Стихотворения - Осип Мандельштам

* * *

Я не знаю, с каких порЭта песенка началась, —Не по ней ли шуршит вор,Комариный звенит князь?

Я хотел бы ни о чемЕще раз поговорить,Прошуршать спичкой, плечомРастолкать ночь, разбудить;

Раскидать бы за стогом стог,Шапку воздуха, что томит;Распороть, разорвать мешок,В котором тмин зашит.

Чтобы розовой крови связь,Этих сухоньких трав звон,Уворованная нашласьЧерез век, сеновал, сон.

* * *

Я по лесенке приставнойЛез на всклоченный сеновал, —Я дышал звезд млечных трухой,Колтуном пространства дышал.

И подумал: зачем будитьУдлиненных звучаний рой,В этой вечной склоке ловитьЭолийский чудесный строй?

Звезд в ковше медведицы семь.Добрых чувств на земле пять.Набухает, звенит темьИ растет и звенит опять.

Распряженный огромный возПоперек вселенной торчит.Сеновала древний хаосЗащекочет, запорошит…

Не своей чешуей шуршим,Против шерсти мира поем.Лиру строим, словно спешимОбрасти косматым руном.

Из гнезда упавших щегловКосари приносят назад, —Из горящих вырвусь рядовИ вернусь в родной звукоряд.

Чтобы розовой крови связьИ травы сухорукий звонРаспростились: одна – скрепясь,А другая – в заумный сон.

Московский дождик

Он подает куда как скупоСвой воробьиный холодок —Немного нам, немного купам,Немного вишням на лоток.

И в темноте растет кипенье —Чаинок легкая возня,Как бы воздушный муравейникПирует в темных зеленях.

Из свежих капель виноградникЗашевелился в мураве:Как будто холода рассадникОткрылся в лапчатой Москве!

Век

Век мой, зверь мой, кто сумеетЗаглянуть в твои зрачкиИ своею кровью склеитДвух столетий позвонки?Кровь-строительница хлещетГорлом из земных вещей,Захребетник лишь трепещетНа пороге новых дней.

Тварь, покуда жизнь хватает,Донести хребет должна,И невидимым играетПозвоночником волна.Словно нежный хрящ ребенкаВек младенческой земли —Снова в жертву, как ягненка,Темя жизни принесли.

Чтобы вырвать век из плена,Чтобы новый мир начать,Узловатых дней коленаНужно флейтою связать.Это век волну колышетЧеловеческой тоской,И в траве гадюка дышитМерой века золотой.

И еще набухнут почки,Брызнет зелени побег,Но разбит твой позвоночник,Мой прекрасный жалкий век!И с бессмысленной улыбкойВспять глядишь, жесток и слаб,Словно зверь, когда-то гибкий,На следы своих же лап.

Кровь-строительница хлещетГорлом из земных вещей,И горячей рыбой плещетВ берег теплый хрящ морей.И с высокой сетки птичьей,От лазурных влажных глыбЛьется, льется безразличьеНа смертельный твой ушиб.

Нашедший подкову

(Пиндарический отрывок)

Глядим на лес и говорим:– Вот лес корабельный, мачтовый,Розовые сосны,До самой верхушки свободные от мохнатой ноши,Им бы поскрипывать в бурю,Одинокими пиниями,В разъяренном безлесном воздухе;Под соленою пятою ветра устоит отвес, пригнанный                      к пляшущей палубе,И мореплаватель,В необузданной жажде пространства,Влача через влажные рытвиныХрупкий прибор геометра,Сличит с притяженьем земного лонаШероховатую поверхность морей.

А вдыхая запахСмолистых слез, проступивших сквозь обшивку                                 корабля,Любуясь на доски,Заклепанные, слаженные в переборкиНе вифлеемским мирным плотником, а другим —Отцом путешествий, другом морехода. —Говорим:– И они стояли на земле,Неудобной, как хребет осла,Забывая верхушками о корняхНа знаменитом горном кряже,И шумели под пресным ливнем,Безуспешно предлагая небу выменять                      на щепотку солиСвой благородный груз.

С чего начать?Все трещит и качается.Воздух дрожит от сравнений.Ни одно слово не лучше другого,Земля гудит метафорой,И легкие двуколкиВ броской упряжи густых от натуги птичьих стайРазрываются на части,Соперничая с храпящими любимцами ристалищ.Трижды блажен, кто введет в песнь имя;Украшенная названьем песньДольше живет среди других —Она отмечена среди подруг повязкой на лбу,Исцеляющей от беспамятства, слишком сильного                      одуряющего запаха —Будь то близость мужчины,Или запах шерсти сильного зверя,Или просто дух чобра, растертого между ладоней.

Воздух бывает темным, как вода, и все живое                      в нем плавает, как рыба,Плавниками расталкивая сферу,Плотную, упругую, чуть нагретую, —Хрусталь, в котором движутся колеса                      и шарахаются лошади,Влажный чернозем Нееры, каждую ночь                      распаханный зановоВилами, трезубцами, мотыгами, плугами.Воздух замещен так же густо, как земля, —Из него нельзя выйти, в него трудно войти.

Шорох пробегает по деревьям зеленой лаптой,Дети играют в бабки позвонками умерших                                 животных.Хрупкое летоисчисление нашей эры подходит                                 к концу.Спасибо за то, что было:Я сам ошибся, я сбился, запутался в счете.Эра звенела, как шар золотой,Полая, литая, никем не поддерживаемая,На всякое прикосновение отвечала «да» и «нет».Так ребенок отвечает:«Я дам тебе яблоко» – или: «Я не дам тебе                                 яблоко».И лицо его – точный слепок с голоса, который                            произносит эти слова.

Звук еще звенит, хотя причина звука исчезла.Конь лежит в пыли и храпит в мыле,Но крутой поворот его шеиЕще сохраняет воспоминание о беге                      с разбросанными ногами, —Когда их было не четыре,А по числу камней дороги,Обновляемых в четыре смены,По числу отталкиваний от землиПышущего жаром иноходца.

ТакНашедший подковуСдувает с нее пыльИ растирает ее шерстью, пока она не заблестит;ТогдаОн вешает ее на пороге,Чтобы она отдохнула,И больше уж ей не придется высекать искры                                 из кремня.

Человеческие губы, которым больше нечего                                 сказать,Сохраняют форму последнего сказанного слова,И в руке остается ощущение тяжести,Хотя кувшин наполовину расплескался, пока его                                 несли домой.

То, что я сейчас говорю, говорю не я,А вырыто из земли, подобно зернам окаменелой                                 пшеницы.Одни на монетах изображают льва,Другие – голову.Разнообразные медные, золотые и бронзовые                                 лепешкиС одинаковой почестью лежат в земле,Век, пробуя их перегрызть, оттиснул на них свои                                 зубы.Время срезает меня, как монету,И мне уж не хватает меня самого…

Грифельная ода

Мы только с голоса поймем,Что там царапалось, боролось…

Звезда с звездой – могучий стык,Кремнистый путь из старой песни,Кремня и воздуха язык,Кремень с водой, с подковой перстень.На мягком сланце облаковМолочный грифельный рисунок —Не ученичество миров,А бред овечьих полусонок.

Мы стоя спим в густой ночиПод теплой шапкою овечьей.Обратно в крепь родник журчитЦепочкой, пеночкой и речью.Здесь пишет страх, здесь пишет сдвигСвинцовой палочкой молочной,Здесь созревает черновикУчеников воды проточной.

Крутые козьи города,Кремней могучее слоенье;И все-таки еще гряда —Овечьи церкви и селенья!Им проповедует отвес,Вода их учит, точит время,И воздуха прозрачный лесУже давно пресыщен всеми.

Как мертвый шершень возле сот,День пестрый выметен с позором.И ночь-коршунница несетГорящий мел и грифель кормит.С иконоборческой доскиСтереть дневные впечатленьяИ, как птенца, стряхнуть с рукиУже прозрачные виденья!

Плод нарывал. Зрел виноград.День бушевал, как день бушует.И в бабки нежная игра,И в полдень злых овчарок шубы.Как мусор с ледяных высот —Изнанка образов зеленых —Вода голодная течет,Крутясь, играя, как звереныш.

И как паук ползет ко мне —Где каждый стык луной обрызган,На изумленной крутизнеЯ слышу грифельные визги.Ломаю ночь, горящий мел,Для твердой записи мгновенной.Меняю шум на пенье стрел,Меняю строй на стрепет гневный.

Кто я? Не каменщик прямой,Не кровельщик, не корабельщик, —Двурушник я, с двойной душой,Я ночи друг, я дня застрельщик.Блажен, кто называл кременьУчеником воды проточной.Блажен, кто завязал ременьПодошве гор на твердой почве.

И я теперь учу дневникЦарапин грифельного лета,Кремня и воздуха язык,С прослойкой тьмы, с прослойкой света;И я хочу вложить перстыВ кремнистый путь из старой песни,Как в язву, заключая в стык, —Кремень с водой, с подковой перстень.

* * *