История ордена тамплиеров (La Vie des Templiers) - Марион Мелвиль

Крестоносцы проследовали мимо Смирны и Пергама, чтобы в начале декабря прибыть в Эфес. Здесь византийский император, не желая полного их уничтожения, предупредил, что турецкие силы преградили дорогу, и предоставил крестоносцам зимние квартиры. Конрад возвратился зимовать в Константинополь с небольшим числом выживших немцев, но Людовик, равным образом презирая и турок, и греков, продолжал свой путь.

Рождество франки провели на равнине Десервион, где впервые встретили врага. Воспользовавшись тем, что французы были заняты разбивкой лагеря накануне Рождества, турки попытались увести их скот; но несколько рыцарей сумели не допустить этого и весело сняли первинки их голов. Затем вмешалась погода.

Как если бы Божественное Провидение пожелало спрятать от нашего взора пасмурное небо, разразившееся дождями, которые заливали равнину, в то время как снег побелил вершины. Четыре дня спустя, когда реки немного спали и успокоившийся ветер разогнал дождь, король отдал приказ покинуть долину Эфезины, опасаясь быть отрезанным потоками, если начнут таять снега или возобновятся дожди.

Погода стояла хорошая, без заморозков и ливней. Победа над турками на берегах Меандра придала уверенности изголодавшейся армии, которая направилась в Лаодикею на поиски продовольствия. На подступах к городу французы встретили Отгона Фрейзингенского с малым числом оставшихся у него людей. Он предупредил их о присутствии турецкой армии, спрятавшейся в горах, которая только что захватила немцев врасплох и окрасила скалы их кровью. Людовик же приказал своему авангарду остановиться перед ближайшим ущельем, так как разумнее было бы пройти через него на следующее утро, располагая для этого целым днем.

Однако Жоффруа де Ранкон — достойный вечной ненависти (rancune) за это — забыл приказы короля, который наблюдал за тылом. Он (Жоффруа) прибыл к подножию горы довольно рано, так как ничто его не задержало в дороге, и начал подъем. К полудню он установил свои палатки на другом склоне. Гора была крутой и каменистой, а подъем — труден для наших, видевших вершины, касающиеся небес, а в глубокой лощине — поток, спускавшийся в преисподнюю. Толпа все прибывала, люди толкались, пока не вскарабкались. Падающие камни завалили дорогу, и наши, отыскивая путь, теснились друг к другу, насколько это было возможно, опасаясь собственного падения или падения другого. В то же время турки и греки, недосягаемые за хребтами для наших стрел, вовсю развлекались этим представлением, дожидаясь вечера. Темнело, а наш обоз скопился в ущелье. Как если бы сих бед было недостаточно, враг выбрал именно этот момент, чтобы напасть. Турки вышли из-за утесов, так как не опасались больше нашего авангарда и не видели еще арьергарда. Они нанесли удар и сбросили вниз наших пехотинцев, падавших и скользивших подобно стаду. Поднявшиеся вопли достигли небес и слуха короля. Тот сделал все, что смог, но небо послало только ночь — тем не менее темнота-то и остановила избиение. Цвет Франции был скошен, не успев принести свои плоды в Дамаске.

Из всего войска только у тамплиеров был опыт войны в горах. Ветераны Пиренеев, они знали, как уберечь лошадей и защитить поклажу. После смертельно тревожной ночи, когда восходящее солнце осветило турок, все еще хозяев вершин, Людовик воззвал к Эврару де Бару, чтобы спасти почти безнадежную ситуацию.

Уже наши лошади страдали от голода, так как прошли много дней без овса и почти без травы; уже не хватало продовольствия людям, которые брели в течение двадцати дней, в то время как жаждущие крови турки окружали нас, подобных жертвенным животным. Магистр ордена Храма сеньор Эврар де Бар, почитаемый за свою веру и ценный пример для войска, и его братья следили за своими собственными лошадьми и поклажей и, насколько могли, храбро защищали поклажу и лошадей других. Король, который любил их и охотно подражал их примеру, пожелал, чтобы все войско держалось их и чтобы наше духовное единство укрепило слабых. Наконец, по общему согласию, решили держаться в этой опасности по-братски, все вместе. Все, богатые и бедные, дали слово, что не сбегут из лагеря и во всем будут повиноваться магистру, которого им пошлют. Потом таковым избрали командира по имени Жильбер и определили ему пятьдесят рыцарей в качестве соратников <…> Все войско слушалось его приказов, и мы радовались, спускаясь в безопасности с гор, избавленные от любого нападения врага <…>

В порту Анталии французские бароны под угрозой бунта настояли, чтобы король оставил дорогу по суше и отплыл в Антиохию. Людовик заставил византийского наместника пообещать, что воины, сержанты, паломники, которых приходилось покинуть, будут проведены под охраной до Сирии. Пустое обещание: как только король уехал, греки предоставили этих несчастных их участи — турецкому рабству для тех, кто отправился к Святой Земле, голодной смерти — остававшимся у городских ворот.

Сам Людовик прибыл в Антиохию только после трех недель бури на море. Он настолько поиздержался, что Эврару де Бару пришлось вновь прийти ему на помощь и отправиться в Акру на поиски средств.[117]

Людовик VII никогда не забывал содействие, оказанное ему орденом Храма на Востоке.

Мы не видим, не можем себе представить, как бы смогли прожить хотя бы миг в этих краях без их (тамплиеров) помощи и их участия, — писал он Сугерию. — Мы никогда не испытывали недостатка в этой помощи, начиная с первого дня нашего прибытия и до сего момента, когда сии письма нас покидают, и они продолжают выказывать себя все более услужливыми. Мы же просим вас удвоить расположение по отношению к ним, чтобы они смогли почувствовать, что мы просили за них. Более того, мы уведомляем вас, что они нам одолжили значительную сумму, в свою очередь получив ее взаймы под собственную их ответственность. Эта сумма должна быть возвращена им из страха, чтобы Дом их не был опозорен или погублен. Мы не должны ни вынудить их нарушить свое слово, ни опозорить всех нас вместе. Умоляем же вас выплатить им без промедления сумму в две тысячи марок серебром.[118]

Крестовый поход, который начался при столь добрых предзнаменованиях, так и не воспрял после разгрома в Малой Азии. И отныне наступает начало конца, сопровождаемое смятением и раздорами. Император Конрад III покинул Византию по морю и первым подошел к Святой Земле. Он собрал совет в Акре, на котором присутствовал, среди прочих баронов Святой Земли, Робер де Краон, магистр ордена Храма.[119] Споры возобновились с прибытием Людовика VII. Вначале надо было определить стратегическую цель: французский король, храбрость и непредвзятость которого нельзя отрицать, хотел идти отбирать Эдессу у турок; молодой король Балдуин III Иерусалимский, более реалистичный, предполагал захватить Аскалон, — угрожающий плацдарм, все еще находившийся в руках египетских сарацин; Раймунд Антиохийский, видевший, возможно, военную ситуацию наиболее ясно, предлагал атаковать Алеппо, где Нуреддин только что наследовал своему отцу Зенги. Но только что высадившаяся на берег королева Франции Алиенора Аквитанская — самая легкомысленная, по словам Гийома Тирского, женщина в мире — оказалась слишком чувствительной к знакам внимания со стороны князя Антиохийского и успешно рассорила мужа и любовника.[120]{23} Так обстояли дела, когда часть сирийских баронов предложила отправиться на приступ Дамаска, и военный совет пришел к согласию относительно этой цели.

Несмотря на потери в дороге, крестоносцы смогли собрать еще довольно значительные силы; бароны Святой Земли, госпитальеры, тамплиеры поставили много воинов, и армия двинулась на Дамаск в июле 1148 г. Сначала французы разбили лагерь западнее города среди фруктовых садов и родниковых вод и начали осаду. Они уже рассчитывали на победу, а горожане считали себя погибшими, когда Людовик и Конрад внезапно изменили дислокацию и возобновили наступление с юго-востока. Говорят, что с этой стороны они надеялись столкнуться с менее основательной обороной. Однако стены осажденного города были крепки, а крестоносцы сменили сады и огороды на бесплодные пески. Осада тянулась, покуда вести о прибытии сарацинских подкреплений не заставили ее снять.[121]

Хронисты много писали о предательстве, видя в этом причину смены направления и провал крестового похода; Раймунд Антиохийский, Балдуин Иерусалимский, госпитальеры и тамплиеры поочередно обвинялись в том, что продались туркам. Награда, говорят, заключалась в трех бочках, полных золотых византийских монет; но, когда открыли бочки, Бог превратил золото в медь! При всем том, завоевание Дамаска должно было казаться сирийским франкам менее всего желательным: его эмиры благоволили к христианам, считая их чуть ли не своими союзниками в борьбе против атабека Мосула; если бы город пал, победителям пришлось бы защищаться своими собственными силами от сыновей Кровавого. Мы увидим, что до самого конца Иерусалимского королевства тамплиеры упорно стремились к установлению союза с Дамаском. К тому же Людовик и Конрад пообещали передать город в фьеф новоприбывшему Тьерри Эльзасскому, что довершало отвращение пуленов (poulains),{24} в то время как Балдуина III интересовал более Египет, где он видел возможность для обширных и легких завоеваний, которые укрепили бы позиции христиан в Палестине.