Я дрался за Украину - Антон Василенко

Я когда-то считала, что кагэбисты – это не люди. Я даже не представляла, что у них есть человеческие чувства. Моя ненависть была такова, что я ими пренебрегала. Вот и все. Но сейчас, когда я смотрю в прошлое, то понимаю, что они были людьми, и иногда очень глубоко чувствующими. Вы знаете, этот кагэбист Шевченко после моего освобождения писал мне поздравления на каждый праздник. Я ему отвечала. Сначала на русском, а потом стала по-украински. Но если я и молюсь за кагэбистов, то только за тех, что были в России украинцами и имели украинское сердце. Там работало много украинцев, а во Львове – москалей. Такую политику они проводили.

А.В. – После освобождения Вам предлагали сотрудничество с КГБ?

О.И. – Постоянно это делали, но не прямо, а давали такую работу, чтобы я падала от усталости – санитаркой, дворником. Думали, что я их попрошу о сотрудничестве ради квартиры и хорошей работы. Но я так и не пошла на сотрудничество, они поняли, что это бесполезно, и я доработала до пенсии во Львовском историческом музее.

Ольга Илькив, февраль 2017 года

А.В. – Что бы Вы посоветовали молодому поколению?

О.И. – Верьте в себя, доверяйте свою судьбу Богу и изучайте историю. Потому что будущее должно быть связано с прошлым. Хорошее будущее без связи с прошлым невозможно. И не бойтесь бороться за свою свободу. То, что сейчас происходит в Украине – это гораздо хуже чем то, через что прошли мы. Сейчас царит ложь и нечестность. Шухевич такого не допустил бы – он не дал бы так воровать, не молчал бы и не сидел сложа руки. Вы знаете, моя мама часто спрашивала Руководителя: «Когда возникнет государство Украина?» А он отвечал: «Лет через тридцать, не меньше. И мы еще будем сидеть в украинских тюрьмах».

Я не жалею, что пережила все это. На то была Божья воля.

Интервью, лит. обработка и перевод: А. Василенко

Зубальский Теофил Иванович

Т.З. – Я родился в 1924 году в городе Хыров – сейчас это Старосамборский район Львовской области. Папа с мамой были патриотами и с детства читали мне произведения украинских писателей. Отец пел в церковном хоре и в коллективе при местной ячейке «Просвиты» (украинская общественная организация культурно-просветительской направленности – А.В.). В 1939 году, после прихода советов, в нашем регионе начались чистки патриотически настроенных людей, а в 1941 году, когда пришли немцы, то за украинский патриотизм уже так сильно не наказывали. Но родители посоветовали мне немедленно получить ускоренное образование, так как было понятно, что очередные завоеватели смотрят на нас только как на рабочую силу, и человек без образования будет обречен на самый тяжелый труд.

С 1941 года я учился в гимназии в Ярославе, а потом в Перемышле в технической школе, которую закончил в 1943 году по специальности «лаборант-техник». Один год ходил в Ярослав, а потом перевелся в Перемышль – туда ближе добираться, и там было дешевле. В ноябре 1943 года ко мне обратились люди, которые спросили, знаю ли я немецкий язык. Я немного знал, и немцы предложили мне работу. Сначала я носил огромные шины по несколько метров в диаметре, а потом меня отправили помогать по хозяйству инспектору Штробелю. Он жил с ребенком от первой жены и второй женой, с которой жил гражданским браком. Я приносил ему что-то с базара, что он заказывал купить, работал серпом, лопатой, ведрами носил что надо. С его женой я иногда общался, и она рассказывала, что у нее есть брат, а у брата есть дальний родственник, который служит в армии, а еще один родственник на каникулах работает на каких-то подсобных работах. Одним словом, мы с ней понемногу общались и были в нормальных отношениях. А еще в доме инспектора жила полька, которая нянчила его ребенка. И вот однажды утром она мне говорит: «Инспектору надо вычистить ботинки». Я тогда возмутился, что меня заставляют делать совсем черную работу, и говорю инспектору: «Нихт арбайте!» Он меня спрашивает: «Почему?» А я не могу ему ответить прямо и говорю по-немецки, что хочу идти работать на «банхоф» – на вокзал по-нашему. И меня перевели туда.

Теофил Зубальский, сентябрь 2013 года

Через некоторое время меня переводят в Добромиль на базу Дойчелюфтваффе. Мы там строили бараки, таскали доски, изучали новую для себя науку – где как надо измерить, где отрезать. Когда мы там работали, то среди нас выбрали пять парней, и меня в том числе, чтобы сделать из нас охранников. Дали нам оружие, учили стрелять, строили по росту. Одним словом, готовили к войне и охране зданий. Выбирали нас следующим образом – дали винтовку и сказали стрелять в мишень. Я сделал три выстрела, два из них точные. Немец подошел ко мне, похлопал по плечу, говорит: «Гут!» Я тогда еще не понимал, что у них такая политика была – мы немного поработали, а в это время немцы отбирали нас на войну. И вот везут нас, пять человек, из Добромиля вроде как в Краков. На вокзале было много людей – где-то человек двести поляков и украинцев. Приезжает длинный поезд из Тернополя через Самбор – похож на товарный, но пассажирский. Начали все в этот поезд лезть, чтобы лучшие места занять. А я со своим дорожным мешком лезу где-то позади. Когда я ездил на учебу в Ярославскую гимназию, то все время на подножке сидел, и у меня уже появилась привычка – садиться последним. Пока лез, услышал диалог какого-то поляка и немца. Они говорили по-польски, и поляк говорит: «Дайте мне людей, которые должны ехать в Краков». А немец отвечает: «Никто в Краков не едет, в Тернополь едем, там бои с большевиками! Мы Тернополь отберем!» (разговор происходил в марте 1944 года – прим. А.В.) Поезд понемногу начал ехать, а я думаю: «Да гори оно все!», и спрыгнул. Из поезда на меня смотрят и кричат: «А! А…», а один немец на перроне схватил меня и не пускает – ему показалось, что я хочу в поезд незаконно попасть. Ну, думаю: «Попался!» Но как-то странно получилось – этот немец меня отпустил и ушел, а я побежал к своим знакомым в село Буневичи. Шел в деревянных башмаках. Подхожу к горе, под горой река с тоненьким льдом – март месяц был. Я на этот лед стал, нога провалилась, вытягиваю – уже без башмака. Ну, тогда я и второй башмак снял и побежал босиком. Зашел к своему знакомому, который работал когда-то у моих соседей, но говорить уже почти не могу – охрип от того, что ноги намочил в ледяной реке. Рассказал о том, что со мной случилось. Он дал мне свою обувь, а я говорю: «Моя мама Вам отдаст». Вечером он меня вывел из села, вышли, когда уже стемнело – потому что линию Перемышль-Хыров контролировала «банхоф-полиция». Это же было военное время – фронт приближался, немцы отступали. Этот человек мне еще дал совет – не приближаться к железнодорожным путям или к дороге, а идти полем.

Конец ознакомительного фрагмента.