Старшая сестра - Любовь Воронкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Тогда – ладно!
И Дарима запела негромким голосом какую-то протяжную, монотонную песню. Фатьма не понимала слов, да и сама Дарима наполовину забыла татарские слова. Но эта песня журчала, как ручеёк весной. Что говорит ручеёк, о чём он рассказывает? Не всё ли равно? От этого нежного напева так же волнуется сердце и неясные мечты зовут неизвестно куда.
Фатьма тихонько подпевала матери. Дарима была довольна, что её обиженная дочка нисколько не скучает дома и забыла о своей негодной подружке, «беленькой, как преник».
Фатьма подпевала матери, а перед глазами её возникала светлая комната, празднично накрытый стол, шумная компания, весёлые голоса, смех… Как позвала её Зина? «Приходи и ты», – сказала она словно между прочим. И даже не спросила, придёт или нет Фатьма. И разве послушалась бы Фатьма свою мать и разве бы сидела она сейчас дома, если бы Зина позвала её иначе? Фатьма напевала вслед за матерью своеобразную мелодию, повторяла странно звучащие слова, а её мысли текли своей чередой – лишь бы никто не узнал, что она приготовила Зине подарок, беленький кружевной воротничок, за которым ездила в большой универмаг…
За столом у Зины все места были заняты. Только место Фатьмы оставалось пустым. Среди смеха и весёлой болтовни, сама радостная и беззаботная, Зина нет-нет, да и поглядит на это пустое место.
– Может, кто-нибудь пока сядет здесь? – спросила Сима Агатова.
Но Зина сказала:
– Нет, нет! Она придёт. Она обязательно придёт!
Бывают удачные празднества, словно само веселье сидит за столом с гостями. Каждая шутка вызывает неудержимый хохот, каждая песенка, пропетая хором, звучит необыкновенно складно… Все кушанья, какие бы ни стояли на столе, кажутся вкусными, а дом, где собрались гости, самым милым и уютным домом в мире.
Так вот было и у Зины в этот день рождения. Сима привела с собой своего старшего брата Костю. Он учился в седьмом, но не воображал себя взрослым, как часто делают мальчики, встретившись с людьми на год моложе себя. Костя очень занятно показывал фокусы на картах. И ещё он делал фокус со спичкой. Спичку клали ему в носовой платок – он завёртывал её и ломал несколько раз. Потом развёртывал платок, а спичка оказывалась целой! Просто чудеса какие-то делал!
Вместе с Шурой пришла её мать Екатерина Егоровна – жена директора завода.
– Стрешневы, принимайте гостей, – весело заявила она ещё с порога, – и званых и незваных!
– Милости прошу к нашему шалашу! – живо ответил отец и поспешил помочь ей снять пальто. – Вот хорошо, что собрались к нам!
– Очень мы вам рады! – сердечно поздоровалась с ней Зинина мама. – Тесновато у нас сегодня… Ну, да вы не осудите!
– А что осуждать? – ответила Екатерина Егоровна. – Эх, дружок мой, Нина Васильевна, да разве я-то весь век в отдельной квартире живу? Тоже всего бывало – и в общежитии жили, и в каморке жили, а гостей принимали!
Отец, мать и Екатерина Егоровна уселись вместе, в сторонке от ребят. Тамара поглядывала в их сторону, прислушиваясь к разговору, недоумевала…
– Это директорша? – тихонько спросила она у Зины. – Правда?
– А что? – удивилась Зина. – Конечно, директорша. Это же Екатерина Егоровна! Она часто к маме приходит.
– Ну… – Тамара сделала гримасу, – она же совсем простая…
Зина удивилась ещё больше:
– Как – простая? А какая же она должна быть?
– Ну… И говорит как-то просто. И одета просто. Моя мама ни за что в таком платье в гости не пошла бы!
– А моя пошла бы, – с лёгким вызовом ответила Зина. – И Екатерина Егоровна очень хорошая. Она и в будни иногда приходит к маме.
– К твоей маме?
Зина немножко обиделась:
– А разве к моей маме приходить нельзя? Они вместе на курсы кройки и шитья ходят. И потом, они в родительском совете при заводском детском саде.
– А почему же она к моей маме… – начала было Тамара.
– А потому, что твоя мама ничего не делает, – прервала Зина, – вот и сидит одна. – И тут же, испугавшись, что обидела подругу, Зина ласково обняла её за плечи: – Тамарочка, запой что-нибудь!.. Товарищи, у Тамары очень хороший голос – пусть она споёт!
Неприятный разговор рассеялся, как тучка. Тамара запела «Чибиса», все дружно подхватили – и праздник пошёл дальше своей шумной и радостной дорогой.
Маме всё ещё нездоровилось – глухая боль засела где-то в левом боку и не уходила. Но разве она хоть полсловом обмолвилась бы кому-нибудь об этом? Попробуй обмолвись – тут и забеспокоятся все и праздник испортят!
Мама часто выходила на кухню – то отнести тарелки, то подать ещё что-нибудь на стол. К чаю у неё готовился огромный крендель; он ещё дышал, пыхтел и покрывался румяным загаром в жаркой духовке.
Мама открыла дверцу, посмотрела – готов крендель! Она вытащила его, положила на блюдо. Тёплый сдобный запах наполнил кухню. Мама пошла в комнату посмотреть, можно ли подавать крендель или ещё рано. В комнате стоял гомон. Ребята – и большие и маленькие – встали в круг, держась за руки. Костя стоял, согнувшись на один бок, – с этой стороны у него была Изюмка; по кругу ходила Зина. И все, даже отец и Екатерина Егоровна, изо всех сил пели: «Каравай, каравай, кого хочешь выбирай!»
Мама стояла в дверях, глядела на детей добрыми, потускневшими от боли глазами.
«За что же я такая счастливая? – думала она. – Чем же я это заслужила? Такая у меня золотая семья и милые все мои со мной! Только бы вот не болело так сильно… Ну да ничего. Проводим гостей, отдохну – и вся боль кончится. Разве это в первый раз? С такими болями люди до ста лет живут».
И вдруг неясное, но тяжкое предчувствие охватило её. Будто вот сейчас всё радостное кончится, погибнет, и она, мать, не в силах будет защитить свою горячо любимую семью от какой-то неведомой, грозящей им беды.
Холодок прошёл у неё по плечам, и глаза на мгновение заволокло туманом.
Она провела рукой по влажному лбу.
«Откуда это? Что такое на меня нашло? Вот ещё глупость какая-то! Вечно я сама себе придумываю! Просто мне нездоровится… Да и, наверно, крепко нездоровится. Лечь бы мне сейчас…»
В это время ребята допели песню, хоровод распался, и все разбежались по своим местам.
– Подаю крендель! – стараясь казаться весёлой, проговорила мама и внесла большое блюдо с кренделем.
– Ну и крендель! – закричал Антон и захлопал в ладоши.
А за ним и все ребята захлопали, и Екатерина Егоровна, и отец…
Зина тоже хлопала в ладоши, смеялась вместе со всеми неизвестно чему – просто так, просто потому, что ей было хорошо, весело, радостно и вся жизнь впереди казалась светлой, весёлой и радостной. И всем было весело: и отцу, и Антону, и Изюмке…
И никто не знал, что грозная беда уже стоит у них на пороге и ждёт той зловещей минуты, которая скажет ей: «Можно. Войди».
БЕДА ВОШЛА В ДОМ
Фатьма так и не пришла на праздник. Зина, глубоко обиженная, сидела на уроке поджав губы.
«Даже не спросила, – думала Фатьма. – Наверно, и не заметила, что меня не было!..» И тоже не заговаривала с Зиной.
И обе они, каждая про себя, решили: «После каникул надо сесть на другую парту».
День прошёл как всегда, с той лишь разницей, что было много разговоров в классе о вчерашнем празднике. Девочки спрашивали, какие подарки получила Зина. Зина рассказывала. Отцов подарок – краски – она принесла в школу и показала девочкам. Девочки любовались ими, немножко завидовали – ах, какие краски! Яркие, чистые. Если, например, покрасишь небо голубой краской, то уж небо будет по-настоящему голубое, а сделаешь красный флаг, так уж флаг будет действительно красный!
Только Фатьма молчала – разве Зине есть дело до её мнения?
И не удивилась такому прекрасному подарку Тамара.
– У меня такие краски ещё в первом классе были, – сказала она. – Что же в них особенного?
– У меня, между прочим, тоже были, – насмешливо ответила ей Сима Агатова, – но в наших руках эти краски, конечно, ничего особенного. А вот в Зининых руках это будет особенное! Нам с тобой хоть в золотой коробке дай – мы всё равно ничего не сумеем.
Тамара пожала плечами:
– Подумаешь!
После уроков Зина и Тамара вышли вместе. Немножко заметало. Крыши домов на фоне тёмно-серых туч казались особенно белыми.
– Значит, после обеда придёшь? – спросила Тамара.
– Конечно, приду, – ответила Зина, задумчиво глядя вдоль улицы.
Она глядела на серые и зелёные заборы, убранные белой кромкой снега, на белые ветки деревьев… Вот кто-то зажёг свет, окно засветилось – жёлтое пятно среди белых, серых и синевато-серых тонов. Приятно сжалось сердце – Зина сейчас придёт и нарисует всё это, обязательно, обязательно нарисует! И назовёт картину «Вечерняя улица» или «Сумерки на окраине»…
– Ну, смотри приходи, – прервала Зинины мысли Тамара.
Её голос ворвался в мир неясных и сладких ощущений и причинил Зине почти физическую боль. Хотелось сказать: «Да отойди ты от меня, пожалуйста, оставь меня одну!» Но Зина сдержалась, только покрепче сжала губы.
