Проклятые - Чак Паланик

Тоже власть, хоть и не очень мощная.

И да, я знаю термин «диссоциация».

Как бы меня ни привлекало это мрачноватенькое готическое бессмертие, я начинаю кричать.

Я кричу:

– Помогите!

Я кричу:

– Au secours![10]

Я кричу:

– Bitter, helfen sie mir![11]

Падающий снег мгновенно заглушает все звуки, подавляет акустику полуночного мира, блокирует любое эхо, которое могло бы унести мой голос в темноту.

Мои руки уже стали чужими. Я видела свои босые, посиневшие ноги, но они принадлежали кому-то другому. Они стали синими, как вены Горана. В дверном стекле я видела отражение собственного лица, свой образ в рамке из морозных узоров, которые оставляло мое дыхание. Да, все мы кажемся друг другу немного странными и таинственными, но девочка, которую я увидела, не имела ко мне никакого отношения. Ее боль не была моей болью. Вот Кэтрин Эрншо, ее мертвое лицо смотрится в зимние окна «Грозового Перевала», и так далее, и тому подобное…

Вот блудная я, отражаюсь в свете то ли луны, то ли фонаря, отдираю пальцы от стальной ручки, кожа отслаивается и остается на металле, отпечатки ладоней и пальцев вьются завитками, как морозные узоры. Оставив свою сморщенную карту линий жизни, любви и сердца, эта странная девочка, за которой я наблюдала, с мрачным и решительным лицом идет за ключом на застывших, негнущихся ногах и спасает мне жизнь. Эта девочка, мне не знакомая, распахивает тяжелую дверь, и ее руки снова прилипают к ручке, срывая еще один слой хрупкой кожи. Руки незнакомки так замерзли, что даже не кровоточат. Металлический ключ так пристал к пальцам, что ей пришлось лечь с ним в постель.

Только под одеялами, покачиваясь на волнах сна, девочка оттаяла, и ее руки начали тихо истекать кровью на белые крахмальные простыни.

X

Ты там, Сатана? Это я, Мэдисон. Только НЕ ПОДУМАЙ, что я какая-то там мисс Блуд де Блудон. Да, я читала «Камасутру», но так и не уяснила, к чему выделывать этакие кошмарные акробатические этюды. Мое отношение к сексу можно определить как полное интеллектуальное понимание при крайне низкой оценке эстетичности. Прошу простить мне это невежественное отвращение. Хоть я и знаю, какой орган что стимулирует, как причудливо и мрачно взаимодействует фаллос с разными отверстиями, как происходит необходимый для размножения вида обмен хромосомами, пока что я не увидела в этом процессе привлекательности. Короче: бе-е-е.

Я не случайно перешла от сцены, где я и мои спутники сталкиваемся с голой великаншей, до воспоминаний, где нагая я сама и исследую свою внутреннюю и внешнюю среду без привычного прикрытия в виде одежды или стыда. В гигантской обнаженной фигуре Пшезполницы я, без сомнения, чувствую себе подобную. Я даже восхищаюсь женщиной, которая может демонстрировать себя без всякого стеснения, не задумываясь о том, как ее будут осуждать или использовать зрители. Видимо, однажды на Хэллоуин нарядившись в Симону де Бовуар, я навсегда останусь немного Симоной.

Сатира Джонатана Свифта входит в обязательную программу младших классов – даже в моей школе, – но обычно ограничивается первым томом «Путешествий Гулливера». В самых смелых и прогрессивных школах в качестве иллюстрации понятия иронии ученикам дают классическое эссе Свифта «Скромное предложение»[12]. И лишь немногие учителя рискнули бы показать ученикам второй том мемуаров Лемюэля Гулливера о приключениях на острове Бробдингнег, где великаны ловят его и держат дома, как зверушку. Нет, гораздо безопаснее давать детям, этим бессильным, крошечным существам, историю о том, как другие малютки захватывают в плен великана, всячески помыкают им и не убивают лишь потому, что его гаргантюанский труп может разложиться и создать угрозу общественному здоровью.

Большинство детишек так и не узнает, что в королевстве Бробдингнег пикареска Свифта приобретает весьма вызывающие и откровенные черты.

Удивительно, какие сладостно непристойные кусочки можно найти в литературе из дополнительного списка книг, которые читаешь за баллы. Особенно когда сидишь все рождественские каникулы голая, одна в пустом общежитии. Во втором томе свифтовского шедевра, где гигантские обитатели Бробдингнега ловят Гулливера, путешественника представляют к королевскому двору, и тот становится вроде домашнего любимца королевы, в чрезвычайной близости к придворным дамам-великаншам. Эти дамы доставляют себе удовольствие, раздеваясь и ложась в постель, в то время как наш герой должен ходить по горам и долинам их обнаженных тел. На самом деле Свифт описывает своих современниц – аристократок, которые на расстоянии казались очаровательными, но при близком физическом контакте их тела представляли собой топкую, вонючую геенну. Наш крошечный герой, спотыкаясь, бродит по их влажной ноздреватой коже, пробирается сквозь ужасные джунгли лобковых волос, пятна воспалений, пещеры-шрамы, ямы и морщины глубиной по колено, лужи зловонного пота.

И да, я должна отметить, что пейзаж, изображенный Свифтом, очень напоминает настоящий ад. Чего стоит один вид этих аристократок, которые развалились в послеобеденной неге и ожидают, даже требуют, чтобы крошечный мужчинка довел их до пика удовольствия! Гулливер же весь находится во власти невероятного ужаса и отвращения. Он безмерно устал, но вынужден трудиться, как раб, пока гигантские женщины не будут удовлетворены. Во всей англоязычной литературе не многие пассажи могут сравниться с вышедшими из-под пера Свифта в откровенности описаний и обидной мужской грубости.

Моя мать сказала бы, что мужчины – мальчишки, взрослые, мужской пол вообще – слишком глупые, слишком понятные и слишком ленивые, чтобы стать по-настоящему талантливыми лжецами.

Да, может, я и мертвая, и довольно высокомерная, и весьма предвзятая – но я чую женоненавистничество за милю. Так что вполне вероятно, что Джонатан Свифт был жертвой детского сексуального насилия, а потом выразил свой гнев в пассивно-агрессивной фантастической прозе.

Мой отец высказал бы вам очередную бесполезную сентенцию: «Женщина живет, чтобы кормить свою киску». В смысле, все наши злоупотребления и крайности – компенсация за недополученный минимум сексуального удовлетворения.

Моя мать ответила бы, что мужчины пьют, чтобы напоить свои пенисы.

Право же, быть отпрыском бывших хиппи, бывших растаманов, бывших панков, бывших анархистов – это значит подвергаться постоянной бомбардировке грубыми банальностями.

Нет, мне еще не довелось испытать оргазм, но я читала «Мосты округа Мэдисон»[13] и «Цвет пурпурный»[14], и от Элис Уокер я узнала: если помочь женщине открыть целительную силу манипуляций с клитором, она станет твоей верной поклонницей и другом навечно.

И вот я стою перед сербской демоницей, огромной голой женщиной-торнадо, которую называют Пшезполница.

Сначала я сбрасываю второй мокасин, ставлю его на безопасном расстоянии от великанши. Стас киваю свой школьный кардиган, складываю и аккуратно помещаю на мокасин. Расстегиваю манжеты блузки и закатываю рукава, все это время глядя на огромные волосатые ноги великанши, смотрю на небо и вижу ее щиколотки, колени, мускулистые обнаженные бедра, задираю голову и вижу бробдингнегский лобок.

Воздух взрывается резким свистом, громким, как пожарная сирена. С земли, возле самых моих ног, на меня смотрит откушенная голова Арчера.

– Эй, малая! – говорит откушенная голова. – Не знаю, что ты там задумала, но не делай этого!

Я наклоняюсь и хватаю Арчера за длинный синий ирокез. С его головой в руке, как с сумочкой, я встаю на подъем гигантской ноги.

Арчер болтается под моей рукой и говорит:

– Когда тебя едят, это жутко больно… Не делай ничего!

Я подношу его синие волосы ко рту и впиваюсь в ирокез зубами, как пират, карабкающийся по корабельным снастям, – в нож. Я лезу по густым волосам на ногах гигантского демона-Пшезполницы, взбираюсь на гору из кожистой плоти. Как Гулливер, я пересекаю сморщенную кожу ее коленей, потом поднимаюсь по бедрам, хватаясь за жесткие волосы. Бросив взгляд на далекую землю, я вижу Бабетт, Паттерсона и Леонарда. Они подняли головы и разинув рты наблюдают за моим подъемом. Если оглядеться, с высоты я вижу вдалеке перламутровый блеск спермового океана, пар над Озером Кипящей Слюны, темную тучу летучих мышей, которые вечно роятся над Рекой Крови.

Я лезу дальше: огибаю сморщенные складки больших половых губ, волочу себя, как в самом ужасном кошмаре Джонатана Свифта, сквозь вонючую чащу кудрявых и густых лобковых волос.

Надо мной зловещим карнизом нависают огромные груди. Между ними я различаю подбородок, а выше – шевелящиеся, жующие губы и одну ногу Арчера в джинсах и мотоциклетном ботинке, которая еще свисает изо рта великанши.

Несмотря на то что мои знания сугубо теоретические и приобретены за годы, проведенные с голыми друзьями семьи на французских пляжах, я в курсе, где что находится у взрослой женщины. Зацепившись за густые волосы, я нахожу колпачок клитора и умело манипулирую кожаным капюшоном, вставляю руку, чтобы найти сжавшийся орган женского удовольствия. Нащупанный вслепую, как буква из азбуки Брайля, в теплом конверте клиторального колпачка, ее клитор по размеру и форме напоминает виргинский окорок.