Под гнетом окружающего - Александр Шеллер-Михайлов

Сначала Лизу, бойкую и по своей живой, подвижной натурѣ, и по полнѣйшей деревенской неопытности, нисколько не трогали и даже смѣшили эти сѣтованья.

— Ну, вы опять принялись за свои жалобы, — смѣялась она вызывающимъ смѣхомъ. — Да если бы я была мужчиной, тогда я бросила бы, на край свѣта ушла бы, а сыскала бы свое счастье.

— Въ томъ-то и дѣло, что я знаю каждый край свѣта и знаю, что такъ идетъ та же жизнь, какая идетъ и у насъ, — возражать отставной герой.

— Да вы ровесникъ Мафусаилу, что ли, что все знаете?

— Не знаю, какъ старъ былъ вашъ сказочный Мафусаилъ, — пожималъ плечами Задонскій:- но и сколько бы онъ ни жилъ, я все-таки и опытнѣе его.

— Книжкамъ вѣрите, такъ и думаете, что опытны…

Невинный управительскія барышни, присутствовавшія иногда при этихъ бесѣдахъ, краснѣли за необразованность Лизы и, называя ее деревенщиной, строили какіе-то очень выгодные для себя планы насчетъ Задонскаго.

— Въ васъ говорить настойчивость неопытнаго ребенка, — замѣчалъ онъ сухо Лизѣ:- а во мнѣ убѣжденіе опытной зрѣлости.

— Да Богъ съ нею, съ такою опытностью! — восклицала Лиза. — Что я изъ нея сдѣлаю?

— Ничего!.. Но и изъ своей настойчивости вы ничего не сдѣлаете, развѣ только себя поскорѣе загубите… Впрочемъ, и то благо въ этомъ мірѣ…

Лиза бойко смѣялась. Управительскія барышни дѣлали презрительныя гримаски и по своей невинности и неопытности ждали, что вотъ-вотъ душка Задонскій перестанетъ говорить съ дурой Лизой. Но Задонскаго раздражала поддразнивала упорная настойчивость деревенской барышни, и онъ настойчиво шелъ къ своей цѣли, торжествуя, если по этому вѣчно веселому лицу пробѣгали минутныя облака грустнаго раздумья.

— Вы счастливы, — повторялъ онъ однажды во время отсутствія управительскихъ барышень свою обычную пѣсню:- вы полны вѣры въ людей, вы надѣетесь на будущее. Жизнь для васъ — рядъ новыхъ блестящихъ представленій.

— А для васъ будто бы въ ней нѣтъ ничего новаго, ничего привлекающаго? — спросила она.

— Ничего… я слишкомъ рано началъ жить и понялъ жизнь.

Михаилъ Александровичъ задумался и замолчалъ.

— Я впередъ знаю, встрѣчаясь съ человѣкомъ, что онъ или гадокъ, или сдѣлается гадкимъ вслѣдствіе нужды или вслѣдствіе богатства, вслѣдствіе излишняго самолюбія, или вслѣдствіе недостатка самолюбія, вслѣдствіе всегда плохо направленнаго образованія, или вслѣдствіе полнѣйшаго повѣжества… Я знаю впередъ, что самый честный человѣкъ потому честенъ, что ему еще ни разу не пришлось поставить свою честность на большую карту, — предлагали взятку въ рубль, ну, а онъ дороже цѣнитъ свою честность; предложить ему двѣсти, триста тысячъ — можетъ-быть, и продастся… И вѣдь дойдетъ до такой подлости, что станетъ увѣрять даже себя, что онъ и взятку эту взялъ ради великихъ цѣлей, ради какого-нибудь святого дѣла… Самые ярые либералы при малѣйшемъ противномъ вѣтрѣ всегда пѣли гимны своимъ недавнимъ врагамъ, а когда вѣтеръ перемѣнялся, они оправдали свою подлость желаніемъ продолжить служеніе святому дѣлу. «Мы сдѣлали уступку, — говорили они:- чтобы спасти свою жизнь и продолжать свой трудъ»… Ложъ! Уступили потому, что честности не хватило, и подлый страхъ потерять земныя блага закрался въ ихъ душонки!.. А что это за святыя дѣла! Вотъ образованіе народа — чего прекраснѣе? А взгляните, сдѣлается мужикъ грамотнымъ и сдѣлается или плутомъ, или погибнетъ самъ отъ пьянства съ горя…

— Да что съ вами сегодня? — невесело улыбнулась Лизавета Николаевна. — Образованіе должно дѣлать плутовъ или пьяницъ!

— Не должно, но дѣлаетъ, — это неотразимый фактъ. Взгляните у насъ въ Привольѣ, да и гдѣ угодно: что грамотный, то плутъ. Они всѣ хоть и считаются зажиточными, остаются въ сущности бѣдняками, и потому считаютъ, должны считать позволительнымъ каждое средство для пріобрѣтены денегъ. Грамотность даетъ имъ одно изъ средствъ обманывать неграмотныхъ простяковъ, ну, они и обманываютъ. Это изворотливыя натуры. Но есть и въ народѣ идеалисты, непрактическіе люди, самородки честности, эти не воспользуются грамотой и образованіемъ, какъ средствомъ для плутовства и мошенничества. Но образованіе приподнимаетъ передъ ними такъ или иначе хоть кончикъ завѣсы, за которою таится иная, лучшая жизнь, и они дѣлаются еще болѣе несчастными, еще болѣе недовольными своею жизнью. Но выйти изъ нея у нихъ нѣтъ ни силъ, ни средствъ, и вотъ они пьянствуютъ съ горя…

Лизавета Николаевна чуяла во всемъ этомъ какую-то ложь, но у нея не было средствъ обличить Михаила Александровича въ подтасовкѣ картъ.

— Но все же образованіе, какое бы зло оно ни приносило, можетъ уничтожить, въ концѣ концовъ, нищету, — замѣтила она.

— Не думаю. Въ Пруссіи почти весь народъ грамотный, а нищета все та же и даже еще хуже. Фабричные во Франціи тоже большею частію грамотны, — но это самые бѣдные изъ бѣдныхъ людей.

— Не знаю, правда ли все это, что вы говорите, — замѣтила Лизавета Николаевна, которой становилась тяжела эта неспособность къ серьезному спору. — Можетъ-быть, если бы я больше знала, я сумѣла бы возразить вамъ. Но, во всякомъ случаѣ, мнѣ кажется, если вы и правду говорите, то это только правда относительно настоящаго времени…

— То-есть какъ это? Я васъ не совсѣмъ понимаю.

— Да такъ, что теперь худо людямъ, покуда они не всѣ образованы, но когда будутъ всѣ образованы, то никто не будетъ имѣть больше средствъ, чѣмъ другіе, для надуванья другъ друга. Что теперь и грамотнымъ фабричнымъ худо живется, это правда, но они добьются чего-нибудь и устроятъ свою жизнь какъ-нибудь иначе.

— Вотъ эта-то вѣра ваша и приводить меня въ зависть, — разсмѣялся Михаилъ Александровичъ. — Устроятъ свою жизнь какъ-нибудь иначе, добьются чего-нибудь! Тысячи лѣтъ устраиваютъ они свою жизнь, добиваются чего-нибудь лучшаго и ничего не могутъ подѣлать. Сперва были на Западѣ рабы de jure и de facto; теперь de jure — они свободны, но de facto — тѣ же рабы. Это улучшеніе такого рода, какъ если бы узникъ сперва носилъ названіе преступника, а потомъ получилъ бы названіе невиннаго, но попрежнему содержался бы въ цѣпяхъ и въ тюрьмѣ. Сперва ихъ держали въ рабствѣ физическою силою, теперь имъ дали свободу; но только за тѣмъ, чтобы они сами покорно сдѣлались рабами капитала… Все та же роковая необходимость… Много создавалось системъ и теорій для счастія человѣчества, но всѣ онѣ были только системами и теоріями и распадались прахомъ при первомъ практическомъ примѣненіи. И что же тутъ мудренаго? Теорія, можетъ-быть, совершенно вѣрна, какъ теорія, но гдѣ ее нужно примѣнить къ дѣлу? Среди испорченныхъ вѣками людей, зараженныхъ наслѣдственными пороками и предразсудками, привыкшихъ къ праздности или къ излишеству, къ рабству или властвованію… Одна теорія говоритъ: всякому по его потребностямъ, всякому по его трудамъ, — продолжалъ Задонскій, помолчалъ минуту. — Но какъ уравняете вы плату? Самые неспособные люди будутъ въ выгодѣ, потому что ихъ потребности могутъ равняться съ потребностями способныхъ. Опять будутъ труженики и тунеядцы… Другая теорія говоритъ: всякому по его таланту, труду или капиталу. Прекрасно. Но у меня идіоты и нищіе родители, и я родился идіотомъ и нищимъ, силъ у меня мало на физическій трудъ, талантовъ нѣтъ, богатства тоже — и вотъ мнѣ по достается ничего. Вотъ вамъ опять нищіе и богачи. Говорятъ, что съ распространеніемъ богатства, съ развитіемъ науки, человѣческія способности будутъ нормальнѣе распредѣляться, что уродовъ и идіотовъ будетъ меньше. Согласенъ. Хотя я могу замѣтить, что тутъ множество неблагопріятныхъ и неустранимыхъ условій: расположеніе родителей въ минуту зачатія ребенка, внѣшнія обстоятельства, въ родѣ испуга, горя и тому подобнаго, случайное паденіе матери, все это вліяетъ на рождающагося человѣка, какъ какой-нибудь толчокъ на образованіе кристалловъ. Но, положимъ даже, что все это устранится: родители будутъ здоровы, женщины не будутъ пугаться и падать, и все пойдетъ прекрасно. А климатическія условія? Какъ вы избѣгнете того, чтобы житель крайняго Сѣвера былъ такимъ же пламеннымъ, чтобы онъ былъ такою же подвижною натурою, какъ итальянецъ? Но разъ будутъ существовать эти различія — и одинъ народъ непремѣнно будетъ преобладать надъ другимъ, а будетъ преобладаніе народовъ — будетъ и преобладаніе отдѣльныхъ личностей.

Лиза, стиснувъ губы, упорно молчала. Если бы тутъ были невинныя барышни, то онѣ, вѣрно, шепнули бы одна другой: «Что, теперь пришлось и ей язычокъ прикусить! Туда же съ умными людьми говорить хочетъ!» Но ихъ не было здѣсь, и Михаилъ Александровичъ, видя упорное желаніе своей собесѣдницы молчать, продолжать свою рѣчь:

— Но, если бы эти всѣ великія теоріи были даже примѣнимы къ практикѣ,- говорилъ онъ:- то имъ бы повредило ужо одно то, что онѣ появляются только черезъ долгіе промежутки времени и потомъ замираютъ, уступая поле битвы враждебному лагерю. Оптимисты видятъ въ этомъ добрый знакъ, говорятъ, что это періодическое возникновеніе однѣхъ и тѣхъ же идей свидѣтельствуетъ о ихъ живучести и будущемъ торжествѣ. Это ошибка. Если эти теоріи и возникаютъ постоянно черезъ извѣстные періоды времени, то враждебныя имъ теоріи не замираютъ совсѣмъ и существуютъ безъ перерывовъ. Послѣднія вводятъ въ жизнь свои идеи, покуда первыя бездѣйствуютъ, а когда первымъ приходить время ожить снова, тогда имъ нужно начинать свое дѣло съ начала, съ азбуки: онѣ не успѣютъ еще доучить общество складамъ, когда враги снова отодвинутъ ихъ на задній планъ. И что можетъ руководить общественнымъ прогрессомъ? Искусства, литература, промышленность… Но живопись производитъ тысячи мадоннъ, вакханокъ, батальныхъ картинъ, голенькихъ амуровъ и тому подобную дрянь, захламощая ею насколько дѣйствительно полезныхъ по содержанію картинъ. И, къ несчастію, эти картины по исполненію самыя плохія, потому что додуматься до потрясающихъ и реальныхъ сюжетовъ можетъ только художникъ-голякъ, не имѣвшій, быть-можетъ, средствъ ни для хорошаго образованія, ни для покупки хорошихъ красокъ, ни для долгой обработки взятаго сюжета… Театръ развращаетъ балетомъ, портить смыслъ нелѣпымъ водевилемъ, вноситъ буржуазную, самодовольную мораль драмою и комедіей… Литература дошла до ремесла, выдумываетъ или небывалые ужасы для потрясенія притупленныхъ воловьихъ нервовъ сытаго мѣщанства, или кропаетъ фривольные стишки, или скандалезныя повѣсти для угожденія вкусамъ развращенной молодежи и ослабѣвшихъ старцевъ… Наука находится въ рукахъ чиновныхъ профессоровъ, и ей выгодно бороться противъ новыхъ идей, она полагаетъ въ этомъ свою задачу, роется въ архивной пыли, разъясняетъ какія-нибудь древнія рукописи, считаетъ зубы какихъ-нибудь допотопныхъ звѣрей и предлагаетъ, какъ послѣднее средство спасенія, массѣ, не имѣющей за душой гроша, откладывать на черный день капиталъ или не жениться, чтобы не распложать нищихъ… Промышленность — это современный бичъ рабочихъ — почти вся пошла на производство и усовершенствованіе предметовъ роскоши, то-есть на поглощеніе у общества и безъ того скудныхъ матеріальныхъ средствъ… Съ такими помощниками плохо подвигаться впередъ; съ такими гигантами трудно бороться…