Homo Super (Рыбка-бананка ловится плохо) - Андрей Дашков

– Ну, наконец-то! – ляпнул Эдик невпопад. – Здравствуй, мамуля!

Мумия ожила.

– Веди себя прилично, Эдик! – пожурила она его с видом старой, впавшей в маразм учительницы.

– Как же мне вас называть?

– Лучше всего – Ксения Олеговна.

– Не очень-то вы похожи, – заметил он, имея в виду Элеонору и прикидывая, как будет выглядеть его жена лет через тридцать. Впрочем, его интерес был чисто абстрактным – он, конечно, не думал, что протянет так долго.

– Оставь нас! – приказала Ксения Олеговна Глазу, но Борис Карлович тоже принял это на свой счет и послушно направился к выходу. – Я побеседую с ним наедине.

Когда дверь захлопнулась, Эдик почувствовал себя намного свободнее. Женщина-инвалид не внушала ему ни малейших опасений. Единственное, чего ему не хватало, так это хорошего глотка спиртного.

– Я тут познакомился недавно с одной мамочкой… – начал он.

– Ничего удивительного, – перебила его Ксения Олеговна, обнаруживая скрытые в дряхлом теле эмоции. – Непорочное зачатие. Эта сучка дешево отделалась. А я вынашивала и рожала.

До Эдика не сразу дошло, что «непорочное зачатие» – это какой-то термин из евгеники. Возможно, медицинский жаргон. По большому счету ему было плевать.

– Не сказал бы, что дешево. Она жаловалась на здоровье.

– Идиотка! – отрезала Ксения Олеговна, закрывая тему. – Поговорим о тебе.

Она скользнула взглядом по книжонкам, брошенным на столе.

– Как видишь, тебя препарировали, Мышонок, – сказала она не без злорадства.

Эдик вздрогнул. Мышонком его называла только мать – да и то в раннем детстве. В тринадцать лет он уже не позволял ей этого. Но как его детское прозвище стало известно этой… этой старой полудохлой ведьме?.. Он внезапно, в одно мгновение возненавидел ее – гораздо сильнее, чем недоумков, сломавших ему пальцы. Сильнее даже, чем Бориса Карловича. В очередной раз он был неприятно поражен возможностями Союза.

– Они знают о тебе больше, чем ты сам, – безжалостно продолжала дама в инвалидном кресле, будто читая его мысли. – Знают, на что ты способен, вернее, на что не способен. Ты полное ничтожество. Инструмент. День за днем они будут изменять тебя, пока ты не станешь…

– Исчерпывающе, – перебил ее Эдик. – Ну и что с того?

– Я была против твоей кандидатуры.

Пыляев догадывался, что это означает. Он посмотрел по сторонам в поисках бара или столика со спиртным, но не обнаружил никаких признаков последнего. Вероятно, за одной из панелей… Пора было кончать с этой пыткой.

– А как насчет этого? – Он достал из кармана фотографии и потряс ими у нее перед носом.

Она смерила его презрительным взглядом.

– Идиот! Это клоны. Ты с ними никогда не встретишься. Запасной вариант.

Ему сразу же невыразимо полегчало. Хотя и закрадывалось в голову некое новое подозрение…

– Кто этот слепой дедушка? – спросил он, пытаясь перевести разговор в нейтральное русло.

– Придурок с яйцами шимпанзе, – ответила Ксения Олеговна. – И он вовсе не слепой. Просто у него другой диапазон. Между прочим, наш лучший хирург. Он будет делать пересадку.

Клоны, диапазон, пересадка, яйца шимпанзе… Эдик чувствовал, что без очередной рюмки он не жилец. Он не стал спрашивать, что, кому и когда будут пересаживать…

– Может быть, выпьем за взаимопонимание? – предложил Пыляев, теряя терпение.

Лицо мумии еще больше сморщилось в гримасе отвращения.

– Кретин… – прошептала она, поставив окончательный диагноз. – Но раз уж дала себя убедить… Я буду лично наблюдать за развитием внука. В тот день, когда я замечу отклонения от программы, ты станешь лишним. А теперь – проваливай!

И он сделал это с громадным облегчением.

Часть третья. Пора спать

11

Эдуард Пыляев лежал на искусственном газоне, подставив лицо рыжему сентябрьскому солнцу. Благодаря светофильтрам небо казалось голубым и чистым. Даже пелена смога на западе выглядела как область особенной, волшебной синевы. Она не касалась солнечного диска, и это было неплохо.

День выдался на редкость ясным. Столь же ясно было у Пыляева на душе. В такие дни он вполне постигал, какой это кайф – иметь комфортное местечко под солнцем на переполненном людьми и загаженном земном шарике. Видит Бог, он дорого заплатил за удовольствие. Но теперь все позади; можно наслаждаться жизнью. Хрусталь был мертв, Ксения была мертва, свинцоволикая тоже была мертва. Даже Глаз недавно скончался, завершив ускоренный жизненный цикл. В гробу он выглядел как семидесятилетний старик, хотя на самом деле ему исполнилось всего двадцать шесть…

Да, прав был поэт, не дотянувший до тридцатника: на этих широтах увядали быстро – совсем как здешние растения. В чем же дело? Может быть, в слишком громадных, бессмысленных просторах, порождающих обманчивые надежды и тоску? Добавьте сюда климат – шесть месяцев в году слякоть, непролазная грязь, пасмурное небо. Вечно неудовлетворенный народ, не успевающий получить свое между весенними и осенними кровопусканиями. В результате – тупая апатия, неврозы, мерзость запустения, быстрое старение, крушение иллюзий, истощение маток, несварение мозга, исходящие гноем дети декабря. Трясина, бестолочь, обреченность, проклятая «судьба»…

Впрочем, к Пыляеву судьба оказалась удивительно благосклонной.

В такой же сентябрьский полдень пять лет назад Элеонора унаследовала империю. Завещание Хрусталя Эдик выучил наизусть и мог продекламировать его задом наперед, проснувшись среди ночи или даже основательно заторчав на «пурге». Когда-то Борис Карлович действительно держал одну из престижнейших адвокатских контор в городе. На самом деле ему принадлежало гораздо больше. По наследству к жене Пыляева отошли: местная телерадиокомпания, акции электротехнических предприятий, фармацевтическая фабрика и разветвленная сеть гомеопатических (!) аптек.

В течение трех-четырех недель после смерти тестя Эдик трясся, ожидая, что Элка отправит его «на покой». Но она перевела на имя мужа часть акций и переоформила брачный контракт. Ее завещание также было составлено в его пользу. Узнав об этом, Эдик был приятно удивлен. Потом жизнь снова вошла в привычную колею.

Это не значит, что Пыляев стал абсолютно свободен. В Евгеническом Союзе существовала жесткая преемственность. Долговременные программы выполнялись с неукоснительной точностью. Эдика по-прежнему контролировали. Как совладелец он являлся чисто номинальной фигурой. Однако теперь по крайней мере никто не подвергал сомнению его полезность.

Большего нельзя было и желать. У него появился новый девиз: «Оставьте меня в покое и убирайтесь к чертовой матери!». Мысль о том, что он не сможет сделаться бедным до конца своих дней – даже если очень постарается, – доставляла ему невыразимое удовлетворение…