Настоящее время - О. Покровский

казалось не замечал, пробегая мимо. Раз только бутуз трёх-четырёх лет внезапно заинтересовался Аполлодоровой персоной и остановился, в упор его разглядывая. Лицо чёрта сделалось резче, нос отчего-то стал больше и горбатее, над висками обозначились рожки, а глаза засверкали угольками. Пацана как ветром сдуло. Друг же мой веселился, словно сам был ребёнком.

–Зубных фей немного. И память у них никакая потому, что ну ни разу это не принципиально, чтобы только первый утраченный зубик одарить. Любой ребёнок втайне надеется и на забывчивость мышки, или феи, и на то, что взрослые просто забыли всё, связанное с подарками за зуб, и на страшнейшую где-то в мире, может и не нашем, нужду в выпавших молочных зубах… И кому такая вера может помешать? Уж в нашей-то «конторе»– точно никому.

И снова я не успел задать вопроса, на который уже звучал ответ: – Вот только не надо опять начинать расспрашивать про тёмные и светлые силы, да извечное противостояние добра и зла. Ты же знаком немного с восточными религиями, в которых ясно сказано, что ни того, ни другого не существует? То-то и оно. Мы, и черти, и ангелы, существуем и работаем в одной гигантской структуре и делаем одно дело. Вот чтобы попонятней, -он указал пальцем на чувака с метлой, орудующего в десятке метров от нас: – В домоуправлении же не могут одни и те же люди и производить уборки газонов, устранение засоров, и прописку жильцов с оплатой услуг… И мы поделены на отделы всего лишь по роду осуществляемой деятельности. Это кто-то, который хедер в свое время прогуливал, придумал фразу -силы добра и силы тьмы, сам себе даже не совсем в силАх понять и объяснить…

Аполлодор пошлёпал носком безукоризненно вычищенного ботинка по плитке- у меня в мозгу снова представилось копыто внутри него- и усмехнулся. Нет, определённо невозможно нормально общаться с их братом-чёртом…

–И вообще, – он покрутил в воздухе пальцем: – Вы, человеки, бы поосторожней с апостолами-то. А то, понимаешь, они невесть, когда понаписали для не пойми кого, да незнамо зачем, одно на другое непохожие эти Евангелия, а вы, не раздумывая и не сопоставляя, их за неоспоримую истину принимаете. Небось вон даже недавнее обнуление, новые поправки да прочее, и то до сих пор ваши многие мусолят, а тут будто и ни на миг сомнений ни у кого не возникало…

–И скажу, что лично знал пару-тройку тех «писателей». Не хочу говорить плохого, а и хорошего-то особо, веришь ли, нечего. Повторяю, – палец опять устремился вверх: – Пару-тройку. А кто писал остальные, лично мне неизвестно.

Тени легких облачков проползали у наших ног, сотни каблуков, подошв и платформ прошлёпывали мимо, изредка прокатывались колёса и колёсики, шарахались прочь неосторожно приблизившиеся к бесу мелкие собачонки…

–Ну а что старушка? – спросил у Аполлодора, радуясь самой возможности, наконец, задать вопрос.

–Старушка напоследок побыла некое время вполне довольной, даже радостной. Смотрела на домашних осмысленно. Говорить, правда, даже не пыталась, болезнь такая, да и зубов не осталось.

–А потом? – спросил. –А потом? – собеседник пристально взглянул на меня. Не понимая, отчего я спрашиваю про очевидное: – А потом Ипполит её увёл. Её путь подошёл к концу.

–Ну а чего я хотел? – поинтересовался сам у себя: – Чтобы ангел столетнюю вылечил, сделал молодой и счастливой? В её-то «за девяносто»? А разум уже рисовал картину, на которой высокая фигура в светлом костюме ведёт под ручку тщедушную сухонькую старушонку, весело щебечущую беззубым ртом и произносящую, не очень, правда, внятно, изысканные выражения, явно приятно воспринимаемые ангельскими ушами. И за этой легкой остроумной и обоюдоприятной беседой двое не замечают, что шагают уже выше облаков, и что им навстречу, гремя ключами, поднимается, чтобы отпереть кованые высокие ворота, персонаж, с так хорошо старушке памятным лицом. Он открывает створки, на шаг отступает, не сводя взгляда с новоприбывшей и распахивает руки для объятий… -Ну здравствуй! Как давно я тебя жду! …

–Да. Пожалуй, это идеальный конец для любого рассказа. –Оборачиваюсь, было к Аполлодору, но… скамейка пуста. Только краем глаза замечаю чёрную «Камри», помигав, оторвавшуюся от бордюра… Вздыхаю вольно и радостно, встаю и намереваюсь пойти порадовать себя горячим чебуреком. Светофор предупреждает поздно метнувшегося меня желтым. Из окошка ближайшего ко мне синего фордовского фургона тонкий палец с розово-фиолетово-перламутрово накрашенным ногтем предупреждает о недопустимости срываться на переход столь запоздало, а запыленная белая «Нива» – пятидверка перекрывает ко мне дорогу автомобилям, уже ринувшимся на зелёный с другой стороны… Киваю всем головой, впрыгиваю на тротуар и снова радуюсь жизни, в которой всё идет, как каждому и предопределено… Если, конечно, ежечасно не искушать судьбу зазря.

Хотите- верьте…

А вот тоже, честное слово, было… Лег я, значит, спать нормально… Это когда не позже полвторого, после Ркацительки, да Портвешка вдогонку. Ложась прикрыл окно- оно март все же, и половину шторки отодвинул, чтобы немного луна комнату освещала. И отъехал в момент, словно как провалился.

И, вроде бы, давным-давно я здесь живу уже, а квартира не моя… Остро и тревожно все пахнет кругом, да ещё и душно… Протягиваю руку и… матушки-светы… она волосатая. Будто я самый Шариков Булгаковский. Вскакиваю- опять чудеса- и ноги у меня- лапы мохнатые, и сам я весь шерстяной.

–Да что там, перебрал, да приспал, – думаю, и решаю до сортиру, пардон, провояжить. И… спрыгиваю вниз головой с дивана. –Ну, – пугаюсь на лету- Блин, ща убьюсь мордой об пол, – а сам шлёп на лапки и пошёл на четырех… Совсем уж, что ли, окосел после вчерашнего, как шавка какая, або кот…

До клозета дочетверенил. –Надо- думаю- Вставать, что ли, свет- то включить, и р-раз… Поднялся. Поднялся, а выше, вроде, стал ой, как ненамного. Тянусь к выключателю, а на лапах коготки… Да хрен с ним, конечно, проснусь утром- посмеюсь, коли это вспомню… А в сортире, вроде, всё и в темноте вижу, вокруг какой то полусвет – полуморок серо-зеленоватый… Помню, главное, что куда делается в этом помещении! Прыг, и на унитазе…

Обратно так же пришлось четверенить, правда уже полегче стало, и поуверенней шагалось. Скакнул на диван, а спать- как отрубило. А за окном, на воле- лунища всё как половодьем залила… И дорогу, и тротуары нечищеные, и крыши с цепочками кошачьих следов…

И, почти не думая, снова –скок- вниз головой на пол… Прыг – на подоконник. Сижу. Прогуляться в таком –то виде козырно, наверняка, было бы… Не каженный божий… ночь такая возможность выпадает. И начал шпингалет открывать. Помню же, как кошки двери, прыгая на ручки, открывают, на кнопки звонков в прыжке жмут… Значит и я- человек, временно кошкорукий, смогу… И смог, открыл,