — говорит Ренато одними губами. — Смерть для тебя — игрушка…

      Когда хоронили Марка, не было ни цветов, ни еловых лап, увитых летами и усеянных колокольчиками. Несколько хмурых, избегающих поднимать глаза родственников, соседка Руджерия — и полицейские.

      То, что лежало в колыбели из грубо сколоченных, выкрашенных в красное досок, не могло зваться Марком. Изжелта-белое, острое лицо, поблекшие волосы — выброшенная под дождь нескладная кукла.