Ядерное лето 39-го (сборник) - Виктор Точинов

– Возвращаемся, – махнул рукой адъютанту фельдмаршал, мельком взглянув на Трескова. Генерал-майор едва заметно кивнул. Дело сделано. Теперь остается лишь надеяться.

– Перенести портфель в багажное отделение, господин подполковник? – обратился к Брандту унтерштурмфюрер Вольф из числа обслуги рейхсканцлера.

Брандт устроился в кресле в самом хвосте самолета. Передний салон «Кондора» занимали Гитлер, Йодль и несколько наиболее приближенных сотрудников Ставки.

– Конечно, – согласился подполковник и вдруг передумал: – А впрочем, он мне ничуть не мешает, поставлю в ногах. В багажном отсеке дикий холод, а ликер холода боится.

– Да, на высоте температуры минусовые, – согласился Вольф. – Как будет угодно.

На столике перед креслами лежали еженедельные журналы, Брандт взялся за последний выпуск «Вермахта», пролистал, потом уставился в прямоугольный иллюминатор. Самолет чуть потряхивало, он проходил через полосу облаков. Наконец слева по борту засияло солнце – «Кондор» набрал высоту и уверенно лег на курс.

Фюреру подали травяной чай, остальным кофе. Генерал-лейтенанту Альфреду Йодлю внезапно отчаянно хотелось закурить, но это было невозможно – Гитлер категорически запрещал курить в своем присутствии, особенно в самолете.

Личный пилот рейхсканцлера, штандартенфюрер СС и командир правительственной авиаэскадрильи Ганс Баур связался с ПВО Минска и запросил сводку погоды. Движущийся на восток облачный фронт простирался вплоть до Орши и Борисова, укрывая половину Белоруссии; западнее погода резко улучшалась – над Литвой и Восточной Пруссией ясное небо. Активности самолетов противника в тылу германских войск за последние сутки не отмечено. Точка поворота – двадцать седьмой градус восточной долготы, затем «номер первый» на двадцать минут выйдет из зоны наблюдения Минск-Борисов и будет передан ПВО Вильно. В случае непредвиденной опасности истребители поднимутся в воздух в любой момент, экипажи в полной готовности.

– Отбой, – сообщил Баур и щелкнул тумблером рации.

«Кондор» занял эшелон на высоте пять тысяч сто метров и набрал крейсерскую скорость в триста сорок пять километров в час. Штандартенфюрер отлично знал, как вести себя в случае чрезвычайной ситуации – при любой, самой минимальной угрозе, будь то случайное появление вражеской авиации или техническая неисправность, следовало на форсаже уходить к ближайшему военному аэродрому и незамедлительно сажать самолет.

Над Белоруссией изредка летают русские транспорты, сбрасывающие грузы партизанам; далеко не каждый из них фиксируется противовоздушной обороной и перехватывается. Но используемые Советами американские «Дугласы» С-47 слабо вооружены и слишком тихоходны, чтобы угнаться за Fw.200, а ждать появления на таком расстоянии от линии фронта боевых машин не приходится. Однако идет война, может произойти все, что угодно, поэтому Ганс Баур изучил маршрут Винница-Смоленск-Растенбург досконально и проложил воздушную трассу над самыми крупными центрами – любой аэродром Люфтваффе в зоне десятиминутной досягаемости, за исключением «слепого пятна» между Молодечно и Шальчининкаем. Именно туда и следовало бы вызвать эскадрилью истребителей прикрытия, но…

Но зачем? Это глубокий тыл. Тем более, что первые два самолета уже благополучно преодолели Виленский район ПВО и сейчас находятся над Восточной Пруссией.

Подполковник Брандт передвинул портфель с посылкой господину Штиффу из-под кресла к борту, прямиком под иллюминатор. Мимоходом отметил то, на что не обратил внимания в Смоленске – подарок тяжеловат, две бутылки с ликером чересчур увесисты.

Шла сорок пятая минута полета. Судя по всему, Донаньи ошибся, и взрыватель не сработал…

– В чем дело? – громко сказал Брандт, разбудив задремавшего в соседнем кресле советника имперского управления вооружений Штрауба. Наклонился. Послышалось неприятное шипение, из портфеля выбивался сизый дымок, пахнущий какой-то откровенно химической гадостью. – Что…

Брандт и господин советник погибли мгновенно – в последний момент подполковник еще успел заметить ослепительную синевато-белую вспышку. Штрауба поразило осколками и вышвырнуло в полутораметровую дыру, образовавшуюся в фюзеляже.

Ожидаемого заговорщиками эффекта бомба не произвела – предполагалось, что самолет будет полностью уничтожен в воздухе, но сдетонировала лишь малая часть взрывчатки, и конструкция машины выдержала. «Кондор» резко пошел вниз и влево.

– Держи, держи! – заорал Баур второму пилоту. У него создалось впечатление, что самолет поражен зенитным снарядом. – Гидравлика отказывает! Рация! Черррт!

«Кондор» стремительно терял высоту – четыре с половиной тысячи, четыре, три восемьсот, три триста пятьдесят… Перегрузки были огромные: если бы пилоты, скрупулезно следовавшие инструкциям, не были пристегнуты, их выбросило бы из кресел.

Сигнал бедствия подать не успели, да и некогда было – машина с трудом выровнялась, но тотчас отказали второй и четвертый двигатели, два оставшихся теряли мощность.

– Аварийная посадка! – Баур, не потерявший самообладания, видел внизу покрытые снегом болотистые равнины и черно-зеленые перелески – местность безлюдная и диковатая.

Замелькали голубые искры, электронику закоротило. Кабина наполнилась запахом жженой изоляции.

– Руге, садимся!

Дотянуть до ровного, покрытого тающим снегом поля не вышло – «Кондор» на скорости в триста километров в час врезался в ельник, сразу отвалилось правое крыло, один из двигателей левого сорвался с креплений и с ревом прорубил в подлеске сорокаметровую просеку. Топливо не воспламенилось только чудом.

В партизанском отряде «Сталинское знамя» с комиссара Шмулевича сильно удивлялись. Нет, вовсе не «не любили», и тем более не «ненавидели», но относились к Шмулевичу странно: каждый понимал, что обойтись без него решительно невозможно, человек он дельный и полезнейший, но очень уж удивительный. Решительно не такой, как все. Достаточно упомянуть, что обращались к нему всегда по имени и отчеству, не «товарищ комиссар» и не «товарищ Шмулевич», а непременно «Семен Эфраимович». На этом он сам настоял, мягко, однако непреклонно, еще летом 1941 года, когда в отряде и было-то всего-навсего четырнадцать человек.

Обитал единоличник Шмулевич в собственном блиндаже, пускай и маленьком, одевался всегда очень чисто и аккуратно, трофейными немецкими шмотками брезговал, иногда предпочитал гражданское (вообразите только – в лесу он вполне мог надеть пиджак с галстуком и светлой рубашкой!), но чаще носил форму майора НКВД, каковым и был в действительности. Разговаривал тихо и вежливо, никто ни разу не слышал, чтобы комиссар повышал голос. К каждому обращался на «вы». В блиндаже содержал массу книг, от классиков марксизма (должность обязывала) до старорежимных изданий Льва Толстого с «ятями» и «ерами».

Роста Семен Эфраимович был среднего, возрастом—чуть за сорок, всегда носил круглые очки в тонкой золотой оправе. Маленькие «гитлеровские» усики под носом были устоявшейся частью облика, прочей растительности на лице не имелось: комиссар аккуратно брился два раза в день и непременно с горячей водой. Все это делало Шмулевича белой вороной и объектом тихих (в основном доброжелательных) насмешек, причем только за глаза – все знали, что с комиссаром шутки плохи. Тихий-то он тихий, но человек абсолютно безжалостный и невероятно умный.

Командовал «Сталинским знаменем» бывший учитель алгебры из третьей средней школы Молодечно Петр Заславский – парень молодой, не военный, до войны лишь дважды бывавший на сборах, но внезапно открывший в себе немалый талант тактика. За два с половиной года действий в глубоком тылу немцев, невзирая на карательные рейды и вдумчивую охоту за партизанами, развернутую противником минувшим летом в Белоруссии, отряд уцелел, значительно пополнился и активно безобразничал на коммуникациях в треугольнике Глубокое-Поставы-Докшицы, доставляя немало головной боли немецкому коменданту Молодечно, ответственному за этот район северной Белоруссии.

Основную базу (опять же по выбору успевшего хорошо ознакомиться с округой Шмулевича) создали в Свенцянских грядах, на островах почти непроходимого болота, откуда берут исток Березина и Сервечь. Впрочем, болото оказалось «непроходимым» исключительно для непосвященных, то есть для немцев – орлы товарища Заславского по осени даже ухитрились притащить сюда угнанное у немцев самоходное артиллерийское орудие «Мардер-II» с почти полным боекомплектом, каковое торжественно доставили в расположение отряда. Для этого пришлось попотеть и положить через топь километровую гать (ее затем сразу же разобрали), зато теперь у «Знамени» имелась собственная артиллерия. Комиссар оценил машину, молча развернулся и ушел к себе – писать представления на награждение отчаянных сорвиголов, тем же вечером отправленные по рации в Москву.