Космос Эйнштейна. Как открытия Альберта Эйнштейна изменили наши представления о пространстве и времени - Митио Каку

Это поставило физиков перед выбором из двух равно неприятных вариантов. Один состоял в том, что Земля совершенно неподвижна относительно эфира. Этот вариант, казалось, нарушал все, что было известно из астрономии начиная с Коперника, который обнаружил, что Земля не занимает во Вселенной никакого особого положения. Второй вариант состоял в том, чтобы отказаться от теории эфира и ньютоновой механики вместе с ней.

Для спасения теории эфира были предприняты героические усилия. Ближе всего к решению этой головоломки подошли голландский физик Хендрик Лоренц и ирландский физик Джордж Фицджеральд. Они рассуждали так: Земля в своем движении в эфире физически сжимается эфирным ветром, так что все линейки и измерители в эксперименте Майкельсона – Морли также были сжаты. Эфир, уже и без того обладавший чуть ли не волшебными свойствами – невидимостью, несжимаемостью, необычайной плотностью и т. д., обрел еще одно: проходя сквозь атомы, он мог механически сжимать их. Это удобно объяснило бы отрицательный результат эксперимента. В такой картине скорость света менялась на самом деле, но измерить это было невозможно, потому что всякий раз, когда вы пытались воспользоваться для этого линейкой, под воздействием эфира менялась не только скорость света, но и длина линейки, причем в том же направлении и в точно такой же степени.

Лоренц и Фицджеральд независимо друг от друга вычислили степень сжатия, получив то, что сегодня называется «сокращением Лоренца – Фицджеральда». Ни тому, ни другому результат этот не особенно понравился; это была просто «заплатка», способ заделать дыру в ньютоновой механике, но сверх этого они ничего не могли сделать. Большинству физиков, надо отметить, сжатие Лоренца – Фицджеральда тоже не понравилось, поскольку имело отчетливый привкус ad hoc, то есть решением, специально подобранным для конкретного случая и призванным укрепить шатающийся бастион эфирной теории. Эйнштейну же идея эфира с его почти волшебными свойствами казалась искусственной и надуманной.

Когда-то Коперник разрушил геоцентрическую Солнечную систему Птолемея, которая требовала, чтобы движение планет представляло собой чрезвычайно сложную комбинацию круговых движений одновременно по малой – «эпициклу» и большой – «деференту» окружностям. Воспользовавшись бритвой Оккама, Коперник срезал верхушки эпициклов, нужных для латания дыр в системе Птолемея, и поместил Солнце в центр Солнечной системы.

Подобно Копернику, Эйнштейн применил бритву Оккама, чтобы срезать и удалить многочисленные претензии эфирной теории. Он воспользовался детским рисунком.

Глава 3

Специальная теория относительности и «год чудес»

Заинтригованный критикой Маха теории Ньютона, Эйнштейн вернулся к образу, который преследовал его с 16 лет, – к полету рядом со световым лучом. Он вспомнил забавный, но важный факт, который открыл для себя во время учебы в Политехникуме: в теории Максвелла скорость света оставалась неизменной и не зависела от того, как ее измеряли. Много лет он ломал голову над тем, как такое вообще может быть, поскольку в ньютоновом «мире здравого смысла» любой движущийся объект можно догнать.

Опять представьте себе полицейского в погоне за автомобилем-нарушителем. Полицейский знает, что если поедет достаточно быстро, то сможет его догнать. Всякий, кого хоть раз штрафовали за превышение скорости, это знает. Но, если мы заменим несущийся автомобиль световым лучом и поместим рядом наблюдателя, который будет видеть всю картину со стороны, тот увидит, что полицейский едет чуть позади светового луча и движется почти так же быстро, как свет. Мы уверены: полицейский знает, что едет практически вровень со световым лучом. Однако позже, встретившись с ним, мы слышим странный рассказ. Он утверждает, что не двигался почти рядом с лучом, как мы только что видели; световой луч, по его словам, унесся прочь и оставил его глотать пыль. Полицейский рассказывает, что, как бы он ни газовал и какую бы мощность ни выжимал из своего движка, луч удалялся от него и уносился прочь со все той же, совершенно одинаковой скоростью. Мало того, он клянется, что не мог даже чуть-чуть приблизиться к световому лучу. Как бы быстро он ни двигался, световой луч все равно уходил от него со скоростью света, как будто сам он стоял на месте, а не несся в полицейском автомобиле на громадной скорости.

Вы начинаете убеждать его в том, что видели, как он летел почти вровень со световым лучом и лишь чуть-чуть его не догнал; он говорит, что вы сошли с ума: ему не удалось даже приблизиться. Для Эйнштейна именно этот момент представлял главную, мучительную загадку: как так может быть, чтобы два человека видели одно и то же событие настолько по-разному? Если скорость света и правда представляет собой природную константу, то как может наблюдатель утверждать, что полицейский шел почти вровень с лучом света, а сам полицейский – клясться, что не сумел даже приблизиться к нему?

Эйнштейн давно понял, что картина по Ньютону (где скорости можно складывать и вычитать) и картина по Максвеллу (где скорость света постоянна) полностью противоречат одна другой. Теория Ньютона – самодостаточная система, основанная на нескольких допущениях. Если хотя бы одно из этих допущений нарушается, вся теория расползается, как может распуститься свитер от одной упущенной нити. Фантазии Эйнштейна о полете вместе с лучом света суждено было стать для ньютоновой теории именно такой упущенной нитью.

Однажды в мае 1905 г. Эйнштейн отправился к своему доброму другу Микеле Бессо, который тоже работал в патентном бюро, и изложил ему в общих чертах вопрос, мучивший его чуть ли не десять лет. Используя Бессо как любимого собеседника для проверки своих идей, Эйнштейн изложил суть дела: механика Ньютона и уравнения Максвелла – два столпа физики – несовместимы между собой. Неверно либо одно, либо другое. Какая бы теория ни оказалась верной, для окончательного разрешения вопроса потребуется полная реорганизация всей физики. Эйнштейн вновь и вновь разбирал парадокс погони за световым лучом. Позже он вспоминал: «В этом парадоксе уже присутствовал зародыш специальной теории относительности». Друзья проговорили несколько часов, подробно обсуждая каждый аспект проблемы, включая и ньютонову концепцию абсолютного пространства и времени, которая на первый взгляд противоречила неизменности скорости света по Максвеллу. В конце концов Эйнштейн, совершенно измотанный, объявил, что признает свое поражение и сдается и что больше не будет размышлять над этим вопросом. Все бесполезно; у него ничего не получилось.