И слово это было - Россия.. «Спаси меня... Соловецким монастырем» - Петр Петрович Татауров

«Как все это верно, каким добродушным и грациозным проникнуто юмором! Кстати: читали ли вы «Денщика» В. И. Луганского? Это прелесть!»

По выходе второй части «Физиологии Петербурга» Белинский подтверждает свою высокую оценку очерков «Дворник» и «Петербургские углы», которые, по его мнению, «могли бы украсить собою всякое издание».

Как видим, взгляд Белинского на Даля-писателя существенно менялся, критик постоянно уточнял природу таланта Казака Луганского, его сильные и слабые стороны и к концу жизни уже не скрывал своих симпатий к нему. В традиционном обзоре русской литературы за 1845 год он, перечисляя все, что было замечательного по части изящной прозы, оригинальной и переводной в русских журналах за минувший год, особо выделяет и указывает читателю «на «Денщика» В. И. Луганского, как на одно из капитальных произведений русской литературы». И тут он дает ему, может быть, самую высокую оценку как писателю: «В. И. Луганский создал себе особенный род поэзии, в котором у него нет соперников. Этот род можно назвать физиологическим. Повесть с завязкою и развязкою — не в таланте В. И. Луганского, и все его попытки в этом роде замечательны только частностями, отдельными местами, но не целым. В физиологических же очерках лиц разных сословий он — истинный поэт, потому что умеет лицо типическое сделать представителем сословия, возвести его в идеал, не в пошлом и глупом значении этого слова, то есть не в смысле украшения действительности, а в истинном его смысле — воспроизведения действительности во всей ее истине. «Колбасники и бородачи», «Дворник» и «Денщик» — образцовые произведения в своем роде, тайну которого так глубоко постиг В. И. Луганский. После Гоголя это до сих пор решительно первый талант в русской литературе».

В одной из последних развернутых рецензий на книгу Даля «Повести, сказки и рассказы Казака Луганского», четыре части, (Спб. 1846) Белинский пишет: «Вглядываясь в произведения самобытного таланта, всегда находите в них признаки сильной наклонности, иногда даже страсти к чему-нибудь одному, и по тому самому такой талант становится для вас истолкователем овладевшего им предмета. Он делает его для вас доступным и ясным, рождает в вас к нему симпатию и охоту знать его. К чис. лу таких-то талантов принадлежит талант г. Даля, проела вившегося в нашей литературе под именем Казака Луганского».

И далее он пытается объяснить особенности таланта писателя, ответить на вопрос, в чем заключается господствующая наклонность, симпатия, любовь, страсть его таланта. И тут же отвечает: «Заключается все это у него в русском человеке, русском быте, словом — в мире русской жизни. Но что ж тут оригинального — скажут нам — мало ли людей, которые не меньше г. Даля и всякого другого любят Русь и все русское?.. Отвечаем: очень может быть; но мы говорим о г. Дале, как о человеке, который самым делом показал и доказал эту любовь, как писатель Ведь легко писать возгласы, исполненные хвалы России и ненависти ко всему нерусскому; но это еще не значит любить Русь и все русское. Другой и действительно любит их, да нет у неге достаточно таланта, чтобы любовь его отразилась в мертвой букве и зажгла ее теплом и светом жизни… Любовь г. Даля к русскому человеку — не чувство, не отвлеченная мысль: нет это любовь деятельная, практическая. Не знаем, потому ли знает он Русь, что любит ее, или потому любит ее, что знает; но знаем, что он не только любит ее, но и знает. К особенности его любви к Руси принадлежит то, что он любит ее в корню, в самом стержне, основании ее, ибо он любит простого русского человека, на обиходном языке нашем называемого крестьянином и мужиком. И — боже мой! — как хорошо он знает его натуру! Он умеет мыслить его головою, видеть его глазами, говорить его языком. Он знает его добрые и его дурные свойства, знает горе и радость его жизни, знает болезни и лекарства его быта…»

Гению Пушкина дано было понимание любого народа мира. Таланту Даля — глубокое понимание русского народа. Тут сходство и различие, которые примиряются любовью к России, их общему духовному источнику. У них были разные по высоте орбиты, но их притягивала к России вера в ее высокое предназначение в этом мире. И об этом сказал Достоевский в своей знаменитой речи: «Повсюду у Пушкина слышится вера в русский характер, вера в его духовную мощь, а коль вера, стало быть, и надежда, великая надежда за русского человека».

Строгий Белинский, как мы уже говорили, к концу жизни не только смягчился к Далю, но и весьма высоко оценивал его творчество. В меньшей степени относилось это к сказкам, которых критик в обработанном виде все же не принимал: «Мы, признаемся, не совсем понимаем этот род сочинений. Другое дело — верно записанные под диктовку народа сказки: их собирайте и печатайте, и за это вам спасибо. Но сочинять русские народные сказки или переделывать их — зачем это, а главное — для кого? — Ведь простой народ не прочтет, даже не увидит вашей книги, а для образованных классов общества — что такое ваши сказки?..»

Однако, видя, с каким усердием Даль занимается фольклором, как бережно собирает и бескорыстно раздает народные песни, сказки, пословицы и поговорки, какое огромное значение придает устному народному творчеству, Белинский, похоже, дрогнул: «Но если, прочтя их (сказки. — П. Т.), мы не переменили таких мыслей, то значительно смягчили их строгость, по крайней мере в отношении к г. Далю. Он так глубоко проник в склад ума русского человека, до того овладел его языком, что сказки его — настоящие русские народные сказки… Поэтому писать их был для него великий соблазн, и как они многим и теперь нравятся, и мы не обойдем их добрым словом, не попрекнем их рождением, хотя и не пожелаем им дальнейшего размножения…»

Но может быть, более важное в данной рецензии то, что критик признал наконец в Дале художника. «В физиологических очерках своих Даль является уже не просто бывалым, умным, наблюдательным человеком и даровитым литератором, но еще художником… В самом деле, для того чтобы написать «Дворника», «Денщика» и «Колбасники и бородачи», мало наблюдательности и самого строгого изучения действительности: нужен еще элемент творчества. Иначе изображения дворника, денщика и купцов с купчихами и купецкими дочерьми не являлись бы в статьях