Холодная война против России - Николай Леонов

Тучи поклонников спешат в Париж, чтобы потом пронести через всю свою жизнь восторженное обожание его. Для писателей и художников громкое восхищение Парижем стало обязательным во время экзамена на приобщение к интеллектуальной и богемной элите.

Но сам-то Париж никогда не отличался верностью и преданностью людям и идеалам. Париж отвернулся и предал Жанну д’Арк, как потом предавал последовательно республиканцев всех мастей в годы Великой французской революции, предал коммунаров в 1871 году, предавал участников Сопротивления в 1940–1944 годах. Никто не сыщет могил Робеспьера, Дантона, Сен-Жюста, Марата, да и не вспоминает о них Париж. Нищие идеалисты противны ему по духу. Голая стена коммунаров на Пер-Лашез с завядшими цветами, принесенными советскими туристами, как скорбь по неблагодарности Парижа к тем, кто „штурмовал небо“.

Париж не любит неудачников. Зато с какой собачьей верностью, безотказностью служит этот город Наполеону. Здесь боготворится все, что связано с „корсиканским чудовищем“, но во сто крат чтится его вторая — и последняя, имперская — часть жизни. Вот когда Бонапарт стал Наполеоном I, а его маршалы — герцогами, когда он стал всесилен, богат, тогда блудливый Париж стал млеть перед ним и млеет до сих пор. Да, такого содержателя у Парижа больше не было, и теперь он, как старая гризетка, живет воспоминаниями о своем любовнике.

Город-маркитантка на вопрос „жизнь или кошелек?“ обязательно ответит „кошелек!“ и отдастся любому насильнику. Души у Парижа давно нет, хотя ее пытаются изобретать. Э. Золя убедительно показал нам только „чрево Парижа“. Миллионы туристов мнут, тискают, щиплют тело Парижа, не впитывая сейчас почти ничего духовного. Поэтому-то „Фоли Бержер“ и „Мулен Руж“ стали символами этого слащавого, сытого города.

Мне сродни города-мученики: Троя, Карфаген, Нумансия, Верден, Сталинград. 15 тыс. погибли за всю историю французского Сопротивления и 900 тыс. отдали жизнь за Ленинград — разве это не крик души? Париж за идею не стоял и стоять не будет. Сытость и плотские радости для него превыше всего. Париж — кумир тех, кто любит не свободу, а распущенность.

На угрюмом, скучном кладбище поклонился могилам Мольера, Бальзака, А. Доде, Лафонтена. Париж, как и положено кокотке, хорош в молодости, но непривлекателен в старости».

Конечно, я был не прав в такой односторонней оценке Парижа, но меня просто злило ставшее почти обязательным его восхваление. Это что-то сродни принудительному культу личности. Как спасительное заклинание от социального психоза я повторял библейское выражение «Не сотвори себе кумира» и старался на всех претендующих на эту роль смотреть с критической точки зрения. Досталось, как видите, даже Парижу.

Длительный перелет через Атлантический океан дал возможность успокоиться, выработать примерный план действий. В Манагуа я не спешил выходить из самолета: всегда стараешься выиграть пару-тройку лишних минут, чтобы зрительно освоиться с новой обстановкой. В окошко видны были бойцы сандинистской армии, до боли напомнившие солдат кубинской Повстанческой армии, одержавшей победу над Батистой в 1959 году, они в таких же мундирах оливкового цвета, многие так же перепоясаны пулеметными лентами, у всех в руках или за плечами оружие. Здесь, на аэродроме, они, по-моему, делают все сами. К окошечку паспортного контроля выстраивается длинная очередь. Одному инспектору работы явно хватит надолго. Юный сандинист, по-видимому, старший на контроле, сам встает за свободную конторку и с широкой улыбкой приглашает: «Идите сюда!» Его исхудавшее лицо светится радостью, на тонкой шее болтается большущий деревянный крест, за пояс заткнут пистолет без кобуры. Он быстр, строг, но не может скрыть удовольствия от того, что его работа помогает людям побыстрее избавиться от томительного ожидания во влажной духоте тропиков. У него нет ручки, он пишет одним полупустым стержнем, и я с удовольствием дарю ему свою. Взглядом ясных глаз он благодарит меня. Революции делают людей красивыми, добрыми, душевно щедрыми. Они полны веры в то, что теперь действительно все будет хорошо, что больше никогда не вернется кровавая несправедливость, что теперь народ, их народ, будет и независим, и счастлив. Вспоминается попутно, что только революционный подъем духа рождает красивые, живущие десятилетиями и веками песни. Так появились «Марсельеза», песни нашей революции и Гражданской войны, знаменитые мексиканские «Аделита», «Кукарача», кубинский «Марш 26 июля». Контрреволюции, повороты вспять песен не рождают.

Никарагуа — это моя сердечная боль. И вечная любовь. Нет, наверное, на этом свете страны более красивой и более несчастной. Нет народа более доброго и трудолюбивого и в то же время более истерзанного и забитого. На беду никарагуанцев, Господь Бог поместил их родину в самом стратегически выгодном месте всего Американского континента, там, где берега Атлантического и Тихого океанов близко сходятся друг с другом, а на узком перешейке расположились два глубоководных озера — Никарагуа и Манагуа, соединенные к тому же рекой Сан-Хуан с Атлантикой. Не придумать более удобного межокеанского пути. Но эти преимущества стали источником громадных бедствий. Как только американцы в середине XIX века открыли в далекой Калифорнии золото, они стали искать удобный путь туда: пробираться через прерии, Скалистые горы, без дорог, сквозь не принадлежавшие белым земельные владения индейцев было опасно. Куда проще отплыть из Нового Орлеана, войти в реку Сан-Хуан, пересечь озеро Никарагуа, а там рукой подать до Тихого океана, где уже ждали другие корабли, следующие прямо в Калифорнию. Так и потек через Никарагуанский перешеек муравьиный поток авантюристов, искателей золота. Вскоре американцы построили железную дорогу через перешеек, стали вести себя здесь как дома. Потом увидели, что земли в Никарагуа плодородные, климат жаркий, хлопок растет хорошо, рабочей силы много, и решили прибрать к рукам всю страну.

В июне 1855 года в Никарагуа высадился отряд американских авантюристов-флибустьеров, которые прибыли из Сан-Франциско под предлогом помощи одной из споривших за власть партий в стране. За несколько месяцев главарь этой экспедиции Уильям Уокер практически установил контроль над всей страной, сверг законное правительство, организовал свое избрание на пост президента Никарагуа. Его не смутило то, что он не знал ни слова по-испански и присягу принес на английском языке. Уокер принял декрет о восстановлении рабства на территории Никарагуа и поставил задачей завоевание всей Центральной Америки и присоединение ее к рабовладельческой Конфедерации южных штатов. На несколько лет несчастная Никарагуа превратилась в поле сражения, на котором скрестили оружие все армии центрально-американских государств — с одной стороны и американские захватчики-авантюристы — с другой. В конце концов флибустьеры были разгромлены, и лишь прямое вмешательство американского военно-морского флота спасло их руководителей от справедливого возмездия. Уокер уехал в США, откуда вновь предпринял попытку захватить Центральную Америку в 1860 году, но попал в Гондурасе в плен и был расстрелян.

С 1903 года, когда США приобрели монопольное право на строительство Панамского канала, они стали ревниво следить за тем, чтобы никто в мире не смог начать строительство более дешевого канала через Никарагуанский перешеек. Никарагуа рассматривалась ими как запретная зона, обеспечивающая безопасность Панамского канала. Под любым предлогом вмешиваясь во внутреннюю жизнь этой страны, американцы ввели в Никарагуа в 1910 году свои войска, которые оставались там почти четверть века. Они, наверное, и не ушли бы оттуда, если бы в 1927 году не началась партизанская национально-освободительная война, которую возглавил выдающийся патриот генерал Аугусто Сандино. В маленьком, прямо-таки тщедушном теле генерала жили железная воля и редкое по политической незамутненности сердце патриота. Он все сосредоточил на одном — добиться военного разгрома американских оккупантов и изгнания их из Никарагуа. Шесть долгих лет в тропических лесах севера страны партизаны вели войну против оккупантов. Народ Никарагуа открыто симпатизировал и помогал Сандино. Отряды партизан окрепли, стали совершать глубокие рейды в далекие районы, нанося удар за ударом по «белокурым бестиям». Наконец американцы сломались, не выдержали потока гробов, покрытых звездно-полосатым флагом. Но, уходя, они оставили страшную мину замедленного действия в виде сформированной ими наемной армии (под названием Национальная гвардия) во главе со своим агентом Анастасио Сомосой.

Чистый до наивности, партизан-победитель Аугусто Сандино согласился разоружить своих бойцов после отплытия последнего янки, доверчиво приехал в столицу для переговоров о будущем устройстве страны, и тут сработала оставленная американцами мина. Анастасио Сомоса, по-волчьи выслеживавший своего врага Сандино, приказал схватить его, безоружного, во время поездки в автомобиле по городу, вывезти в район аэродрома и там расстрелять. В 1934 году февральской ночью где-то здесь недалеко от стоянки самолетов был убит Сандино, имя которого теперь носила победившая революция. Бог долго ждет, но сильно бьет. Старый предатель генерал Анастасио Сомоса тоже был давно убит патриотом-террористом, а теперь революция свергла его сынка Анастасио Сомосу. Он будет убит годом позже в Парагвае, где его поселили прежние хозяева.