Присягнувшая Черепу - Брайан Стейвли

– Они из рыбы, – покачала я головой. – Все фонари здесь делаются из рыбьей кожи. Из красных зубанов или из плескунов. Их потрошат, кожу натягивают на раму, а внутрь вставляют фитиль и наливают китовый жир.

– Ты так говоришь, – заметила Эла, сбоку заглядывая мне в лицо, – будто рыба для тебя чем-то умаляет романтику.

– Для начала запахом, – подсказал Коссал.

– Они не пахнут, – медленно покачала я головой. – Если сделаны как следует, не пахнут.

В памяти всплыла картина из илистой заводи детства. Я сижу на корточках на узком причале между кучами зубанов. Неподвижные, мертвые, прохладные на утреннем солнцепеке рыбины глупо таращатся в небо. Мне поручено их выпотрошить, почистить, засолить и развесить на просушку, а потом до бумажной тонкости выскрести кожу, которую продадут старому фонарных дел мастеру с нашей улицы. Свежая рыба никогда не воняла. Только потом, к ночи, когда в городе зажигали эти румяные фонарики, я ощущала на коже густой запах, не смывавшийся, сколько ни три ладони.

– Беда с тобой, Коссал, – обернувшись к старому жрецу, сказала Эла. – Ты ничего не понимаешь в романтике.

– Я любого вскрою, – ответил он. – Выпущу потроха. Повешу труп на просушку. Это все согласно нашей вере. Просто я не нахожу здесь ничего романтичного.

Эла покачала головой и, обратившись ко мне, закатила глаза.

– Безнадежен! – Она доверительно понизила голос. – Он безнадежен. Всегда таким был.

Обернувшись к жрецу, Эла протянула открытую ладонь, словно предлагала ему город, как горсть драгоценностей.

– Оставим романтику. Но ты хоть признай, что это красиво.

– В темноте. Издалека. – Он покачал головой. – Но издалека и груда свежего дерьма в лунном свете красиво блестит.

– Коссал! – в негодовании воскликнула Эла. – Есть ли в целом мире хоть что-то тебе по нраву?

– Рашшамбар. – Он поднял палец, словно собрался подсчитывать перечисленные названия, подумал и опустил ладонь. – Только Рашшамбар. Там тихо. И нет такой влажности, поцелуй ее Кент.

– Если ты так любишь Рашшамбар, – спросила я, – зачем пришел сюда?

Он не удостоил меня взглядом, хмуро разглядывая огни и воды Домбанга.

– Потому что бога люблю больше.

– Бог везде, – возразила я. – А на место моего свидетеля нашелся бы другой.

– Может, я не только свидетельствовать сюда пришел.

На этот раз Эла удивилась неподдельно:

– Открой дамам тайну!

Он помолчал, озирая город гневным взглядом, и наконец обернулся к нам:

– Надо кое-кого убить.

– И ради этого ты тащился в такую даль? – упрекнула Эла. – Не знаю, о ком ты говоришь, но уверена, он бы и сам собой умер.

– Может, да, – ответил Коссал, – а может, и нет.

Еще на подходе к городу нам стали попадаться причаленные к перилам по сторонам моста плоскодонные баржи и узкие длинные лодки. Посредине каждой стояла маленькая палатка – в сущности, просто полотняный навес, кое-как укрывающий от москитов, – но спящих мы не увидели. На корме у каждой лодки красные фонари разгоняли темноту и подкрашивали кровью черную воду. На островках из надежно сцепленных барж лодочники сходились на одну палубу, чтобы выпить в обществе соседей. Воздух загустел от запаха дыма, жареной рыбы и съедобного тростника. Даже дети в этот поздний час еще не ложились, а со смехом и визгом лазали по бортам. Случалось, кто-то из них с плеском валился в воду. Остальные, осыпав приятеля насмешками, вытягивали его из протоки и возвращались к игре.

Глядя, как легко выбираются из воды ребятишки, я вспомнила женщину, которая сегодня не выбралась, – как она кричала, силясь вырваться из трясины, где к ее ногам подбирались голодные квирны. В такой близости к городу самые опасные обитатели дельты встречались редко – их отпугивали мутная вода и шум над ней. Дети здесь были в безопасности, если дети вообще бывают в безопасности. Я сама не упомню, сколько времени проводила в водах Домбанга, и все равно, глядя на черную лоснящуюся поверхность, невольно представляла под ней невидимые ужасы, острозубые и терпеливые.

От непроницаемого молчания вод меня отвлекла музыка. Домбанг всегда был музыкален. Я и музыку запомнила с детства – большей частью барабаны и флейты из толстостенного копейного тростника. Таким флейтам бы играть медленные навязчивые мелодии, но только не в Домбанге – здесь жили пронзительные плясовые и бодрые песни гребцов, а быстрая дробь тяжелых барабанов вечно подгоняла мотив, принуждая звучать громче и напористее.

– Я здесь натанцуюсь до кровавых мозолей, – объявила Эла, задержавшись послушать особенно живую мелодию и постукивая себя по пятке сложенным зонтиком.

На миг я услышала здешнюю музыку ее ушами – чистой и ничем не запятнанной. Но только на миг, пока не вернулись давние годы, когда беззаботные звуки ночи представлялись маской, скрывавшей тихие, потаенные звуки насилия. В этой музыке всегда присутствовало иное движение, темнее танцевальных коленец.

Фонари фонарями, смех смехом, а Коссал был прав. Углубляясь в город, я вспоминала правду: Домбанг вблизи уродлив. С резных коньков крыш свисали светильники, женщины в открытых блузах склонялись с балконов, с ними и между собой перекликались мужчины в ярких вечерних нарядах (перехваченных шарфами жилетах-безрукавках на голое тело), но в тенях, куда не достигал свет, просмоленные опоры неустанно разъедала гниль. Рыбьи скелеты – хребты, плавники да головы – сбивались в стоячих омутах. Там, где течение было сильнее, бежала чистая темная вода, но в тысячах заводей, отгороженных плотинами, медленно, как во сне, всплывали из темноты странные тени, поворачивались на свету и снова таяли в глубине. Рашшамбар открыл мне знание о смерти, но здесь была не смерть – умирание. Я еще ребенком это чувствовала. Ребенком – особенно остро.

Я так затерялась в воспоминаниях, что налетела на остановившуюся Элу.

– Дамы и господа, – точно со сцены, провозгласила она. – Представляю вам «Танец Анхо».

Она широко повела рукой, указывая налево, где стояло здание с широкими окнами. Его отделял от мостков узкий канал; изящная резная арка переправы выводила на площадку, уставленную столиками для посетителей.

– И почему я не удивлен? – поморщился Коссал.

– Ты потому не удивлен, – сообщила ему Эла, – что я еще в Рашшамбаре обещала привести вас в лучшую городскую гостиницу с лучшим оркестром, тончайшими винами и самыми распрекрасными посетителями. Что и исполнила.

Не мне было судить изысканные заведения Домбанга (я провела детство в трущобах восточной окраины среди покосившихся свайных хижин над вонючей водой), но с тех пор навидалась других городов и могла сказать, что Эла говорит не зря. Шесть музыкантов – два барабанщика, два флейтиста и два певца: мужчина в открытом жилете и женщина в ки-пане с разрезами на бедрах – расположились посреди площадки. Играли