Сонька. Продолжение легенды - Виктор Мережко

— Могу лишь пожелать вам храбрости и осторожности, — произнесла Табба.

Он вновь усмехнулся, ударил ладонями по бокам.

— Храбро — да, осторожно — нет. Моя жизнь потеряла всякий смысл. Выживу — вновь буду любить вас. Погибну — страсть моя будет еще сильнее. Но уже на том свете. — Он пронзительно, просяще посмотрел на девушку. — Ну, скажите же что-нибудь на прощание?

— Берегите себя, — повторила Табба.

— Вы это искренне говорите?

— Конечно. Не могу же я желать вам смерти?

— Благодарю. — Изюмов по-военному склонил голову и по-военному же прищелкнул каблуками. — Я буду беречь себя. Чтобы выжить и вновь увидеть вас.

Он развернулся и быстро пошел прочь.

Табба проводила его взглядом, махнула извозчику стоявшей неподалеку пролетки, стала спускаться по ступенькам и тут увидела, что через площадь, с другой стороны, к ней спешит Петр Кудеяров.

Он был чем-то взволнован, излишне суетлив, разгорячен от быстрого шага и гнета какой-то тайны.

— Табба, милая, боялся опоздать… — Поцеловал руку, помог спуститься на мостовую, кивнул в сторону уходящего за угол обоза. — Видите?.. Все смешалось в этом мире! Война, убитые и раненые, а рядом праздный люд, развлечения, похоть и разврат!

— У вас дурное настроение, граф? — удивилась с улыбкой девушка.

— Отвратительное!.. Я не понимаю, что происходит в стране, во что превращаются русские люди! Я на грани сумасшествия! — Петр вытер ладонью мокрый лоб, неожиданно предложил: — Согласитесь составить компанию отобедать?

— У меня вечером спектакль, граф, — покачала головой Табба.

— Буквально пару часов. Будет замечательная… исключительная компания. Вам будет интересно. Я предупредил, что прибуду с вами.

Артистка взяла за руку Петра, мягко улыбнулась.

— Нет… Лучше после спектакля.

— Но это не просто светский обед!.. Вам как яркой личности нашего общества положено знать, чем живет Россия!.. Вы не можете, не имеете права находиться в стороне.

— Там будут… революционеры? — с открытой наивностью спросила Табба.

Граф быстро огляделся, зашептал в самое лицо испуганно и страстно:

— Да, да, да!.. Там будут люди, за которыми будущее! Вы увидите их, услышите, и вам многое станет понятно!

— Ваш брат не разделяет ваших устремлений?

— Ни в коем разе!.. Более того, осуждает меня и всех господ, зовущих к мятежу!.. Ему это тошнотворно!

— А вам зачем это, Петр? — с укоризной произнесла Табба, не отпуская его руку. — Вы ведь относитесь к высшему свету! Вам должны быть чужды все эти призывы к бунтам и терроризму!

— Они мне чужды. Более того — отвратительны! Но дальше страна так жить не может! Что-то надо делать, миленькая! Лица и речи данных господ убедят вас во многом!.. Там не только простолюдины!.. Там достаточно светлых личностей! Идемте же!.. — Он силой потащил артистку в сторону поджидавшей пролетки, помог забраться внутрь, и экипаж понесся в сторону Лиговки.

Перед домом, в стороне от Лиговки, в котором помещался ресторан «Горацио» и где проходила сходка, стояло несколько повозок, возле которых с вороватым видом расхаживали мрачные мужики, одетые в черные суконные лапсердаки.

Навстречу вышедшим из пролетки Кудеярову и Таббе направился лысый мужик, Петр что-то полушепотом бросил ему, тот кивнул и жестом указал в сторону входа в ресторан.

Когда Табба и граф спустились в прокуренное помещение подвального кабака, в уши ударил чей-то пронзительно-скандальный голос.

— …Мы должны отчетливо понимать — Отечество в опасности! И опасность эта исходит не от внешнего врага, а прежде всего от властей предержащих!.. Страна раскалывается на две части — на сытых и беспечных, с одной стороны! И озлобленных и голодных — с другой! Вы только подумайте — талантливый народ, богатейшая страна, а каков результат?! Результат один — в воздухе пахнет, господа, революцией. Любая революция — это кровь, беспорядки, возможная катастрофа для государства!.. Но ведь катастрофы можно избежать, если мы сейчас решимся на самый радикальный шаг…

Кудеяров, не выпуская из руки теплую ладонь девушки, протолкался в полумраке поближе к говорившему, и Табба с некоторым удивлением обнаружила, что оратор был неказист и мал ростом, хотя голосом обладал резким и проникающим.

Петр усадил артистку на свободное место, сам куда-то исчез, и она не спеша, никак не вникая в суть речей, стала рассматривать присутствующих.

Лица действительно здесь были самые разные — от простых до породистых, да и по возрасту народ был разнообразный. Глаза ее постепенно привыкали к полутьме, и вдруг она увидела среди прочих того самого господина, который приходил давеча к ней в театр.

Да, это был пан Тобольский. За его спиной, почти вплотную, темным силуэтом выделялся поэт Рокотов.

Он тоже обнаружил ее, смотрел с интересом и удивлением. Табба оглянулась в поисках Кудеярова, поднялась и стала довольно решительно проталкиваться к выходу.

Неожиданно ее кто-то остановил, и она от приблизившегося к ней темного лица даже вздрогнула.

Поэт Рокотов смотрел на нее тяжело и едва ли не агрессивно.

— Что вы здесь делаете? — спросил он.

— Хочу уйти, — прошептала она.

— Правильно делаете.

Он крепко перехватил ее руку сухой ладонью, повел к выходу.

По пути спросил:

— Кто вас сюда привел?

— Граф Кудеяров.

— Идиот…

— Вы дружны с господами, здесь собравшимися?

— Ни в коем разе. Шапочно…

— Там находился некий господин… он однажды предлагал мне покровительство.

— Могу даже предположить, кто это… Некий пан Тобольский, очень состоятельный господин, хотя и со странностями.

— Вы с ним тоже знакомы?

— Более чем. Очень богат, все ищет смысл собственного существования, и, по-моему, плохо кончит.

Они выбрались на улицу, поэт крепко взял ее за плечи, приблизил, негромко произнес:

— Я все дни думаю о вас.

Она неловко улыбнулась, промолчала.

— Я действительно много думаю о вас, — повторил Рокотов, не отпуская девушку.

— Я о вас тоже, — тихо ответила Табба.

— Мы сейчас отправимся в гостиницу, и вы не должны здесь больше появляться. Никогда.

— В гостиницу? — приостановилась растерянно девушка. — Зачем?

— Вы должны, вы обязаны поехать со мной. Вам надо знать, где я живу, чем дышу, куда выходят мои окна!.. Я не могу вас отпустить, тем более после лицезрения этого сборища варваров и проходимцев!

— У меня вечером спектакль.

— Успеем. Все успеем.

Рокотов махнул одному из извозчиков, тот мигом подкатил к ним, они забрались внутрь, и пролетка понеслась прочь.

Они успели сбежать вовремя. Почти в тот же момент, будто по сигналу, к «Горацию» с трех сторон ринулись повозки, наполненные жандармами, их немедленно поддержали конные казаки из переулка. Мужики в лапсердаках частью бросились врассыпную, частью нырнули предупреждать находящихся в ресторане, кто-то болезненно завопил, раздалось несколько выстрелов, и Табба, сидя в несущейся пролетке, видела, как жандармы уже тащили к повозкам некоторых задержанных, среди которых был и граф Кудеяров, глуша их прикладами и полосуя плетьми.

Колеса тарахтели по камням, Нева блестела свинцом, солнце висело над Петропавловкой туманно и тревожно. Когда карета выскочила на Николаевский мост, Табба огляделась, повернула голову к поэту.

— Зачем мы едем к вам?

Тот, по-прежнему не отпуская ее от себя, молчал.

— Марк, ответьте же! — повторила девушка.

— Я вам неприятен? — спросил глядя в никуда Рокотов.

— Напротив.

— Так в чем же дело?

Он повернул к ней голову, лицо его перечеркнула ироничная и дьявольски завораживающая улыбка.

— Вы видели плакаты, расклеенные по городу? — оскалился он. — Огненный дьявол сидит на метле, а далеко, в дымке, едва виден Спаситель… Знаете, к чему это?

— Нет.

— Мир рушится, наступает вселенская катастрофа. Поэтому надо любить, наслаждаться, писать стихи, читать их всякому быдлу, которое ни черта не понимает в поэзии, но все равно читать, рыдать, проклинать все на свете, поднимать тщетно руки к небу, прося у Господа пощады!.. Ненавижу власть, ненавижу страну, народ! Ненавижу и боюсь революцию, к которой призывают безумцы! Я боюсь, милая! Но спасение есть. Спасение только в одном — в любви!

Табба, зачарованно глядя на него, какое-то время молчала, затем прошептала:

— Я люблю вас.

Он взял ее за подбородок, приблизил девичье лицо к себе.

— Молчите… Любить надо молча!.. Молча… — Резко отодвинулся и стал смотреть на темную речную воду за мостом.

Табба вдруг вжалась в самый угол пролетки, боялась вздохнуть, пошевелиться, глохла от грохота колес по булыжникам.

Гостиница находилась совсем недалеко от Невского, ухоженная, помпезная, с надменными швейцарами при входе.