Бирит-нарим - Влада Медведникова

— Мы проводили закат твой. Наступает полночь, и мы одиноки.

Младшие склонили головы, и на какой-то безумный миг Лабарту показалось, что он понимает их. Он чувствовал жажду, и они тоже. Солнце весь день не показывалось из-за туч, путь был далеким… А раз Лабарту ощущает чужой голод, то, значит, и они…

— Но ты даровал нам отражение свое, — продолжал Гэр, и голос его звучал все громче. — Дал нам полночное солнце, и за это мы восхваляем тебя и будем служить тебе вечно!

Младшие повернулись, как по приказу. Все четверо смотрели на Лабарту, но словно не видели. Лабарту хотел заговорить, но не сумел, — он узнал этот взгляд, ведь и сам смотрел так тысячи раз. Так не смотрят ни на друзей, ни на врагов, ни на союзников, ни на рабов, ни на пленников. Когда так смотрят, видят кровь.

Они видели в нем только кровь.

Слуги солнца подошли совсем близко, и их голод был ярче пламени костра. Женщина в ожерелье из кожаных шнурков взяла Лабарту за руку, повернула ее ладонью вверх. Лабарту дернулся, сжав кулаки, и веревки вновь обожгли его.

— Так нельзя, — только и сумел выговорить он. Слова застревали в горле вместе с болью.

Женщина наклонилась, ее голос скользил по воздуху, она почти пела:

— Кровь — лучи полночного солнца, и за это мы благодарим тебя.

— Так нельзя! — закричал Лабарту, но никто не слушал его. Кто станет слушать жертву? — Я же не человек! Я же… Так нельзя!

Женщина склонилась еще ниже, ее губы почти нежно коснулись его запястья, а потом она укусила.

Лабарту рванулся изо всех сил, и в водовороте боли потонул мужской голос повторяющий те же слова.

Они пили его кровь. Это против правил, никогда не должно было быть такого, но слуги солнца подходили к нему, один за одним. Веревки словно превратились в жидкий огонь, но Лабарту рвался в этой сети, не в силах смириться. Моя кровь!.. Никто не должен… В глазах темнело, мир заслоняли пляшущие круги, но Лабарту видел, как женщина выпрямилась, вытирая рот ладонью, стирая с губ кровь.

Последним подошел Гэр и, не сказав ни слова, склонился над его рукой. Уже не было сил кричать, и Лабарту лишь судорожно глотал воздух, по-прежнему сжимая кулаки. Младшие хором повторяли молитву, пока хозяин утолял жажду. Их нестройные голоса сливались с треском огня и шумом ветра, и Лабарту уже не понимал смысла слов. Ни в чем уже не было смысла.

Они забрали его кровь. Выпили его силу и ушли.

Лабарту остался один. Всего в нескольких шагах горел костер, но тепла не было. Земля под ногами словно превратилась в лед, а от ветра слезились глаза. Медленно наплыла странная слабость — он словно тонул в тумане, погружаясь все ниже и ниже. Боль утихла. Лишь запястья саднили, но раны уже затягивались. Не будет шрамов, следов не останется…

Лабарту закрыл глаза, и мир стал качающейся темнотой. И где-то там, в самом сердце тьмы, оживала жажда. Она билась, словно сердце, все громче и громче. Вслед за усталостью и болью всегда приходит жажда, он знал это с детских лет. Но теперь рядом не было никого, кто желал бы помочь ему. И поэтому… Я должен что-то сделать. — Мысль, словно всплеск в туманном море. — Ведь я могу…

Надежда шевельнулась в сердце, заговорила голосом сосен, тихим шелестом шагов на звериной тропе. Дом, оставший в сумраке леса, манил, только позови — и услышишь ответ.

Нет… Я пришел один… И я не должен…

И, чтобы не думать о шалаше и о той, что осталась там, Лабарту звать воспоминания о жаркой земле, о городе, покинутом навеки. Одно за одним, они пришли, заполоняя душу.

Но слабость, сковывающая тело, была сейчас сильнее любых желаний и слов, — и мысли растаяли, а жажда отступила на время.

Он очнулся на восходе, от первых лучей солнца, и глубоко вздохнул, еще не успев открыть глаз. Мириады иголочек бежали по застывшему телу. Это кровь. Я чувствую, как возрождается кровь. Лабарту шевельнулся, и веревки удержали его, но не впились в кожу, не обожгли ядовитым огнем. Рассвет разрушает эти чары. Днем это лишь путы, не более.

Солнце возвращало силы, и в первый миг Лабарту ничего не видел, кроме солнца — оно блестело на мокрых камнях, преломлялось в каплях росы, мир был наполнен сиянием и теплом. Каменные глыбы заслоняли восток, но Лабарту вновь и вновь представлял кровавую полосу над грядой холмов и поднимающееся солнце, огромное и такое близкое, что стоит лишь сделать пару шагов и протянуть руки…

Жажда вспыхнула, словно и ее разбудил восход. Внутренности свела судорога, тело требовало крови, но Лабарту был почти рад. Он был жив. Ничего плохого уже не случится. Наказание и так длилось долго, и вот-вот наступит день…

Солнце поднималось все выше, и сияющие капли на камнях гасли одна за другой. Лабарту вытянулся, пытаясь поймать уходящие лучи, и его вновь скрутили судороги жажды. Тело словно горело изнутри, но все же было холодно, и солнце уходило, оставив Лабарту в тени гигантских камней.

И это храм?! Солнце бывает здесь лишь на восходе и на закате, кто же так строит храм солнца?! Мысли бились в такт всплескам жажды, и где-то рядом притаился страх. Я признаю их власть! Пусть… Потом я смогу, а пока пускай… Он даже не замечал, что снова пытается вырваться. Но веревки не утеряли прочности с наступлением дня, а он был слаб. Солнце покинуло его слишком быстро.

— Я согласен! Я останусь!

Лабарту выкрикнул это, едва Гэр поднялся на холм. Четверо младших разжигали огонь, и никто не из них не взглянул на Лабарту, не попытался заговорить.

Уже наступил полдень. Лабарту чувствовал, что солнце сейчас прямо над головой, скрытое тяжелым камнем. Он не мог больше ждать.

— Я сделаю все, что ты скажешь!

Гэр скользнул по нему взглядом и повернулся к костру.

— Я все понял! — Лабарту сам удивлялся, что все еще может так громко кричать, но голос ему словно не повиновался. — Ты прав, а я нет! Солнце меня оживило, теперь я должен ему служить!

Никто не подошел к нему, никто не ответил. Одна из женщин бросила в огонь сосновые ветви, и, когда повалил дым, все пятеро запели.

Лабарту хотел прервать их, он готов был кричать, пока кровь не пойдет горлом, пока его не выслушают, пока не освободят… Но тот, кто хочет служить солнцу, не должен прерывать слова гимна. Поэтому он замолчал. Они должны поверить. Должны.

Песня смолкла. Лабарту ждал. Ветер дул в лицо, и густой дым ел глаза.

Один за одним младшие покинули храм, а Гэр вновь остался один у костра.

— Я хочу с вами, — сказал Лабарту. Голос был хриплым от дыма. — Я хочу петь с вами. Я…

Гэр взглянул на него, равнодушно, мимоходом, высыпал что-то в костер и ушел, не оглянувшись.

Лабарту зажмурился и прижался спиной к камню.

— Они мне не поверили, — прошептал он.

Страх зашевелился где-то внутри и пополз по телу вместе с жаждой, вместе с кровью. Несколько мгновений он был лишь липким холодом и темной пеленой, а потом превратился в слова. Даже если они поверили, это не важно, говорил страх. Им все равно, во что ты веришь. Ты всего лишь жертва и останешься жертвой.

Они не стали слушать его и ночью. Он умолял, клялся и повторял вслед за ними слова молитвы, задыхаясь от слабости и боли. Слугам солнца было все равно. Они утолили жажду и ушли, оставив его наедине с холодным ветром и дымом костра.

Ночь казалась бесконечной, и в ней не было сна. Солнце зашло, остатки крови словно замерзли в жилах, но беспамятство не приходило. Ночное бдение в храме Солнца. Он попытался сжать кулаки, но не почувствовал своих рук. Ночное бдение в храме Уту…

— Если бы у меня был бог… — прошептал он. — Я бы молился, и он покарал бы их…

Бог? Голос матери. И ее смех, легкий и опасный, как звон мечей. Ожившее воспоминание, на миг заглушившее жажду. Боги не смотрят на нас, Лабарту.

Боги не слушают нас. Голос отца. И что в этих словах, сожаление или гордость? Лабарту никогда не мог понять. Иногда они слышат людей. Мы же можем и сами…

Боги? Он помнил и этот голос и ненавидел его. Но откуда пришли эти слова, из какого видения или сна? Лабарту не слышал их наяву. Боги не властны над нами.

— Ты прав, — сказал Лабарту. Слова таяли в холодном воздухе. — Они не властны над нами…

Костер догорал. Жажда отступала и вспыхивала вновь, и прошлое то оживало, то таяло. Голоса родителей, друзей, жертв и врагов… Шатры в степи, неистовая река и солнце, сверкающее в каналах… И снова и снова — вкус крови.

Прошлое обступало, маня и приводя в отчаяние, и так тянулась ночь. Лишь ближе к рассвету Лабарту погрузился в тяжелый сон, и все голоса утихли.

Он спал до полудня. Сперва сквозь мутную пелену до него донеслись звуки полуденных гимнов и треск костра. Лабарту не хотел просыпаться, но во сне уже поселилось беспокойство, и оно толкало его изнутри — ты должен, должен.

Лабарту с трудом открыл глаза. Дышать было тяжело, и все тело болело. Жажда. Повсюду — в воздухе, в земле, в стоячих камнях… Пятеро жрецов пели возле огня, но они казались ожившим рисунком, осколком кошмарной сказки. Они не могли быть настоящими. Нет, не бывает такого…