Заговор красного бонапарта - Борис Солоневич

— И вообще имейте в виду, товарищ… Смутный, что если наркомвнудел чего-нибудь требует, я рекомендовал бы вам выполнять эти распоряжения немедленно.

— Но мне маршал приказал…

— Не прикидывайтесь наивным, товарищ, и не задерживайте. И не забудьте, что я своих слов на ветер не бросаю. — Есть, товарищ нарком.

Смутный недовольно скривился и перевел какой-то рычаг.

Маршал Тухачевский неподвижно стоял у окна и невидящим взором смотрел на панораму Москвы. Клубки напряженнейших мыслей теснились в его голове. Он знал свою волю и свою силу. Если бы только нашелся выверенный прицел, направление, точно взвешенное и обоснованное. Пусть даже риск! Сколько раз рисковал он своей жизнью и жизнями подчиненных ему миллионов? Не в этом суть. Нельзя ведь только пассивно ждать наступления неизбежных бурных событий. Нужно идти им навстречу. Но какой дорогой?.. Куда теперь, именно уже теперь, направить свои силы? На какую лошадь ставить свою ставку в предстоящем финале? На Сталина и беспрекословное ему подчинение? На старую гвардию и идеи мировой революции? На новых карьеристов, тесно обступивших Кремль и думающих только о своей шкуре, своем желудке?.. На молодежь?.. Да, конечно, на молодежь. Ведь это всегда ставка без проигрыша. Будущее всегда за молодежью. Но куда звать ее, эту бурлящую, горящую молодежь? Как учесть ее внутренние импульсы?..

Да, в жизни страны предчувствовались неизбежные перемены. Но какие? В какую сторону? На какие глубинные инстинкты народа и, особенно, молодежи ставить теперь ставку? На революционный пафос, как в 1918–1919 годах? На классовую ненависть к помещикам, фабрикантам, капиталистам, «буржуям», «фашистам»? На защиту «завоеваний Октября»? На инстинкт грабежа богатых соседей? Или просто на старые боевые инстинкты русского солдата? А религия, а национальное чувство, а стремление к нормализации жизни? А усталость от террора и экспериментов? А недоумение от волны чудовищных по скандальности процессов и расстрелов? А разочарование старой гвардии, старых властителей дум, сподвижников Ленина — теперь «предателей и изменников рабочему делу»?.. А волна сопротивления власти, саботаж, убийства, глухой ропот страны?.. В этом кипящем котле народной жизни, еще не устоявшейся, еще ищущей своих путей — на что и на кого ставить? Куда направить творческие силы Новой России, на что поставить ставку в предстоящей боевой буре и куда рвануть свою переливающуюся через край энергию?..

Тухачевский так задумался, что даже мягкий звук телефонного вызова заставил его легонько вздрогнуть. Он нахмурил брови и недовольно снял трубку.

— Ну, что там, Смутный?.. Ведь я приказал…

— Прошу прощения, товарищ маршал… Товарищ Ягода настойчиво просит вас к телефону.

Тухачевский недовольно скривился и взял другую трубку.

— Да… Я слушаю.

— Здравствуйте, Михаил Николаевич. Говорит Ягода.

— Здравствуйте, Генрих Григорьевич. Слушаю вас.

— Сегодня на Ходынском аэродроме первый большой полет «Максима Горького» с лучшими ударниками Москвы. Было бы, на мой взгляд, весьма желательно ваше присутствие.

— Но ведь военного характера этот полет иметь не будет?

— Военного — нет, но политический — несомненно. Будут представители иностранных посольств, многие из Кремля, может быть, даже сам Иосиф Виссарионович… И вообще, при всяком торжественном выступлении, я считаю весьма важным, чтобы наши советские военные вожди показывались пролетариату, так сказать, крепили «рабоче-крестьянскую смычку».

В телефоне послышался сухой скрипучий смешок.

— Вы правы, Генрих Григорьевич. Я буду. Во сколько времени?

— Ровно в двенадцать.

— Спасибо. Я буду непременно…

Тухачевский положил трубку и на минуту задумался. Конечно, Ягода был прав. На полет «Максима Горького» приедут многие из руководителей страны. Недаром ведь «Максим» — гордость советской авиации, шестимоторный гигант, которому нет равного во всем мире. Кстати, там будет, наверно, и сам инженер Туполев, строитель гиганта… А Тухачевскому давно нужно было поговорить «по душам» с этим выдающимся конструктором.

В дверь постучали и вошел Смутный.

— Десять часов, товарищ маршал. Командарм Уборевич здесь.

— Ara, — довольно воскликнул Тухачевский с оживившимися глазами. — Проси его ко мне.

Между Тухачевским и командующим войсками Белорусского военного округа была старая дружба, еще с времен великой войны. Как и Тухачевский, Уборевич был скромным молодым офицером, когда грянула Октябрьская революция. Оба они отдали свои шпаги новой власти и обильно покрыли их братской кровью в бурях гражданской войны. Уборевич был человеком несколько иного стиля, чем Тухачевский: менее честолюбивым, менее талантливым в военном деле, но зато чрезвычайно усидчивым, настойчивым и влюбленным в военную технику. Он чрезвычайно высоко поставил свой пограничный округ в области подготовки, что без особой радости, но объективно подтверждали даже его западные соседи. Именно Уборевич был основным «микробом» усиления военной техники и моторизации Красной армии, и после победы его идей, он был теперь вместе с Тухачевским душой этого преобразования.

Не встречая поддержки своим идеям среди героев гражданской войны, случайных военных — Ворошилова, Щаденко, Буденного, Дыбенко и др., — для которых яростный безоглядный напор и революционный энтузиазм оставались главным оружием армии, Уборевич еще в 1931 году осторожно и умело подготовил группу выдающихся военных во главе с Блюхером — «генералом Немо» — для доклада Сталину. В результате этого доклада Сталин, убежденный в том, что необходим поворот в сторону реорганизации, технизации, моторизации и пр. армии назначил Тухачевского, самого выдающегося красного полководца, заместителем Ворошилова и дал свое согласие на коренную ломку в подготовке армии.

На место старого лозунга красных партизан, в свое время выигравших гражданскую войну, «овладеть большевизмом» выдвинулся новый: «овладеть боевой техникой». Политика стала отодвигаться на второй план. Люди боевой техники, люди организации и дисциплины стали выходить вперед. Старые рубаки времен гражданской войны смотрели весьма косо на усилия и выдвижение новых «военспецов» и каждая их победа^— новый миллион рублей по смете, каждый новый вид оружия, каждое усиление техники в ущерб политруку, шашке и штыку, — доставался в постоянной борьбе на заседаниях Военного совета. Подготовке такого рода борьбы на очередном заседании Военсовета была посвящена и сегодняшняя встреча старых друзей.

Уборевич, маленький, сухой человек, с вечно дрожащими стеклами пенсне, был известен, между прочим, тем, что никогда весело не смеялся и почти никогда не улыбался. Теперь, здороваясь со старым другом, он легонько усмехнулся. Тухачевский знал, как это много значит, и дружелюбно похлопал его по плечу.

— Здорово, здорово, старый зубр… Что, брат, скоро, Бог даст, твою родимую Беловежскую Пущу назад от поляков отберем? А?

Уборевич, белорус, уверенно качнул головой.

— Ну, конечно, Миша. Неизбежное — неизбежно. Разве нормально, чтобы часть исконных русских — земель и русского племени была долго под панской властью? Отберем, Миша! Дай только срок. Вырвем обратно с мясом.

Тухачевский с видимым удовольствием слушал голос друга. Он быстро достал из бокового шкафа бутылку старого коньяку и налил две стопочки.

— Ну, Иероним, глотнем по маленькой, дружище, чтобы мозги просветлели. Твое здоровье.

— Твое, Миша…

Через несколько минут они оба с напряжением вглядывались в чертежи и схемы, привезенные Уборевичем. Через несколько дней предстоял доклад-сражение в Военном совете о пятилетнем плане военной промышленности.

— По вопросу об авиазаводах, сам понимаешь, Миша, — тихо и серьезно говорил Уборевич, — нам нужно другой упор делать — не на военное самолетостроение, а на гражданское. Военных самолетов впрок запасать — дело ненужное. Только трата денег и материалов. В этой области такой постоянный прогресс, что каждые 2–3 года старые типы самолетов уходят в прошлое, устаревают безнадежно. Здесь нам нужно сделать упор на гражданскую авиацию и подготовку пилотов. И поставить дело так, что при нужде все это могло бы быстро перестроиться на военную ногу и на военные нужды. Тут вот, — Уборевич показал на карту-схему, — наша авиаиндустрия все больше и больше должна перебираться на восток. На Урал и дальше. Именно там будет центр авиапромышленности. Имея всегда новейшие модели и следя за прогрессом самолетостроения за границей, мы всегда, в любой момент можем наладить серийное изготовление воздушного флота — «последнего крика небесной моды»…

— А с Туполевым ты говорил уже по этому вопросу?

— Конечно. Это больше его проекты и есть. Он, кстати, обещает еще много сюрпризов в области авиаконструкции. Ведь после триумфа его машин в перелетах по Европе и в Америку его слава сделалась мировой. Да и верно — строит он великолепно — иностранцы завидуют.