Победные трубы Майванда. Историческое повествование - Нафтула Халфин

Между тем церемония встречи становилась еще торжественнее: из Кабула прибыл родной брат эмира сардар Хабибулла-хан. Более внушительных размеров слон с позолоченными подпиленными клыками должен был подчеркивать важность восседавшей на нем персоны. За сардаром следовал отряд всадников, вооруженных красивыми кабульскими шашками, в блестящих металлических шлемах с цепочками на подбородке.

Столетов и Хабибулла-хан сошли на землю и обменялись рукопожатиями. Дальше урус элчи — русский посол — поехал вместе с вельможей на его слоне. По мере приближения к столице это шествие собрало множество зрителей вдоль дороги, на соседних холмах и скалах и на плоских крышах домов, куда высыпали все их обитатели.

Развалины крепости Бала-Хиссар.

Миновали узкую, мощенную щебнем базарную улицу. Реку Кабул перешли вброд, так как каменный мост был ненадежен. Неожиданной возможности выкупаться очень обрадовались слоны: они обливали себя водой, набирая ее в хоботы. А один слои занес было хобот с водой над корзиной, где находились Разгонов с Малевинским. Почему бы не доставить удовольствие и гостям! Но тут вмешался погонщик: он что-то долго шептал своему другу, после чего тот, похлопав ушами в знак согласия, обрушил фонтан на зевак, столпившихся у барьера моста.

Слева от дороги выстроились афганские войска — в центре пехота, перед ней по фронту пушки, на флангах — кавалерия. Едва процессия начала приближаться, артиллеристы дали залп, за ним еще и еще… После салюта заиграл оркестр, и войска двинулись церемониальным маршем. Сопровождаемая приветственными криками многотысячной толпы, которые заглушали звуки музыки, процессия подошла к воротам расположенной на холмах грозной крепости Бала-Хиссар, где находилась резиденция эмира. У ворот цитадели стояла почетная стража; ее шотландская одежда — доходящие до колен клетчатые юбки, башмаки и каски — вызвала удивление приехавших.

Слоны, не без труда прошедшие через узенькие улочки, остановились близ отведенной для посольства усадьбы неподалеку от дворца Шер Али-хана. Широкие ворота в толстой и высокой глинобитной стене вели во внешний двор; несколько расположенных там помещений были заняты афганцами, в обязанность которых входило обслуживание знатных гостей. Миновав ворота поменьше, члены миссии оказались во внутреннем дворе, чисто подметенном и усыпанном мелким золотистым песком. Два находившихся здесь строения — четырехэтажное и двухэтажное — привлекали внимание своими красивыми, из жженого кирпича террасами. На втором этаже одного из них уже был приготовлен ужин, стояли несколько подносов с фруктами и чай.

День близился к вечеру. Прощаясь, Столетов и везир условились, что следующие сутки будут отведены для отдыха, а поутру члены посольства отправятся на аудиенцию к эмиру. Везир поклонился и ушел.

Настало время заслуженного отдыха, да и голод давно давал о себе знать. Но Столетову было не до еды. Кивнув Разгонову, генерал направился в одну из уединенных комнат.

…Буквально накануне последнего перехода он получил срочную почту из России: письмо Кауфмана с приложенной к нему коротенькой, но чрезвычайно важной телеграммой из столицы. В ней сообщалось, что созванный в Берлине международный конгресс завершил работу. Принятый им трактат менял условия русско-турецкого договора: предусматривалось создание Болгарского княжества в урезанных границах, самостоятельность Сербии и Черногории в прежних рубежах, а также выплата России 400 миллионов рублей — возмещение военных издержек.

И хотя об «азиатских» делах в этой депеше не говорилось ни слова, Николай Григорьевич хорошо понимал, что в изменившихся обстоятельствах, когда отношения с Англией утратили, по-видимому, явную враждебность, цели его миссии в значительной степени изменились.

Если бы глава миссии и не сделал сам никаких выводов из депеши, то ему помог бы умудренный опытом Кауфман, который писал: «…если только телеграмма верна, то она очень печальна». Правда, печаль туркестанского генерал-губернатора была вызвана не только, а быть может, и не столько тем, что Россия оказалась перед необходимостью пойти в Берлине на уступки. Ярым-подшо больше тревожила угроза безопасности среднеазиатских владений: вследствие отказа от решительных действий против сильного и энергичного соперника на Востоке они могли оказаться под ударом.

Но с реальностью следовало считаться, и правитель Туркестана советовал Столетову воздерживаться в кабульских переговорах от далеко идущих обещаний; они были бы уместны и обоснованны лишь при явной угрозе англо-русской войны.

— Что вы скажете по сему поводу, любезный Николай Иосифович? — спросил генерал у Разгонова, познакомив его с полученной почтой.

— Только то, что наша задача осложнилась еще более. Где та грань, за которую нам не следует заходить? Так ли нас поймут?

— Да, тезка, вы правы. И, заметьте, неизвестно, что еще может произойти — или уже произошло — где-то там, в Берлине, Петербурге или Ташкенте! А мы узнаем о том хорошо если через месяц…

— Любопытно, какие мысли высказал бы в связи с этим мудрый Саади? — не упустил возможности слегка поддеть начальника полковник.

— Мне и самому хотелось бы знать… — вздохнул Столетов, поддерживая шутку коллеги.

Бендерский и Яворский поселились в двухэтажном флигеле. Окна их комнат выходили не только во двор, но и на улицу. На следующее утро топограф и врач, как завороженные, любовались великолепной панорамой обширной кабульской долины, замыкаемой верст через десять невысокими горами. От дворца к горам тянулись утопавшие в зелени садов селения. Верстах в трех-четырех от города белели палатки афганских войск; оттуда доносились едва слышные ружейные и орудийные выстрелы: солдаты обучались стрельбе.

От самых стен Бала-Хиссара, дома и дворцы которого лепились на склонах холмов, шли три дороги — на восток, юг и юго-запад. У края болотистой низины виднелся загон для слонов; возле него более десятка этих добродушных великанов плескались в небольшом озере.

Затем друзья обошли отведенные для миссии помещения. Далеко не во всех комнатах стояла европейская мебель, зато ковров и паласов — персидских, кашгарских, таджикских, киргизских — было великое множество. Восхитила их искусная резьба по ганчу[5] и лепка на потолках. Чайные сервизы в стенных нишах, а также изящные курильницы довершали убранство помещений, столь характерное для Востока.

Вскоре членов посольства пригласили на обед. Неслышно открылась дверь, и приглашенные вошли в большую комнату, во всю длину которой стоял великолепно сервированный стол. Дары восточной земли — свежайшая зелень, горы фруктов и овощей, бесподобные изделия афганских кулинаров и кондитеров — наполняли помещение чудесными ароматами. В изрядном количестве были представлены и вина самых разных марок.

Везир предложил гостям занять места за столом. Роль виночерпия охотно взял на себя Малевинский, не без удовольствия заметивший и другие напитки — покрепче. Всему была воздана дань: и Бахусу, и искусству балахиссарских поваров, которые потрудились на славу, приготовив в числе прочих восточных яств зажаренного целиком барашка, и, разумеется, беседе, ибо самая изысканная пища может доставить наивысшее наслаждение лишь тогда, когда за столом слышишь умные речи…

Много хороших слов было сказано за этим столом. Общее впечатление выразил Столетов:

— Как хотите, господа, — произнес он прочувствованно, обращаясь к соотечественникам, — а это чисто царская встреча!

…К эмиру, пожелавшему принять посольство в полном составе, отправились на следующий день в парадной форме. Хотя до дворца было всего несколько сот шагов по узкому переулку, члены миссии ехали верхом, эскортируемые казаками. У деревянных двустворчатых ворот они спешились и вошли в сад. Широкая, плотно утрамбованная дорожка с кустами барбариса по краям вела к сравнительно небольшому двухэтажному дому. Перед ним виднелся бассейн с проточной водой; вокруг росли чинары, тополя, грушевые и гранатовые деревья. Вдоль фасада дома тянулась высокая терраса. На ней, у резной каменной балюстрады, сидел эмир Афганистана Мухаммад Шер Али-хан. Отдав честь, Столетов и его коллеги обошли бассейн и поднялись на террасу. Эмир встал, сделал несколько шагов навстречу гостям и протянул руку генералу. Остальные участники приема выстроились в ряд, отдавая честь. Шер Али-хан ответил им тем же, приложив руку к козырьку каски. Невысокий, коренастый, он казался олицетворением энергии и силы. Из-под густых поседевших бровей проницательно смотрели большие черные глаза. На грудь спускалась окладистая с легкой проседью борода. Позднее, обмениваясь впечатлениями об аудиенции, ее участники нашли, что афганский правитель выигрывает в сравнении с бухарским эмиром: и тому и другому было около шестидесяти, но Шер Али-хан выглядел на десяток лет моложе и бодрее.