Под гнетом окружающего - Александр Шеллер-Михайлов

— О да, но здѣсь мнѣ тяжело жить. Вы знаете, какая жизнь идетъ у насъ въ семьѣ,- откровенно и просто сказала Баскакова.

Графиню поразилъ этотъ искренній и, попрежнему, мягкій тонъ Лизы. Старуха не знала, что заключить: если эта дѣвушка знаетъ, что она, графиня, противилась ея браку, то она должна сердиться; если она не знаетъ этого, то почему она считаетъ нужнымъ, и какъ можетъ скрывать съ такой наружной невинностью свои истинныя цѣли и маскировать причину своего отъѣзда? Эту загадку графиня рѣшилась разъяснить.

— Я слышала, что Мишель хочетъ на васъ жениться? — неожиданно спросила она, устремляя глаза на юную собесѣдницу.

— Да, но я ему отказала, — коротко произнесла Лиза, слегка блѣднѣя.

Ни искренность тона, ни внезапная блѣдность не ускользнули отъ зоркихъ глазъ старухи.

— Отказали? — съ удивленіемъ спросила она.

— Да.

Графиня, несмотря на свою постоянную сдержанность, въ волненіи встала и начала тихо ходить по комнатѣ. Въ ея головѣ носились такія мысли, которыхъ она не могла привести въ порядокъ. Сначала ей показалось, что Лиза, вѣроятно, узнала ея мнѣніе насчетъ этой предполагаемой женитьбы племянника и отказала жениху во имя своей покорности волѣ благодѣтельницы.

— Онъ говорилъ вамъ о моемъ разговорѣ съ нимъ по поводу этого брака? — спросила старуха, останавливаясь посрединѣ комнаты.

— Я даже не знала, что вамъ извѣстны его намѣренія, — отвѣтила Лиза: ее уже начиналъ волновать этотъ допросъ.

Графиня снова продолжала ходить по кабинету.

— Значитъ, вы его не любили? — остановилась она черезъ минуту передъ Лизаветой Николаевной.

— Графиня! — умоляющимъ голосомъ воскликнула молодая дѣвушка, вся блѣдная, трепещущая, съ крупными слезами на глазахъ. — Есть вещи, о которыхъ тяжело говорить даже… даже съ матерью!.. Я только потому и рѣшилась пріѣхать къ вамъ, что вамъ ничего неизвѣстно.

Она остановилась на минуту подъ вліяніемъ сильнаго волненія.

— Если бы я знала, что вы станете говорить объ этомъ, я никогда бы не пришла сюда, хотя вы знаете, какъ я привыкла любить и уважать васъ…

Графиня медленно провела рукою по лбу, какъ будто передъ ея глазами былъ какой-то мучительный призракъ. Впервые, можетъ-быть, послѣ долгихъ лѣтъ самодовольной безгрѣшности, эта женщина испытывала теперь сильное волненіе и готова была поддаться голосу чувства. Она понимала, что передъ нею было глубоко любившее, глубоко несчастное существо, и что одною изъ главныхъ причинъ этого несчастія была, можетъ-быть, она сама, графиня. Сильнѣе упрековъ, страшнѣе слезъ пробудили въ ней еще не совсѣмъ умерщвленное чувство эти простыя и теплыя слова любви, сказанныя тѣмъ самымъ созданіемъ, которое должно было возненавидѣть ее.

— Дитя мое, — промолвила тихо старуха, опускаясь на софу возлѣ Лизы:- все можно исправить… Подобныя несчастья и ошибки поправимы…

— Я и хочу ихъ исправить, — сквозь слезы отвѣтила Баскакова. — Я ѣду не на веселую жизнь, я ѣду на нужду и трудъ…

Старуха обняла ее. Она не понимала, какъ можно исправлять ошибки не покаяньемъ, не эпитимьею, не монастырскимъ схимничествомъ, онъ не понимала, какъ можно успокоить горе не смиреніемъ, не покорностію, не молитвою, — но впервые въ жизни она не рѣшалась давать совѣтовъ и предоставляла человѣку право искать исправленія и забвенія на другомъ пути, на пути честнаго, упорнаго труда и полной независимости. Этого пути спасенія она не знала, навѣрное сочла бы его ошибочнымъ, но теперь передъ нею совершалась дѣйствительная драма, и она видѣла, что тутъ учить и давать совѣты не время…

Черезъ нѣсколько дней Иванъ Григорьевичъ заѣхалъ за Лизаветой Николаевной въ Бабиновку. Они отправились въ Петербургъ. За часъ или за два передъ ихъ отъѣздомъ пріѣхалъ къ Баскаковымъ лакей графини и передалъ Лизаветѣ Николаевнѣ небольшой пакетъ, въ немъ было ласковое и нѣжное письмо графини, просившей Лизу писать къ ней и обращаться откровенно за помощью, въ случаѣ нужды; кромѣ того, въ пакетѣ были вложены сто рублей и небольшія брильянтовыя серьги «на память отъ старухи, которой, можетъ-быть, остается недолго жить», какъ писала графиня.

— Что же, деньги всегда годятся, — шутливо замѣтилъ Иванъ Григорьевичъ:- а брильянты, — хошь вамъ и не щеголять въ нихъ, — при случаѣ, все-таки, продать можно.

Лиза наскоро написала графинѣ записку, въ которой благодарила ее за все.

Начались сборы. Дарья Власьевна плакала и причитала надъ дочерью, какъ надъ покойницей. Но дочь оставалась холодна и торопилась уѣхать. Съ сожалѣніемъ прощалась она только съ дѣтьми. Они просили ее скорѣе пріѣхать домой, поручали ей купить для нихъ гостинцевъ и, кажется, даже не подозрѣвали, что сестра уѣзжаетъ навсегда. Молодые люди уже готовились сѣсть въ экипажъ, когда маленькая сестра Лизаветы Николаевны робко подошла къ ней.

— Лизочка, голубчикъ, родная, возьми меня съ собой! — тихо прошептала она и, неслышно рыдая, спрятала свое лицо въ одеждѣ старшей сестры.

Изъ глазъ Лизаветы Николаевны брызнули градомъ слезы.

— Нельзя… не могу, — проговорила она сестрѣ, покрывая ее поцѣлуями, и торопливо усѣлась въ экипажъ.

Черезъ минуту онъ несся по дорогѣ…

Дѣти постояли на дворѣ, помахали руками, покричали уѣзжающимъ: «Пріѣзжай, Лиза! Будьте здоровы, Иванъ Григорьевичъ!» — и разбѣжались. Дарья Власьевна всплакнула, потомъ убѣжала въ домъ, накинулась съ горя на прислугу и начала бушевать. Дворъ опустѣлъ… Только на ступенькахъ еще недостроеннаго и полуразвалившагося крыльца сидѣла маленькая Катя и, тихо плача, смотрѣла на большую дорогу, гдѣ уже давно было совершенно пусто, и вѣтеръ успѣлъ занести легкій слѣдъ, оставленный на пыли колесами удалившагося экипажа… Около плачущей дѣвочки, кудахтая, вертѣлись куры, потыкивая носами въ землю и, вѣроятно, думая, что ребенокъ усѣлся тутъ именно для того, чтобы накормить ихъ…

Съ этой же минуты въ домѣ все должно было войти въ свою обычную колею, такъ какъ ничего особеннаго, нарушающаго теченіе будничной жизни, и не случилось: однимъ человѣкомъ убавилось — вотъ и все!..

1886