Бабушкино море - Сусанна Георгиевская

!! Боевик!!

«Воздушный извозчик»

— А как вернёмся, так сходим в кино-о, — тяжело дыша, говорит Света и помахивает запылившимися ногами, свисающими с телеги.

— Это у вас красивый дом! — говорит Ляля и застенчиво смотрит на Люду.

— Говоришь! Только разве же это дом? Это Дом культуры! — отвечает Света.

А телега уже проехала клуб. Она едет теперь мимо маленького зелёного дома с квадратной вывеской: «Банк». Она едет мимо большого сада, мимо базара, мимо железнодорожных бань, мимо белого дома с надписью: «Школа юнгов».

Под крышей школы словно повис резной треугольник из камня, словно повисли на стенах узенькие балкончики, перевитые плющом.

«Ух и большая, ух и красивая бабушкина станица! — думает Ляля. — Как город. Даже ещё красивей, чем город!»

В городе есть только большие дома, а нет такого большого ветра и зелени.

У бабушки зелень так и ползёт из каждого пятачка земли. У бабушки в станице зелень под каждым забором.

Вон колышутся жёлтенькие травинки под чьим-то чужим окошком. Вон летит по ветру прогорклый дымок.

— Отчего там дым? Там пожар? — шёпотом говорит Ляля.

— Не пожар. Рыбзавод, — коротко отвечает Люда. — Неужто не слышишь копчёности?..

Завод большой. Его двери распахнуты. Из дверей тянет запахом рыбы и соли.

У порога завода, наклонившись над бочкой, стоит какая-то женщина в белом фартуке. Рукава у неё закатаны. Блещут на солнце от соли и рыбьей чешуи её большие сильные руки.

А вот подальше, как грядки, тянутся маленькие канавки. На дне канавок — остаток усохшей воды.

— Гляди! Рыбоводная станция, — толкая Лялю, говорит Света. — Видишь ямки? Туда рыбу из моря заводят. Малька́.

— А отчего же рыбы там нет? — осторожно поглядывая на Люду, говорит Ляля.

— А потому, что рыбу запускают в прудок с весны, — усмехнувшись, вдруг говорит человек на телеге. — А когда подрастёт, так ей, стало быть, тесно в стоячей воде. Обратно тикает в море — метать икру… Лето — стало быть, значит, подрос малёк, в море ушёл.

Красивый дом у бабушкиного малька. Над высохшими от солнца прудами стоят большие деревья — ивы, с гнущимися до земли длиннющими ветками. Над крышей дома по ветру кружится флюгер.

Всё гуще, всё шире стелется по ветру жёлтый дымок. Дробным стуком наполняется воздух. Ляле кажется, что это стучит земля.

Телега медленно объезжает верфь.

Весь в лесах стоит обнесённый высоким забором вытащенный из воды пароход.

Ляля сидит на телеге и смотрит на пароход, на море.

За телегой бегут собаки. Подвывая, они принюхиваются к её пыльному следу. Пахнет дёгтем. Им скучно. Знакомый запах. Позёвывая, собаки нехотя возвращаются по домам.

Теперь с двух сторон телеги — поля. Они жёлтые. Это цветут подсолнухи.

Потом поля становятся очень похожи на большую зелёную щётку, они покрываются жёсткой щетиной. Это торчат из чёрной земли жёлто-зелёные стебли дозревающей кукурузы.

— Ты гляди, — говорит человек, который сидит в телеге, конюху Митричу. — Гляди, что значит природа. В прошлом годе, как было дождей побольше, так на одном стебле, скажем, в среднем по пять кочанчиков уродилось. А в этом годе, как больше засухи, так в среднем, скажем, на стебле по три кочанчика вызревает. Но гляди, кочаны-то какие! В одном кочане будет, скажем, по два кочана…

— Ничего себе кукуруза, — нехотя отвечает Митрич и едет дальше.

А человеку в телеге хочется поговорить.

— Ты сама откуда, девочка? — спрашивает человек у Ляли. — Что-то я тебя не припомню.

— Ленинградская она, Сущёвой внука, — запыхавшись, отвечает Света. Ей всё ещё кажется, что он может раздумать. Скажет: «Осаживай, конюх! Чего сидишь, детвора? Хватит! Тикайте обратно!» — Ленинградская. К Сущёвой к бабке, — повторяет Света и косится на человека в телеге.

— Так, так, — говорит он, задумавшись, и поглядывает на Лялю. — Сущёва, значит? Константина, что ли, дочка?

— Константиновна, — отвечает Ляля.

— Да что ж ты мне сразу-то не сказала? Эх ты, Константиновна! — говорит человек и вдруг улыбается. — С наших мест пацанок. В капитаны, конечно, вышел. А вместе играли. Кубанец, да…

Он опять задумывается. Тут Света совсем успокаивается. Она вытягивает затёкшие ноги и удобно ложится в телеге.

А телега то вздрагивает на ухабах, то мягко катит по пыльной дороге. Она едет к самому винограднику. Едет мимо железнодорожной станции и платформы с низкой дощатой крышей. Едет мимо узкой будочки привокзального сторожа, мимо кустов и кустиков, мимо стоящих шпалеркой у самой дороги растений маслины… Она едет мимо цветочных полей и одинокого камышового дома, похожего на будочку. Тут живёт старичок — полевой сторож. Вот он и сам стоит у заросшей цветами канавки и глядит на них из-под полей своей островерхой лохматой шляпы. Поля шляпы повисают точь-в-точь так же, как и крыша его домика.

Вот на краю дороги серый колодец.

И вдруг Ляля видит, что рядом с колодцем лежит пустырь. Над чёрной землёй торчит чёрный остов большого дома. Как чёрные руки, висят под крышей облупившиеся, шершавые балки.

Робко чернеет дом средь зелёных полей и словно не радуется теплу.

— Отчего этот дом сгорел? — говорит Ляля.

— Как «отчего»?.. Твоя бабка пожгла! — отвечает Люда, жуя травинку, и одобрительно смотрит на обгорелый дом. — Твоя бабка — ого!

«Но это же очень плохо — поджигать дома», — хочет сказать Ляля — и не решается. Она понимает по Людиному «ого!», что здесь поджигать дома считается отчего-то очень хорошо.

Издалека виднеется жёлтая камышовая крыша. Какая-то ползучая зелень обвила её до самых труб. Митрич правит прямо в ту сторону и вдруг круто осаживает лошадей. Телега, дёрнувшись, останавливается.

— Приехали, — говорит Митрич. — Вылезайте!

Как томно ногам после долгой езды! Что-то тягучее, колкое, щекоча, бежит от пяток к затылку. В ушах гудит. Всё хочется ехать, ехать и ехать.

— Приехали! — кричат из дома с большой камышовой крышей. — Бухгалтер приехал!

Из дома сейчас же выходит какой-то старик. Он одет в синий китель, как Лялин папа, и чёрные узкие брюки. На руке у него колечко. Он босой.

— Эх, Лукич, Лукич! — укоризненно говорит бухгалтер и причмокивает губами. — Эх!.. Срываешь, старик, доставку. Почему не поставил в рыбкооп виноград?

— Вспомнили-таки наконец, — хитро отвечает старик. — А я жду, чи вспомнят, чи нет…

Бухгалтер, сердито хмурясь, входит в избу. За ним семенит босой старичок.

Девочки остаются одни посреди дороги.

Выскакивает из лужи гусь и отряхивается. Вразвалочку проходит гусыня с жёлтыми гусенятами. Потом бегут два маленьких жеребёночка. От полей пахнет сладким: то ли дождём, то ли пылью, то ли скошенным сеном.

— На виноградник что-то охота, — говорит Света.

И, будто подслушав это, выходит из дома босой старичок и за ним бухгалтер.

— Пошли, детвора! — говорит старичок. — Поглядите виноградник. Не бывали ещё на самом на винограднике?

— Не бывали, — говорит Света.

Все идут от дома гуськом по узкой тропинке. Проходят большое поле, усаженное арбузами. Проходят другое поле, усаженное помидорами.

Лялю хватают за платье жёлтые маленькие колючки.

Высоко над полем, на вбитых в землю шестах, висит, как будто под самым небом, какая-то будочка.

Это сторожка.

Свесив ноги, сидит в сторожке мальчишка в красноармейской шапке.

— Сторожев сын! — говорит Света. — Живёт на самом на винограднике. — И она вздыхает.

Так вот он, «Сам виноградник»!

Справа и слева тянутся коридоры и коридорчики с расчищенными дорогами. Стены тех коридоров — кусты и кустарники, подхваченные хорошо натянутой проволокой. По дорогам ходят босые девушки с садовыми ножницами. Они стригут виноград и складывают его в большие корзины.

На весах стоит виноградарь и смотрит туда и сюда.

Один глаз у него побольше другого, и лицо от этого у виноградаря очень хитрое.

— Девки, — говорит виноградарь, — угощайте гостей.

— А хай берут! — говорят девушки.

Они сразу приносят откуда-то огромную деревянную чашку — такую, в которой дома стирают бельё. В чашке горой лежит виноград.

— Нажимай, детвора! — говорит бухгалтер и отворачивается.

Жарко… Присев на весы, в рое мошек и мух, толкая друг друга ногами, девочки отрывают от виноградных гроздей большие холодные ягоды. Ягоды словно покрыты испариной.

Далеко за виноградником слышится гул, протяжный, долгий и тонкий звон.

Это лето гудит вокруг. Гудит тишина. Земля, подсолнухи, рельсы, птицы и мошки…

Словно стеклянные, глядят на Лялю из зелёных кустов желтоватые ягоды винограда. На них мельчайшие капельки, будто ягоды запотели от чьего-то дыхания.

Ляля встаёт с весов, осторожно идёт по жёлтой дорожке, садится на корточки у куста и указательным пальцем трогает виноградную кисть.